Неточные совпадения
Случается, что его превосходительство не совсем благосклонно смотрит
на эти поклонения, находя, что они вообще не относятся к
делу, но духа времени изменить нельзя: «Помилуйте, ваше превосходительство, это нам не в тягость,
а в сладость!»
Лежат
день, лежат другой; у иного и хлеб, что из дому взял,
на исходе,
а ты себе сидишь в избе, будто взаправду занимаешься.
— Я еще как ребенком был, — говорит, бывало, — так мамка меня с ложечки водкой поила, чтобы не ревел,
а семи лет так уж и родитель по стаканчику
на день отпущать стал.
— Вы, братцы, этого греха и
на душу не берите, — говорит бывало, — за такие
дела и под суд попасть можно.
А вы мошенника-то откройте, да и себя не забывайте.
Жил у нас в уезде купчина, миллионщик, фабрику имел кумачную, большие
дела вел. Ну, хоть что хочешь, нет нам от него прибыли, да и только! так держит ухо востро, что на-поди. Разве только иногда чайком попотчует да бутылочку холодненького разопьет с нами — вот и вся корысть. Думали мы, думали, как бы нам этого подлеца купчишку
на дело натравить — не идет, да и все тут, даже зло взяло.
А купец видит это, смеяться не смеется,
а так, равнодушествует, будто не замечает.
Мещанинишку выгнали, да
на другой
день не смотря и забрили в присутствии.
А имперьяльчики-то с полу подняли! Уж что смеху у нас было!
Ну, конечно-с, тут разговаривать нечего: хочь и ругнул его тесть, может и чести коснулся,
а деньги все-таки отдал.
На другой же
день Иван Петрович, как ни в чем не бывало. И долго от нас таился, да уж после, за пуншиком, всю историю рассказал, как она была.
Сторговались они,
а на другой
день и приезжают их сиятельство ранехонько. Ну и мы, то есть весь земский суд, натурально тут, все в мундирах; одного заседателя нет, которого нужно.
А ведь и дел-то он тех в совершенстве не знал, о которых его сиятельству докладывал, да
на остроумие свое понадеялся, и не напрасно.
Само собой, следствие; ну, невзначай так невзначай, и суд уездный решил
дело так, что предать, мол, это обстоятельство воле божьей,
а мужика отдать
на излечение уездному лекарю.
Повлекут раба божия в острог,
а на другой
день и идет в губернию пространное донесение, что вот так и так, „имея неусыпное попечение о благоустройстве города“ — и пошла писать. И чего не напишет! И „изуверство“, и „деятельные сношения с единомышленниками“, и „плевелы“, и „жатва“ — все тут есть.
Человек этот был паче пса голодного и Фейером употреблялся больше затем, что, мол, ты только задери,
а я там обделаю
дело на свой манер.
— Драться я, доложу вам, не люблю: это
дело ненадежное!
а вот помять, скомкать этак мордасы — уж это наше почтение,
на том стоим-с. У нас, сударь, в околотке помещица жила, девица и бездетная, так она истинная была
на эти вещи затейница. И тоже бить не била,
а проштрафится у ней девка, она и пошлет ее по деревням милостыню сбирать; соберет она там куски какие — в застольную: и дворовые сыты, и девка наказана. Вот это, сударь, управление! это я называю управлением.
Видит жена, что муж малодушествует, ее совсем обросил, только блудницей вавилонской обзывает,
а сам
на постели без
дела валяется,
а она бабенка молодая да полная, жить-то хочется, — ну, и пошла тоже развлекаться.
Дело было весеннее:
на полях травка только что показываться стала, и по ночам морозцем еще порядочно прихватывало. Снял он с себя мерлушчатый тулупчик, накинул ей
на плеча, да как стал застегивать, руки-то и не отнимаются;
а коленки пуще дрожат и подгибаются.
А она так-то ласково
на него поглядывает да по головке рукой гладит.
Однако сын не сын управительский,
а надели рабу божьему
на ноги колодки, посадили в темную, да
на другой
день к допросу: «Куда деньги
девал, что прежде воровал?» Как ни бились, — одних волос отец две головы вытаскал, — однако не признался: стоит как деревянный, слова не молвит. Только когда помянули Парашку — побледнел и затрясся весь, да и говорит отцу...
В этой-то горести застала Парашку благодетельная особа. Видит баба,
дело плохо, хоть ИЗ села вон беги: совсем проходу нет. Однако не потеряла, головы, и не то чтобы кинулась
на шею благодетелю,
а выдержала характер. Смекнул старик, что тут силой не возьмешь — и впрямь перетащил мужа в губернский; город, из духовного звания выключил и поместил в какое-то присутственное место бумагу изводить.
Стал он и поворовывать; отец жалованье получит — первым
делом в кабак, целовальника с наступающим первым числом поздравить. Воротится домой пьянее вина, повалится
на лавку, да так и дрыхнет;
а Порфирка между тем подкрадется, все карманы обшарит, да в чулан, в тряпочку и схоронит. Парашка потом к мужу пристает: куда деньги
девал?
а он только глазами хлопает. Известное
дело — пьяный человек! что от него узнаешь? либо пропил, либо потерял.
Ощутил лесной зверь, что у него
на лбу будто зубы прорезываются. Взял письма, прочитал — там всякие такие неудобные подробности изображаются. Глупая была баба! Мало ей того, чтоб грех сотворить, — нет, возьмет да
на другой
день все это опишет: «Помнишь ли, мол, миленький, как ты сел вот так,
а я села вот этак,
а потом ты взял меня за руку,
а я, дескать, хотела ее отнять, ну,
а ты»… и пошла, и пошла! да страницы четыре мелко-намелко испишет, и все не то чтоб
дело какое-нибудь,
а так, пустяки одни.
И княжна невольно опускает
на грудь свою голову. «И как хорош, как светел божий мир! — продолжает тот же голос. — Что за живительная сила разлита всюду, что за звуки, что за звуки носятся в воздухе!.. Отчего так вдруг бодро и свежо делается во всем организме,
а со
дна души незаметно встают все ее радости, все ее светлые, лучшие побуждения!»
Очевидно, что такие сафические мысли [20] могут осаждать голову только в крайних и не терпящих отлагательства «случаях». Княжна плачет, но мало-помалу источник слез иссякает;
на сцену выступает вся желчь, накопившаяся
на дне ее тридцатилетнего сердца; ночь проводится без сна, среди волнений, порожденных злобой и отчаяньем…
На другой
день зеркало имеет честь докладывать ее сиятельству, что их личико желто, как выжатый лимон,
а глаза покрыты подозрительною влагой…
И в самом
деле, как бы ни была грязна и жалка эта жизнь,
на которую слепому случаю угодно было осудить вас, все же она жизнь,
а в вас самих есть такое нестерпимое желание жить, что вы с закрытыми глазами бросаетесь в грязный омут — единственную сферу, где вам представляется возможность истратить как попало избыток жизни, бьющий ключом в вашем организме.
Княжна пришла в ужас, и
на другой
день мадам Шилохвостова была с позором изгнана из дома,
а Подгоняйчиков, для примера прочим, переведен в оковский земский суд
на вакансию простого писца.
Есть люди, которые думают, что Палагея Ивановна благотворит по тщеславию,
а не по внутреннему побуждению своей совести, и указывают в особенности
на гласность, которая сопровождает ее добрые
дела.
Пришла, сударь, по один
день зимой к его келье волчица и хотела старца благочестивого съести,
а он только поглядел
на нее да сказал:"Почто, зверь лютый, съести мя хощеши?" — и подал ей хлеба, и стала, сударь, волчица лютая яко ягня кротка и пошла от старца вспять!
— Так я, сударь, и пожелал; только что ж Кузьма-то Акимыч, узнавши об этом, удумал? Приехал он ноне по зиме ко мне:"Ты, говорит,
делить нас захотел, так я, говорит, тебе этого не позволяю, потому как я у графа первый человек!
А как ты, мол, не дай бог, кончишься, так
на твоем месте хозяйствовать мне,
а не Ивану, потому как он малоумный!"Так вот, сударь, каки ноне порядки!
Первое
дело, что избил меня в то время ужаснейшим образом, за то будто бы, что я не в своем виде замуж за него вышла; да это бы еще ничего, потому что, и при строгости мужниной, часто счастливые браки бывают;
а второе
дело, просыпаюсь я
на другой
день, смотрю, Федора Гаврилыча моего нет; спрашиваю у служанки: куда девался, мол, Федор Гаврилыч? отвечает: еще давеча ранехонько
на охоту ушли.
А Иван Карлыч
на то намекают, что я здесь нахожусь под надзором по
делу об избитии якобы некоего Свербило-Кржемпоржевского, так я
на это имел свои резоны-с; да к тому же тут есть еще «якобы», стало быть, еще неизвестно, кто кого раскровенил-с.
Живновский. Да, да, по-моему, ваше
дело правое… то есть все равно что божий
день.
А только, знаете ли? напрасно вы связываетесь с этими подьячими! Они, я вам доложу, возвышенности чувств понять не в состоянии.
На вашем месте, я поступил бы как благородный человек…
Забиякин (не слушая его).
А знаете ли, что по-ихнему
дело называется? продать связку-другую баранков, надуть при этом
на копейку — вот это дело-с!.. Принадлежа к высшему классу общества, знаете, даже как-то совестно за них, совестно за отечество.
Малявка. Только я ему говорю: помилосердуйте, мол, Яков Николаич, как же, мол, это возможно за целковый коровушку продать! у нас, мол, только и радости! Ну, он тутотка тольки посмеялся: «ладно», говорит…
А на другой, сударь,
день и увели нашу коровушку
на стан. (Плачет.)
Змеищев (зевая). Ну,
а коли так, разумеется, что ж нам смотреть
на него, выгнать, да и
дело с концом. Вам, господа, они ближе известны,
а мое мнение такое, что казнить никогда не лишнее; по крайней мере, другим пример. Что, он смертоубийство, кажется, скрыл?
Бобров. Ничего тут нет удивительного, Марья Гавриловна. Я вам вот что скажу — это, впрочем, по секрету-с — я вот дал себе обещание, какова пора пи мера, выйти в люди-с. У меня
на этот предмет и план свой есть. Так оно и выходит, что жена в евдаком
деле только лишнее бревно-с.
А любить нам друг друга никто не препятствует, было бы
на то ваше желание. (Подумавши.)
А я, Машенька, хотел вам что-то сказать.
Марья Гавриловна. Это ты не глупо вздумал. В разговоре-то вы все так,
а вот как
на дело пойдет, так и нет вас. (Вздыхает.) Да что ж ты, в самом
деле, сказать-то мне хотел?
Дернов.
А то
на простой! Эх ты! тут тысячами пахнет,
а он об шести гривенниках разговаривает. Шаромыжники вы все! Ты
на него посмотри; вот он намеднись приходит,
дела не видит,
а уж сторублевую в руку сует — посули только, да будь ласков. Ах, кажется, кабы только не связался я с тобой!
А ты норовишь дело-то за две головы сахару сладить.
А хочешь, не будет по-твоему?
Дернов. То-то кровать! Подарил кровать, да и кричит, что ему вот месяц с неба сыми да
на блюде подай. Все вы, здешние колотырники [42], только кляузы бы да ябеды вам сочинять… голь непокрытая!
А ты затеял
дело, так и веди его
делом, широкой, то есть, рукой.
Пришел я к ним
на торги по арестантской части:"Чтой-то, говорит, тебя, Павел Прокофьич, ровно шакала, во все стороны черти носят; ты, говорит, свою бы часть знал,
а то от тебя только казенному
делу поношенье!..
Так это точно, что вы
на этот счет сумненье иметь можете;
а вот как мы в эвтом
деле, можно сказать, с младенчества произошли, так и знаем, какая это река-с.
Ижбурдин. Какие они, батюшка, товарищи? Вот выпить, в три листа сыграть — это они точно товарищи,
а помочь в коммерческом
деле — это, выходит, особь статья. По той причине, что им же выгоднее, коли я опоздаю ко времени,
а как совсем затону — и того лучше. Выходит, что коммерция, что война — это сюжет один и тот же. Тут всякий не то чтоб помочь,
а пуще норовит как ни
на есть тебя погубить, чтоб ему просторнее было. (Вздыхает.)
Ижбурдин.
А как бы вам объяснить, ваше благородие? Называют это и мошенничеством, называют и просто расчетом — как
на что кто глядит. Оно конечно, вот как тонешь, хорошо, как бы кто тебе помог,
а как с другого пункта
на дело посмотришь, так ведь не всякому же тонуть приходится. Иной двадцать лет плавает, и все ему благополучно сходит: так ему-то за что ж тут терять? Это ведь
дело не взаимное-с.
Это, ваше благородие, всё враги нашего отечества выдумали, чтоб нас как ни
на есть с колеи сбить.
А за ними и наши туда же лезут — вон эта гольтепа, что негоциантами себя прозывают. Основательный торговец никогда в экое
дело не пойдет, даже и разговаривать-то об нем не будет, по той причине, что это все одно, что против себя говорить.
— Чего, чай,"слава всевышнему"! — замечает Иван Гаврилыч, — поди, чай,
дня три не едал, почтенный! все
на вине да
на вине,
а вино-то ведь хлебом заедать надо.
—
А вся эта ихняя фанаберия, — продолжал он, — осмелюсь, ваше благородие, выразиться, именно от этого их сумления выходит. Выходит по-ихнему, что они нас спасать, примерно, пришли; хотим, дескать, не хотим,
а делать нече — спасайся, да и вся недолга. Позабудь он хоть
на минуточку, что он лучше всех, поменьше он нас спасай, — может, и мог бы он
дело делать.
На словах-то он все тебе по пальцам перечтет, почнет это в разные хитрости полицейские пускаться, и такую-то, мол, он штуку соорудит, и так-то он бездельника кругом обведет, —
а как приступит к
делу, — и краснеет-то, и бледнеет-то, весь и смешался.
Вот-с и говорю я ему: какая же, мол, нибудь причина этому
делу да есть, что все оно через пень-колоду идет, не по-божески, можно сказать,
а больше против всякой естественности?"
А оттого, говорит, все эти мерзости, что вы, говорит, сами скоты, все это терпите; кабы, мол, вы разумели, что подлец подлец и есть, что его подлецом и называть надо, так не смел бы он рожу-то свою мерзкую
на свет божий казать.
Однако, как ни были пьяни,
а сделавши такое
дело, опомнились; взяли и вывезли тело
на легких саночках да поббок дороги и положили.
Вот-с, и приехали мы
на место, и говорю я ему, что ведь эти
дела надо, Михайло Трофимыч, с осторожностью делать; не кричи, ваше благородие,
а ты полегоньку, да с терпеньем.
Я сам терпеть не могу взяточничества — фуй, мерзость! Взятки опять-таки берут только Фейеры да Трясучкины,
а у нас
на это совсем другой взгляд. У нас не взятки,
а администрация; я требую только должного,
а как оно там из них выходит, до этого мне
дела нет. Моя обязанность только исчислить статьи гоньба там, что ли, дорожная повинность, рекрутство… Tout cela doit rapporter.
Деньги можно назад отдать, если
дело оказывается чересчур сомнительным,
а невесомые, моральные взятки остаются навеки
на совести чиновника и рано или поздно вылезут из него или подлостью, или казнокрадством.
— Ну,
на нынешний
день, Анна Ивановна, супружеские советы отложим в сторону. Вредно ли, не вредно ли,
а я, значит, был бы свинья, если б не напился ради приятеля! Полюбуйся, брат! — продолжал он, указывая
на стол, — пусто! пьем, сударь, воду; в общество воздержания поступил! Эй вы, олухи, вина! Да сказать ключнице, чтоб не лукавила, подала бы все, что есть отменнейшего.