Неточные совпадения
—
Что ж
вы мямлите-то!
что мямлите! ведь этак как раз из-под носа утащат!
—
Что вы зеваете-то!
что зеваете! Прокоп вот все передние уж объездил, а
вы! Хотите, я
вам скажу одну вещь!
Вот этот барин,
что про Шнейдершу-то давеча молвил, —
вы видели, как он па него посмотрел!
— Да разве я об Шнейдерше!.. Schneider! mais elle est unique! [Но она несравненна!] Шнейдер… это… это… Но я
вам скажу, и помпадурша! Elle ne se gratte pas les hanches, — c'est vrai! mais si elle se les grattait! [Она, правда, не чешет себе бедер, — но если бы она их чесала!] я не ручаюсь,
что и
вы… Человек! четыре бутылки шампанского!
Подите дальше, припомните всевозможные приемы, церемонии и приседания, которыми кишит мир, и
вы убедитесь,
что причина, вследствие которой они так упорно поддерживаются, не делаясь постылыми для самих участвующих в них, заключается именно в том,
что в основе их непременно лежит хоть подобие какого-то представления о праве и долге.
А так как последнему это было так же хорошо известно, как и дедушке, то он, конечно, остерегся бы сказать, как это делается в странах, где особых твердынь по штату не полагается: я
вас, милостивый государь, туда турну, где Макар телят не гонял! — потому
что дедушка на такой реприманд, нимало не сумнясь, ответил бы:
вы не осмелитесь это сделать, ибо я сам государя моего отставной подпоручик!
Вникните в смысл этого восклицания, вслушайтесь в тон, которым оно сказано, — и
вы убедитесь,
что тут звучит нечто больше нежели просто удовлетворенная необузданность.
Вы почувствуете,
что Палашка была для дедушки не просто Палашкой, а олицетворением его права;
что он, услаждая свой взор ее потрясаниями, приобретал не на два рубля с рыла удовольствия, а сознавал удовлетворенным свое чувство дворянина.
— Одно слово: Изюм! Только назови, всякий поймет! Да ведь кому у нас понимать-то!
вы вот
что мне скажите! Кому понимать-то!
— Рад-с. Нам, консерваторам, не мешает как можно теснее стоять друг около друга. Мы страдали изолированностью — и это нас погубило. Наши противники сходились между собою, обменивались мыслями — и в этом обмене нашли свою силу. Воспользуемся же этою силой и мы. Я теперь принимаю всех, лишь бы эти все гармонировали с моим образом мыслей; всех… vous concevez? [понимаете?] Я, впрочем, надеюсь,
что вы консерватор?
— Именно «излюбленные»! — c'est le mot! Vous savez, messieurs, que du temps de Jean le Terrible il y avait de ces gens qu'on qualifiait d' «izlioublenny», et qui, ma foi, ne faisaient pas mal les affaires du feu tzar! [вот именно!
Вы знаете, господа,
что во времена Ивана Грозного существовали люди, которых именовали «излюбленными» и которые, право же, неплохо вели дела покойного царя!]
— A
что там у нас делается, князь, кабы
вы изволили видеть, — чудеса! доложил почтительным басом Прокоп, — народ споили, рабочих взять негде, хозяйство побросали… смотреть, ваше сиятельство, больно!
— Но поэтому-то мы и просим
вас, messieurs: выскажитесь! дайте услышать ваш голос! Expliquez-nous le fin mot de la chose — et alors nous verrons… [Разъясните нам суть дела — и тогда мы посмотрим…] По крайней мере, я убежден,
что если б каждый помещик прислал свой проект… mais un tout petit projet!.. [совсем маленький проект!..] согласитесь,
что это не трудно!
Вы какого об этом мнения? — внезапно обратился князь ко мне…
— Это верно-с. Да
что же тут мудреного, ваше сиятельство! Сначала посредники, потом акцизные, потом судьи. Ведь это почти лихорадка-с! Вот
вы недавно оттуда; как
вы об этом думаете?
— Куда мы идем! вот
что вы объясните нам!
И клянусь
вам богом,
что я увидел тут все: и дискредитирование власти, и презрение к обществу, и насмешку над религией, и космополитизм, и выхваление социализма…
— Надо
вам объяснить, messieurs,
что мы, то есть люди консервативной партии, давно чувствовали потребность в печатном органе.
[Не забывайте, дорогой мой,
что вы протестуете… (как гласит превосходная русская пословица), а ты знаешь,
что в этих вещах нельзя ничем пренебрегать!] (Присутствующие переглядываются между собой, как бы говоря: какой тонкий старик!)
Вникните пристальнее в процесс этого творчества, и
вы убедитесь,
что первоначальный источник его заключается в неугасшем еще чувстве жизни, той самой „жизни“, с тем же содержанием и теми же поползновениями, о которых я говорил в предыдущих моих дневниках.
Предположите,
что в голове у
вас завелась затея,
что вы возлюбили эту затею и с жаром принялись за ее осуществление.
Во втором случае, ежели
вы, например, имеете в банке вклад, то забудьте о своих человеческих немощах и думайте об одном:
что вам предназначено судьбою ходить. Кажется, и расписка у
вас есть, и все в порядке,
что следует, там обозначено, но, клянусь, раньше двух-трех дней процентов не получите! И объявления писать
вам придется, и расписываться, и с сторожем разговаривать, и любоваться, как чиновник спичку зажечь не может, как он папироску закуривает, и наконец стоять, стоять и стоять!
— А я
вам доложу вот что-с, — присовокупляет третий, — с тех пор как эта эмансипация у нас завелась, жена моя нарочно по деревне гулять ходит — и
что ж бы
вы думали? ни одна шельма даже шапки не думает перед нею ломать!
"И
что ж бы
вы думали! спит мой младенчик самым, то есть, крепким сном, и как теперича его из-под снегу вырыли, так он сейчас:"мама"!"
— Не ровен час, братец, — говорила она, — и занеможется
вам, и другое
что случится — все лучше, как родной человек подле! Принять, подать…
— И
что вы грызетесь! — говорил я им иногда под добрую руку, — каждой из
вас по двугривенному дать — за глаза довольно, а
вы вот думаете миллион после меня найти и добром поделить не хотите: все как бы одной захапать!
— Это как
вам угодно-с. И прежде
вы барины были, и теперь барины состоите… А только доложу
вам,
что ежели, паче чаянья, и дальше у нас так пойдет — большие у нас будут с
вами нелады!
— А я, напротив того, так понимаю,
что с моей стороны к
вам снисхождениев не в пример больше было. И коли ежели из нас кто свинья, так скорее всего
вы против меня свиньей себя показали!
— Это как
вам угодно-с. Только я так полагаю,
что, ежели мы вместе похищение делали, так вместе, значит, следует нам и линию эту вести. А то какой же мне теперича, значит, расчет! Вот
вы, сударь, на диване теперича сидите — а я стою-с! Или опять:
вы за столом кушаете, а я, как какой-нибудь холоп, — в застольной-с… На
что похоже!
— Я приехал к
вам, — начинает адвокат, — по одному делу, которое для меня самого крайне прискорбно. Но… vous savez… [
вы знаете…]
вы знаете… наше ремесло… впрочем, au fond, [в сущности.]
что же в этом ремесле постыдного?
— Я понимаю,
что вам понять не легко, но, в то же время, надеюсь,
что если
вы будете так добры подарить мне несколько минут внимания, то дело, о котором идет речь, для
вас самих будет ясно, как день.
Да и вообще я должен предупредить
вас,
что я и в дальнейших действиях этого друга не вижу ничего такого… одним словом, непохвального.
— Ну да! это значит,
что вам хочется что-нибудь с меня стянуть — так,
что ли?
–"Стянуть" — ce n'est pas le vrai mot, [это не то слово.] но сознаюсь откровенно,
что если бы
вы пошли на соглашение, я услышал бы об этом с большим, с величайшим, можно сказать, удовольствием!
— В настоящую минуту я еще не нахожу удобным открыть
вам, кто в этом деле истец. Вообще, с потерпевшею стороной… Я полагаю,
что покамест это и для
вас совершенно безразлично.
— И за всем тем намерений своих изменить не могу-с. Я отнюдь не скрываю от себя трудностей предстоящей мне задачи; я знаю,
что мне придется упорно бороться и многое преодолевать; но — ma foi! [клянусь!] — я надеюсь! И поверите ли, прежде всего, я надеюсь на
вас!
Вы сами придете мне на помощь,
вы сами снимете с меня часть того бремени, которое я так неохотно взял на себя нести!
— Нет-с, это совсем не так странно, как может показаться с первого взгляда. Во-первых,
вам предстоит публичный и — не могу скрыть — очень и очень скандальный процесс. При открытых дверях-с. Во-вторых,
вы, конечно, без труда согласитесь понять,
что пожертвовать десятками тысяч для
вас все-таки выгоднее, нежели рисковать сотнями, а быть может — кто будет так смел, чтобы прозреть в будущее! — и потерей всего вашего состояния!
— Позвольте, мы, кажется, продолжаем не понимать друг друга.
Вы изволите говорить,
что платить тут не за
что, а я напротив того, придерживаюсь об этом предмете совершенно противоположного мнения. Поэтому я постараюсь вновь разъяснить
вам обстоятельства настоящего дела. Итак, приступим. Несколько времени тому назад, в Петербурге, в Гороховой улице, в chambres garnies, содержимых ревельской гражданкою Либкнехт…
— Я решительно замечаю, — сказал он, —
что мы не понимаем друг друга. Я допускаю, конечно,
что вы можете желать сбавки пяти… ну, десяти процентов с рубля… Но предлагать вознаграждение до того ничтожное, и притом в такой странной форме…
— Я все очень хорошо понимаю-с, но позвольте
вам доложить: тут дело идет совсем не о каких-то неизвестных мне Машках или Дашках, а о восстановлении нарушенного права! Вот на
что я хотел бы обратить ваше внимание!
— Фофан ты — вот
что! Везде-то у
вас порыв чувств, все-то
вы свысока невежничаете, а коли поближе на
вас посмотреть — именно только глупость одна! Ну, где же это видано, чтобы человек тосковал о том,
что с него денег не берут или в солдаты его не отдают!
— Как
что! чудак ты! Да просто возьмут да и скажут: мы, скажут, сделали удовольствие, обложили себя,
что называется, вплотную, а теперь, дескать, и
вы удовольствие сделайте!
Молодец-лихач ни обо
что не зацепится, держит в руках вожжи бодро и самоуверенно, и примчит к вожделенной цели так легко,
что вы и не заметите.
«Так вот
вы каковы! — думалось мне, покуда я шел к Прелестнову, заговорщики! почти
что революционеры!»
И как хитро все это придумано! По наружности,
вы видите как будто отдельные издания: тут и"Старейшая Всероссийская Пенкоснимательница", и"Истинный Российский Пенкосниматель", и"Зеркало Пенкоснимателя", а на поверку выходит,
что все это одна и та же сказка о белом бычке,
что это лишь рубрики одного и того же ежедневно-еженедельно-ежемесячного издания"Общероссийская Пенкоснимательная Срамница"! Каков сюрприз!
Мало того
что родные братья притворяются, будто они друг другу только седьмая вода на киселе, — посмотрите, как они враждуют друг с другом!"Мы, — говорит один, — и только одни мы имеем совершенно правильные и здравые понятия насчет института городовых, а
вам об этом важном предмете и заикаться не следует!"–"Нет, — огрызается другой, — истинная компетентность в этом деле не на вашей, а на нашей стороне.
И после этого
вы осмеливаетесь утверждать,
что мы не имеем сказать ничего плодотворного по вопросу о городовых!
Загляните, например, в"Старейшую Всероссийскую Пенкоснимательницу", и первое,
что вас поразит, — это смотр, который она периодически делает всем прочим органам пенкоснимательства.
— Так
вы полагаете,
что Чурилка?.. — шла речь в одной группе.
— Я говорю
вам: камня на камне не останется! Я с болью в сердце это говорю, но
что же делать — это так! Мне больно, потому
что все эти Чурилки, Алеши Поповичи, Ильи Муромцы — все они с детства волновали мое воображение! Я жил ими… понимаете, жил?! Но против науки я бессилен. И я с болью в сердце повторяю: да! ничего этого нет!
— Позвольте-с! Но каким же образом
вы объясните стих"на Фонтанке воду пил"? Фонтанка — ведь это, наконец… Наконец, я
вам должен сказать,
что наш почтеннейший Иван Семенович живет на Фонтанке!