Неточные совпадения
— Получил, между прочим, и я; да, кажется, только грех один. Помилуйте! плешь какую-то отвалили! Ни реки, ни лесу — ничего! «Чернозём», говорят. Да черта ли мне в вашем «чернозёме», коли цена ему — грош!
А коллеге моему Ивану Семенычу — оба ведь под одной державой, кажется, служим — тому такое же количество леса,
на подбор дерево к дереву, отвели! да при реке, да в семи верстах от пристани! Нет, батенька, не доросли мы! Ой-ой, как еще не доросли! Оттого у нас подобные
дела и могут проходить даром!
—
А что вы думаете, ведь это идея! съездить разве в самом
деле… ха-ха! Ведь у нас… Право, отличная штука выйдет! Все была плешь, и вдруг
на ней строевой лес вырос… ха-ха! Ведь у нас волшебства-то эти… ха-ха! Благодарю, что надоумили! Съезжу, непременно съезжу… ха-ха!
Рассмотреть в подробности этих алчущих наживы, вечно хватающих и все-таки живущих со
дня на день людей; определить резон,
на основании которого они находят возможным существовать,
а затем, в этой бесшабашной массе, отыскать, если возможно, и человека, который имеет понятие о «собственных средствах», который помнит свой вчерашний
день и знает наверное, что у него будет и завтрашний
день.
— И
на этот счет могу вашим превосходительствам доложить, — ответил я, — личная обеспеченность — это такое
дело, что ежели я сижу смирно, то и личность моя обеспечена,
а ежели я начну фыркать да фордыбачить, то, разумеется, никто за это меня не похвалит. Сейчас за ушко да
на солнышко — не прогневайся!
Мальчик в штанах. Я говорю так же, как говорят мои добрые родители,
а когда они говорят, то мне бывает весело. И когда я говорю, то им тоже бывает весело. Еще
на днях моя почтенная матушка сказала мне: когда я слышу, Фриц, как ты складно говоришь, то у меня сердце радуется!
Мальчик без штанов. Не дошел? Ну, нечего толковать: я и сам, признаться, в этом не тверд. Знаю, что праздник у нас
на селе, потому что и нам, мальчишкам, в этот
день портки надевают,
а от бога или от начальства эти праздники приказаны — не любопытствовал.
А ты мне вот еще что скажи: слыхал я, что начальство здешнее вас, мужиков, никогда скверными словами не ругает — неужто это правда?
Мальчик без штанов. У нас дворянам работать не полагается. У нас, коли ты дворянин, так живи, не тужи. Хошь
на солнышке грейся, хошь по ляжке себя хлопай — живи.
А чуть к работе пристроился, значит, пустое
дело затеял! Превратное, значит, толкование.
Но, в сущности, я буду неправ, потому что
дело совсем не в том, где и
на сколько золотников жизнь угрюмее,
а в том, где и
на сколько она интереснее.
Даже формы правления не веселят нас, потому что и
на этот счет крепко-накрепко нам сказано:
делу — время,
а потехе — час.
Граф прочитал мою работу и остался ею доволен, так что я сейчас же приступил к сочинению второго акта. Но тут случилось происшествие, которое разом прекратило мои затеи.
На другой
день утром я, по обыкновению, прохаживался с графом под орешниками, как вдруг… смотрю и глазам не верю! Прямо навстречу мне идет, и даже не идет,
а летит обнять меня… действительный Подхалимов!
Во всяком маленьком ресторане можно увидеть француза, который, спросив
на завтрак порцию салата, сначала съест политую соусом траву, потом начнет вытирать салатник хлебом и съест хлеб,
а наконец поднимет посудину и посмотрит
на оборотную сторону
дна, нет ли и там чего.
По-видимому, ЛабулИ намеревался излиться передо мной в жалобах по поводу Шамбора, в смысле смоковницы, но шампанское уже сделало свое
дело: собеседник мой окончательно размяк. Он опять взял опорожненную бутылку и посмотрел
на свет, но уже не смог сказать: пусто!
а как сноп грохнулся в кресло и моментально заснул. Увидевши это, я пошевелил мозгами, и в уме моем столь же моментально созрела идея: уйду-ка я за добрЮ-ума из отеля, и ежели меня остановят, то скажу, что по счету сполна заплатит ЛабулИ.
Да что тут!
На днях получаю письмо из Пензы — и тут разочарование!"Спешу поделиться с вами радостной весточкой, — сообщает местный публицист, — и мы, пензяки, начали очищать нечистоты не с помощью свиней,
а на законном основании. Первый, как и следовало ожидать, подал пример наш уважаемый"и т. д. Ну, разумеется, порадоваться-то я порадовался, но потом сообразил: какое же, однако, будет распоряжение насчет"тамбовской хлебной ветчины"? Ведь этак, чего доброго, она с рынка совсем исчезнуть должна!
Сначала буржуа поручил это
дело своему министру Фрейсинэ,
а когда последний оказался чересчур податливым, то уволил его в отставку и ту же задачу возложил
на министра Ферри.
Он может сознавать, что в его отечестве
дела идут неудовлетворительно, но в то же время понимает, что эта неудовлетворительность устраняется не сквернословием,
а прямым возражением,
на которое уполномочивает его и закон.
И охота была Старосмыслову"периоды"сочинять! Добро бы философию преподавал, или занимал бы кафедру элоквенции, [красноречия]
а то — на-тко! старший учитель латинского языка! да что выдумал! Уж это самое последнее
дело, если б и туда эта язва засела! Возлюбленнейшие чада народного просвещения — и те сбрендили! Сидел бы себе да в Корнелие Непоте копался — так нет, подавай ему Тацита!
А хочешь Тацита — хоти и Пинегу… предатель!
Да, есть такие бедные, что всю жизнь не только из штатного положения не выходят, но и все остальные усовершенствования: и привислянское обрусение, и уфимские
разделы — все это у них
на глазах промелькнуло, по усам текло,
а в рот не попало. Да их же еще, по преимуществу, для парада,
на крестные ходы посылают!
А всего обиднее, что не только прибавки к штатному содержанию, но даже
дел ему
на просмотр не дают: где тебе, старику!
Хуже всего то, что, наслушавшись этих приглашений,
а еще больше насмотревшись
на их осуществление, и сам мало-помалу привыкаешь к ним. Сначала скажешь себе:
а что, в самом
деле, ведь нельзя же в благоустроенном обществе без сердцеведцев! Ведь это в своем роде необходимость… печальная, но все-таки необходимость!
А потом, помаленьку да полегоньку, и свое собственное сердце начнешь с таким расчетом располагать, чтоб оно во всякое время представляло открытую книгу: смотри и читай!
—
А как любит русских, если б вы знали! — рассказывал мне сосед по креслу, — представьте себе, прихожу я
на днях к ней. — Так и так, говорю, позвольте поблагодарить за наслаждение… В Петербурге, говорю, изволили в семьдесят четвертом году побывать… — Так вы, говорит, русский? Скажите, говорит, русским, что они — душки! Все, все русские — душки!
а немцы — фи! И еще скажите русским, что они (сосед наклонился к моему уху и шепнул что-то, чего я, признаюсь, не разобрал)… Это, говорит, меня один кирасир научил!
На четвертый
день мы занялись
делами Франции, причем я предлагал вопросы,
а Капотт давал ответы.
Из дальнейших расспросов оказалось, что в этом
деле заинтересован, в качестве мецената, капиталист Губошлепов, который,
на приведение его в ясность, пожертвовал миллион рублей. Из них по пяти тысяч выдал каждому статистику вперед,
а остальные девятьсот девяносто тысяч спрятал в свой письменный стол и запер
на ключ, сказав...
Затем они подробно изложили мне план работ. Прежде всего они приступили к исследованию Парижа по сю сторону Сены,
разделив ее
на две равные половины. Вставши рано утром, каждый отправляется в свою сторону и наблюдает,
а около двух часов они сходятся в русском ресторане и уже совместно наблюдают за стеною Комической Оперы. Потом опять расходятся и поздно ночью, возвратись домой, проверяют друг друга.