Неточные совпадения
Мое
дело такое, что все в уезде да в уезде,
а муж —
день в кабаке, ночь — либо в канаве, либо
на съезжей.
Между прочим, и по моему поводу,
на вопрос матушки, что у нее родится, сын или дочь, он запел петухом и сказал: «Петушок, петушок, востёр ноготок!»
А когда его спросили, скоро ли совершатся роды, то он начал черпать ложечкой мед —
дело было за чаем, который он пил с медом, потому что сахар скоромный — и, остановившись
на седьмой ложке, молвил: «Вот теперь в самый раз!» «Так по его и случилось: как раз
на седьмой
день маменька распросталась», — рассказывала мне впоследствии Ульяна Ивановна.
Но судачением соседей
дело ограничивалось очень редко; в большинстве случаев оно перерождалось в взаимную семейную перестрелку. Начинали с соседей,
а потом постепенно переходили к самим себе. Возникали бурные сцены, сыпались упреки, выступали
на сцену откровения…
— Малиновец-то ведь золотое
дно, даром что в нем только триста шестьдесят одна душа! — претендовал брат Степан, самый постылый из всех, — в прошлом году одного хлеба
на десять тысяч продали, да пустоша в кортому отдавали, да масло, да яйца, да тальки. Лесу-то сколько, лесу! Там онадаст или не даст,
а тут свое, законное.Нельзя из родового законной части не выделить. Вон Заболотье — и велика Федора, да дура — что в нем!
Так что ежели, например, староста докладывал, что хорошо бы с понедельника рожь жать начать, да день-то тяжелый, то матушка ему неизменно отвечала: «Начинай-ко, начинай! там что будет,
а коли, чего доброго, с понедельника рожь сыпаться начнет, так кто нам за убытки заплатит?» Только черта боялись; об нем говорили: «Кто его знает, ни то он есть, ни то его нет —
а ну, как есть?!» Да о домовом достоверно знали, что он живет
на чердаке.
— Позвольте, сударыня, вам посоветовать.
На погребе уж пять
дней жареная телячья нога,
на случай приезда гостей, лежит, так вот ее бы сегодня подать.
А заяц и повисеть может.
А она целый
день все
на ногах да
на ногах.
Шепнет старшине накануне,
а на другой
день к вечеру готово.
— Что помещики! помещики-помещики,
а какой в них прок? Твоя маменька и богатая,
а много ли она
на попа расщедрится. За всенощную двугривенный,
а не то и весь пятиалтынный.
А поп между тем отягощается, часа полтора
на ногах стоит. Придет усталый с работы, — целый
день либо пахал, либо косил,
а тут опять полтора часа стой да пой! Нет, я от своих помещиков подальше. Первое
дело, прибыток от них пустой,
а во-вторых, он же тебя жеребцом или шалыганом обозвать норовит.
Ради говельщиков-крестьян (господа и вся дворня говели
на страстной неделе,
а отец с тетками, сверх того,
на первой и
на четвертой), в церкви каждый
день совершались службы,
а это, в свою очередь, тоже напоминало ежели не о покаянии, то о сдержанности.
Я знаю, что страдания и неудачи, описанные в сейчас приведенном примере, настолько малозначительны, что не могут считаться особенно убедительными. Но ведь
дело не в силе страданий,
а в том, что они падают
на голову неожиданно, что творцом их является слепой случай, не признающий никакой надобности вникать в природу воспитываемого и не встречающий со стороны последнего ни малейшего противодействия.
Потом пьют чай сами господа (
а в том числе и тетеньки, которым в другие
дни посылают чай «
на верх»), и в это же время детей наделяют деньгами: матушка каждому дает по гривеннику, тетеньки — по светленькому пятачку.
Наконец отошел и обед. В этот
день он готовится в изобилии и из свежей провизии; и хотя матушка, по обыкновению, сама накладывает кушанье
на тарелки детей, но
на этот раз оделяет всех поровну, так что дети всесыты. Шумно встают они, по окончании обеда, из-за стола и хоть сейчас готовы бежать, чтобы растратить
на торгу подаренные им капиталы, но и тут приходится ждать маменькиного позволения,
а иногда она довольно долго не догадывается дать его.
Настоящая гульба, впрочем, идет не
на улице,
а в избах, где не сходит со столов всякого рода угощение, подкрепляемое водкой и домашней брагой. В особенности чествуют старосту Федота, которого под руки, совсем пьяного, водят из дома в дом. Вообще все поголовно пьяны, даже пастух распустил сельское стадо, которое забрело
на господский красный двор, и конюха то и
дело убирают скотину
на конный двор.
Тетеньки, однако ж, серьезно обиделись, и
на другой же
день в «Уголок» был послан нарочный с приказанием приготовить что нужно для принятия хозяек.
А через неделю их уже не стало в нашем доме.
— Разумеется. Ты у тетеньки в гостях и, стало быть, должен вести себя прилично. Не след тебе по конюшням бегать. Сидел бы с нами или в саду бы погулял — ничего бы и не было. И вперед этого никогда не делай. Тетенька слишком добра,
а я
на ее месте поставила бы тебя
на коленки, и
дело с концом. И я бы не заступилась,
а сказала бы: за
дело!
Имение мужа выгоднее, потому что там люди поголовно поверстаны в дворовые, работают
на барщине ежедневно,
а она своих крестьян не успела в дворовые перечислить, предводитель попрепятствовал, пригрозил
дело завести.
В таком положении стояло
дело, когда наступил конец скитаниям за полком. Разлад между отцом и сыном становился все глубже и глубже. Старик и прежде мало давал сыну денег,
а под конец и вовсе прекратил всякую денежную помощь, ссылаясь
на недостатки. Сыну, собственно говоря, не было особенной нужды в этой помощи, потому что ротное хозяйство не только с избытком обеспечивало его существование, но и давало возможность делать сбережения. Но он был жаден и негодовал
на отца.
— Ну, до трехсот далеконько.
А впрочем, будет с нее
на нынешний
день! У нас в полку так велось: как скоро солдатик не выдержит положенное число палок — в больницу его
на поправку. Там подправят, спину заживят, и опять в манеж… покуда свою порцию сполна не получит!
Но думать было некогда, да и исхода другого не предстояло.
На другой
день, ранним утром, муж и жена отправились в ближайший губернский город, где живо совершили купчую крепость, которая навсегда передала Щучью-Заводь в собственность Анфисы Порфирьевны.
А по приезде домой, как только наступила ночь, переправили Николая Абрамыча
на жительство в его бывшую усадьбу.
Однажды вздумала она погонять мужа
на корде, но, во-первых, полуразрушенный человек уже в самом начале наказания оказался неспособным получить свою порцию сполна,
а, во-вторых,
на другой
день он исчез.
— И
на третий закон можно объясненьице написать или и так устроить, что прошенье с третьим-то законом с надписью возвратят. Был бы царь в голове, да перо, да чернила,
а прочее само собой придет. Главное
дело, торопиться не надо,
а вести
дело потихоньку, чтобы только сроки не пропускать. Увидит противник, что
дело тянется без конца,
а со временем, пожалуй, и самому дороже будет стоить — ну, и спутается. Тогда из него хоть веревки вей. Либо срок пропустит, либо
на сделку пойдет.
А именно:
на другой
день после приезда матушке докладывали, что пришли мужички
на поклон.
Так длилось три-четыре
дня (матушка редко приезжала
на более продолжительный срок); наконец, после раннего обеда, к крыльцу подъезжала пароконная телега, в которую усаживали Могильцева,
а на другой
день, с рассветом, покидали Заболотье и мы.
Входил гость, за ним прибывал другой, и никогда не случалось, чтобы кому-нибудь чего-нибудь недостало. Всего было вдоволь: индейка так индейка, гусь так гусь. Кушайте
на здоровье,
а ежели мало, так и цыпленочка можно велеть зажарить. В четверть часа готов будет. Не то что в Малиновце, где один гусиный полоток
на всю семью мелкими кусочками изрежут, да еще норовят, как бы и
на другой
день осталось.
Чай был вкусный, сдобные булки — удивительно вкусные, сливки — еще того вкуснее. Я убирал за обе щеки,
а тетенька, смотря
на меня, тихо радовалась. Затем пришла очередь и для клубники; тетенька
разделила набранное
на две части: мне и Сашеньке,
а себе взяла только одну ягодку.
— Вы спросите, кому здесь не хорошо-то? Корм здесь вольный, раза четыре в
день едят.
А захочешь еще поесть — ешь, сделай милость! Опять и свобода дана. Я еще когда встал; и лошадей успел убрать, и в город с Акимом, здешним кучером, сходил, все закоулки обегал. Большой здесь город, народу
на базаре, барок
на реке — страсть! Аким-то, признаться, мне рюмочку в трактире поднес, потому у тетеньки насчет этого строго.
Целый
день прошел в удовольствиях. Сперва чай пили, потом кофе, потом завтракали, обедали, после обеда десерт подавали, потом простоквашу с молодою сметаной, потом опять пили чай, наконец ужинали. В особенности мне понравилась за обедом «няня», которую я два раза накладывал
на тарелку. И у нас, в Малиновце, по временам готовили это кушанье, но оно было куда не так вкусно. Ели исправно, губы у всех были масленые, даже глаза искрились.
А тетушка между тем все понуждала и понуждала...
На другой
день, с осьми часов, мы отправились к обедне в ближайшую городскую церковь и, разумеется, приехали к «часам». По возвращении домой началось именинное торжество,
на котором присутствовали именитейшие лица города. Погода была отличная, и именинный обед состоялся в саду. Все сошло, как по маслу; пили и ели вдоволь,
а теленок, о котором меня заранее предупреждала тетенька, оказался в полном смысле слова изумительным.
— Что ж так-то сидеть! Я всю дорогу шел, работал.
День или два идешь,
а потом остановишься, спросишь, нет ли работы где. Где попашешь, где покосишь, пожнешь. С недельку
на одном месте поработаешь, меня в это время кормят и
на дорогу хлебца дадут,
а иной раз и гривенничек. И опять в два-три
дня я свободно верст пятьдесят уйду. Да я, тетенька, и другую работу делать могу: и лапоть сплету, и игрушку для детей из дерева вырежу, и
на охоту схожу, дичинки добуду.
— Нет, голубчик, — сказала она, — нам от своего места бежать не приходится. Там
дело наладишь — здесь в упадок придет; здесь будешь хозяйствовать — там толку не добьешься. Нет ничего хуже, как заглазно распоряжаться,
а переезжать с места
на место этакую махинищу верст — и денег не напасешься.
На каждом шагу встречались клетушки со всяким крестьянским добром и закуты, куда зимой
на целый
день,
а летом
на ночь запирался домашний скот.
— Никак, Анна Павловна! Милости просим, сударыня! Ты-то здорова ли,
а мое какое здоровье! знобит всего,
на печке лежу. Похожу-похожу по двору,
на улицу загляну и опять
на печь лягу.
А я тебя словно чуял, и
дело до тебя есть. В Москву, что ли, собрались?
—
А я хочу с тобой, сударыня, про одно
дело поговорить, — начал он, садясь
на лавку.
— Да, чудны
дела Господни! Все-то Господь в премудрости своей к наилучшему сотворил. Летом, когда всякий злак
на пользу человеку растет, — он тепло дал.
А зимой, когда нужно, чтобы землица отдохнула, — он снежком ее прикрыл.
Когда все пристроились по местам, разносят чай, и начинается собеседование. Первою темою служит погода; все жалуются
на холода. Январь в половине,
а как стала 1-го ноября зима, так ни одной оттепели не было, и стужа
день ото
дня все больше и больше свирепеет.
— Цирульники,
а республики хотят. И что такое республика? Спроси их, — они и сами хорошенько не скажут. Так, руки зудят. Соберутся в кучу и галдят. Точь-в-точь у нас
на станции ямщики, как жеребий кидать начнут, кому ехать. Ну, слыханное ли
дело без начальства жить!
Но дорога до Троицы ужасна, особливо если Масленица поздняя. Она представляет собой целое море ухабов, которые в оттепель до половины наполняются водой. Приходится ехать шагом,
а так как путешествие совершается
на своих лошадях, которых жалеют, то первую остановку делают в Больших Мытищах, отъехавши едва пятнадцать верст от Москвы. Такого же размера станции делаются и
на следующий
день, так что к Троице поспевают только в пятницу около полудня, избитые, замученные.
Повторяю: подобные сцены возобновляются изо
дня в
день. В этой заглохшей среде, где и смолоду люди не особенно ясно сознают, что нравственно и что безнравственно, в зрелых летах совсем утрачивается всякая чуткость
на этот счет. «Житейское
дело» — вот ответ, которым определяются и оправдываются все действия, все речи, все помышления. Язык во рту свой, не купленный,
а мозги настолько прокоптились, что сделались уже неспособными для восприятия иных впечатлений, кроме неопрятных…
Конечно, она не «влюбилась» в Стриженого… Фи! одна накладка
на голове чего стоит!.. но есть что-то в этом первом неудачном сватовстве, отчего у нее невольно щемит сердце и волнуется кровь. Не в Стриженом
дело,
а в том, что настала ее пора…
А что, ежели она сбежит? Заберет брильянты, да и была такова! И зачем я их ей отдала! Хранила бы у себя,
а для выездов и выдавала бы… Сбежит она, да
на другой
день и приедет с муженьком прощенья просить! Да еще хорошо, коли он кругом налоя обведет,
а то и так…
Как
на грех, в это утро у нас в доме ожидают визитов. Не то чтобы это был назначенный приемный
день,
а так уже завелось, что по пятницам приезжают знакомые, за которыми числится «должок» по визитам.
Проходит еще три
дня; сестрица продолжает «блажить», но так как матушка решилась молчать, то в доме царствует относительная тишина.
На четвертый
день утром она едет проститься с дедушкой и с дядей и объясняет им причину своего внезапного отъезда. Родные одобряют ее. Возвратившись, она перед обедом заходит к отцу и объявляет, что завтра с утра уезжает в Малиновец с дочерью,
а за ним и за прочими вышлет лошадей через неделю.
Ими, конечно, дорожили больше («дай ему плюху,
а он тебе целую штуку материи испортит!»), но скорее
на словах, чем
на деле, так как основные порядки (пища, помещение и проч.) были установлены одни для всех,
а следовательно, и они участвовали в общей невзгоде наряду с прочими «дармоедами».
Но жизнь делала свое
дело и не позволяла оставаться исключительно
на высотах теоретических воззрений,
а требовала применений и к суровой действительности.
А посмотри
на него, — всякая жилка у него говорит: «Что же, мол, ты не бьешь — бей! зато в будущем веке отольются кошке мышкины слезки!» Ну, посмотришь-посмотришь, увидишь, что
дело идет своим чередом, — поневоле и ocтережешься!
— Бог-то как сделал? — учила она, — шесть
дней творил,
а на седьмой — опочил. Так и все должны. Не только люди,
а и звери. И волк, сказывают, в воскресенье скотины не режет,
а лежит в болоте и отдыхает. Стало быть, ежели кто Господней заповеди не исполняет…
— Есть такой Божий человек. Размочит поутру в воде просвирку, скушает — и сыт
на весь
день.
А на первой да
на Страстной неделе Великого поста и во все семь
дней один раз покушает. Принесут ему в Светлохристово воскресенье яичко, он его облупит, поцелует и отдаст нищему. Вот, говорит, я и разговелся!
Но Мавруша не лгала. Два
дня сряду сидела она не евши и в застольную не шла,
а на третий
день матушка обеспокоилась и призвала Павла.
— До этого она не дойдет, — говорил он, —
а вот я сам руки
на себя наложу — это
дело статочное.