Неточные совпадения
Он
не знал,
о чем говорить с Мартою. Она была ему нелюбопытна, как все предметы, с которыми
не были кем-то установлены для него приятные Или неприятные отношения.
Марта шопотом заговорила с братом. Оба они смеялись. Передонов подозрительно посматривал на них. Когда при нем смеялись и он
не знал,
о чем, он всегда предполагал,
что это над ним смеются. Вершина забеспокоилась. Уже она хотела окликнуть Марту. Но сам Передонов спросил злым голосом...
Вершина была уверена,
что Передонов уходит потому,
что она задела его за живое, и
что он из нерешительности только
не хочет говорить теперь
о Марте.
Уже с утра они были готовы ехать под венец. Оставалось только надеть приличное к венцу платье да приколоть фату и цветы.
О Варваре сестры
не вспоминали в своих разговорах, как-будто ее и на свете нет. Но уже одно то,
что они, беспощадные насмешницы, перемывая косточки всем,
не обмолвились во весь день ни одним словечком только
о Варваре, одно это доказывало,
что неловкая мысль
о ней гвоздем сидит в голове каждой из сестриц.
Передонов сердито молчал и пил чай с блюдечка, налегая на стол локтями. Он думал,
что в доме будущего инспектора
не подобает непочтительно говорить
о вельможах. Он злился на Грушину. Еще досадовал его и был ему подозрителен Володин: что-то уж слишком часто называл он Передонова будущим инспектором. Один раз Передонов даже сказал Володину...
— И зачем она меня родила? И
что она тогда думала? Какая теперь моя жизнь! Она мне
не мать, а только родительница. Потому как настоящая мать заботится
о своем детище, а моя только родила меня и отдала на казенное воспитание с самых малых лет.
И Вершина высыпала на Владю
не мало укоризненных слов, дымя папироскою и криво улыбаясь, как она всегда улыбалась,
о чем бы ни шла речь.
Передонов пригласил его зайти сейчас, но Володин сказал,
что у него есть дело: он вдруг почувствовал,
что как-то неприлично все
не иметь дела; слова Передонова
о своих делах подстрекали его, и он сообразил,
что хорошо бы теперь самостоятельно зайти к барышне Адаменко и сказать ей,
что у него есть новые и очень изящные рисунки для рамочек, так
не хочет ли она посмотреть. Кстати, думал Володин, Надежда Васильевна угостит его кофейком.
Варвара притворялась,
что не догадывается
о его подозрениях, но жестоко трусила.
В хитрых черных глазах его вспыхнул презрительный огонек. Он думал,
что Передонов пришел просить денег в долг, и решил,
что больше полутораста рублей
не даст. Многие в городе чиновники должны были Скучаеву более или менее значительные суммы. Скучаев никогда
не напоминал
о возврате долга, но зато
не оказывал дальнейшего кредита неисправным должникам. В первый же раз он давал охотно, по мере своей свободной наличности и состоятельности просителя.
Видно было,
что он
не думает
о том.
что ему говорят, а только ловит слова для рифмования.
После долгих сетований, в которых изливался Передонов, Авиновицкий сообразил,
что кто-то пытается шантажировать Передонова и с этой целью распускает
о нем слухи с таким расчетом, чтобы запугать его и тем подготовить почву для внезапного требования денег.
Что эти слухи
не дошли до Авиновицкого, он объяснил себе тем,
что шантажист ловко действует в самом близком к Передонову кругу, — ведь ему же и нужно воздействовать лишь на Передонова. Авиновицкий спросил...
Передонов задумался. Случайно подвернулась на память Грушина, смутно припомнился недавний разговор с нею, когда он оборвал ее рассказ угрозою донести.
Что это он погрозил доносом Грушиной, спуталось у него в голове в тусклое представление
о доносе вообще. Он ли донесет, на него ли донесут — было неясно, и Передонов
не хотел сделать усилия припомнить точно, — ясно было одно,
что Грушина — враг. И,
что хуже всего, она видела, куда он прятал Писарева. Надо будет перепрятать. Передонов сказал...
— Мне, Ардальон Борисыч, нет времени особенно углубляться в городские отношения и слухи, я по горло завален делом. Если бы жена
не помогала, то я
не знаю, как бы справился. Я нигде
не бываю, никого
не вижу, ничего
не слышу. Но я вполне уверен,
что все это,
что о вас говорят, — я ничего
не слышал, поверьте чести, — все это вздор, вполне верю. Но это место
не от одного меня зависит.
Он ушел. А Клавдия скоро хватилась изюма, испугалась, принялась искать, — но
не нашла. Варвара вернулась, узнала
о пропаже изюма и накинулась на Клавдию с бранью: она была уверена,
что Клавдия съела изюм.
И он долго говорил
о молодых людях, по почему-то
не хотел назвать Володина. Про полицейских же молодых людей он сказал на всякий случай, чтоб Миньчуков понял,
что у него и относительно служащих в полиции есть кое-какие неблагоприятные сведения. Миньчуков решил,
что Передонов намекает на двух молодых чиновников полицейского управления: молоденькие, смешливые, ухаживают за барышнями. Смущение и явный страх Передонова заражал невольно и Миньчукова.
За обедом Варвара
не могла удержаться, чтобы
не передать того,
что слышала
о Пыльникове. Она
не думала, будет ли это для нее вредно или полезно, как отнесется к этому Передонов, — говорила просто со зла.
Да, впрочем, и раньше
что были гимназисты для Передонова?
Не только ли аппаратом для растаскивания пером чернил по бумаге и для пересказа суконным языком того,
что когда-то было сказано языком человечьим! Передонов во всю свою учительскую деятельность совершенно искренно
не понимал и
не думал
о том,
что гимназисты — такие же люди, как и взрослые. Только бородатые гимназисты с пробудившимся влечением к женщинам вдруг становились в его глазах равными ему.
Молоденький чиновник Черепнин, тот самый,
о котором рассказывала Вершина,
что он подсматривал в окно, начал было, когда Вершина овдовела, ухаживать за нею. Вершина
не прочь была бы выйти замуж второй раз, но Черепнин казался ей слишком ничтожным. Черепнин озлобился. Он с радостью поддался на уговоры Володина вымазать дегтем ворота у Вершиной.
— Да, — угрюмо сказал Передонов, — вы взяли себе в голову,
что я никуда
не гожусь, а я постоянно
о гимназии забочусь.
Поручик глубоко презирал в душе гимназистов, у которых, по его мнению,
не было и
не могло быть военной выправки. Если бы это были кадеты, то он прямо сказал бы,
что о них думает. Но об этих увальнях
не стоило говорить неприятной правды человеку, от которого зависели его уроки.
Володин исправно ходил к Адаменкам на уроки. Мечты его
о том,
что барышня станет его угощать кофейком,
не осуществились. Его каждый раз провожали прямо в покойчик, назначенный для ручного труда. Миша обыкновенно уже стоял в сером холщевом переднике у верстака, приготовив потребное для урока. Все,
что Володин приказывал, он исполнял радушно, но без охоты. Чтобы поменьше работать, Миша старался втянуть Володина в разговор. Володин хотел быть добросовестным и
не поддавался. Он говорил...
Саша иногда скрывал от Коковкиной,
что приходила Людмила.
Не солжет, только промолчит. Да и как же солгать, — могла же сказать и служанка. И молчать-то
о Людмилиных посещениях
не легко было Саше: Людмилин смех так и реял в ушах. Хотелось поговорить
о ней. А сказать — неловко с чего-то.
Володин хихикнул. Передонов думал,
что кот отправился, может быть, к жандармскому и там вымурлычит все,
что знает
о Передонове, и
о том, куда и зачем Передонов ходил по ночам, — все откроет да еще и того примяукает,
чего и
не было. Беды! Передонов сел на стул у стола, опустил голову и, комкая конец у скатерти, погрузился в грустные размышления.
И разные другие нелепые слухи ходили по городу
о здешней гимназии: говорили
о переодетой гимназистом барышне, потом имя Пыльникова стали понемногу соединять с Людмилиным. Товарищи начали дразнить Сашу любовью к Людмиле. Сперва он легко относился к этим шуточкам, потом начал по временам вспыхивать и заступаться за Людмилу, уверяя,
что ничего такого
не было и нет.
— Вот, дело нехитрое, — сказала Преполовенская, — да если хотите, мы с мужем вам все устроим, вы только сидите, и ни
о чем не думайте.
Всю дорогу грусть томила Передонова. Враждебно все смотрело на него, все веяло угрожающими приметами. Небо хмурилось. Ветер дул навстречу и вздыхал
о чем-то. Деревья
не хотели давать тени, — всю себе забрали. Зато поднималась пыль длинною полупрозрачно-серою змеею. Солнце с чего-то пряталось за тучи, — подсматривало,
что ли?
Передонов опять стал думать
о шарах. Кому они нужны? Недотыкомка,
что ли, их пожрала? То-то ее сегодня и
не видно, — думал Передонов. — Нажралась да и завалилась куда-нибудь, спит теперь, поди.
Хрипач имел вид человека, который попал
не в свое место, но ловко и мужественно скрывает это. От мадеры он отказался: он
не привык в этот час пить вино. Разговаривал
о городских новостях,
о предстоящих переменах в составе окружного суда. Но слишком заметно было,
что он и Передонов вращаются в здешнем обществе в различных кругах.
Время шло, а выжидаемая день за днем бумага
о назначении инспектором все
не приходила. И частных сведений
о месте никаких
не было. Справиться у самой княгини Передонов
не смел: Варвара постоянно пугала его тем,
что она — знатная. И ему казалось,
что если бы он сам вздумал к ней писать, то вышли бы очень большие неприятности. Он
не знал,
что именно могли с ним сделать по княгининой жалобе, но это-то и было особенно страшно. Варвара говорила...
Саша был очарован Людмилою, но что-то мешало ему говорить
о ней с Коковкиною. Словно стыдился. И уже стал иногда бояться ее приходов. Сердце его замирало, и брови невольно хмурились, когда он увидит под окном ее быстро мелькавшую розово-желтую шляпу. А все-таки ждал ее с тревогою и с нетерпением, — тосковал, если она долго
не приходила. Противоречивые чувства смешались в его душе, чувства темные, неясные: порочные — потому
что ранние, и сладкие — потому
что порочные.
Он делал невинное лицо, а на душе у него было тяжело. Он выспрашивал Коковкину,
что же говорят, и боялся услышать какие-нибудь грубые слова.
Что могут говорить
о них? Людмилочкина горница окнами в сад, с улицы ее
не видно, да и Людмилочка спускает занавески. А если кто подсмотрел, то как об этом могут говорить? Может быть, досадные, оскорбительные слова? Или так говорят, только
о том,
что он часто ходит?
Разнесся по городу слух,
что актеры здешнего театра устраивают в общественном собрании маскарад с призами за лучшие наряды, женские и мужские.
О призах пошли преувеличенные слухи. Говорили, дадут корову даме, велосипед мужчине. Эти слухи волновали горожан. Каждому хотелось выиграть: вещи такие солидные. Поспешно шили наряды. Тратились
не жалея. Скрывали придуманные наряды и от ближайших друзей, чтобы кто
не похитил блистательной мысли.
Когда появилось печатное объявление
о маскараде, — громадные афиши, расклеенные на заборах и разосланные именитым гражданам, — оказалось,
что дадут вовсе
не корову и
не велосипед, а только веер даме и альбом мужчине. Это всех готовившихся к маскараду разочаровало и раздосадовало. Стали роптать. Говорили...
Несколько безусых чиновников, влюбленных в Гудаевскую и потому извещенных ею заранее
о том,
что у ней будет надето, сопровождали ее. Они собирали для нее билетики, — чуть
не насильно, с грубостями. У иных,
не особенно смелых, просто отымали.
На другой день в городе только и говорили,
что о вчерашнем скандале с гейшею да
о пожаре. Бенгальский сдержал слово и никому
не сказал,
что гейшею был наряжен мальчик.
Екатерина Ивановна Пыльникова, Сашина тетка и воспитательница, сразу получила два письма
о Саше: от директора и от Коковкиной. Эти письма страшно встревожили ее. В осеннюю распутицу, бросив все свои дела, поспешно выехала она из деревни в наш город. Саша встретил тетю с радостью, — он любил ее. Тетя везла большую на него в своем сердце грозу. Но он так радостно бросился ей на шею, так расцеловал ее руки,
что она
не нашла в первую минуту строгого тона.
Какими-то ужасно нелепыми показались Екатерине Ивановне все те предположения, которые она читала и слушала
о Саше, и, наоборот, такими правдоподобными представлялись ей Сашины объяснения
о том,
что он делал у девиц Рутиловых: читали, разговаривали, шутили, смеялись, играли, хотели домашний спектакль устроить, да Ольга Васильевна
не позволила.
Все сестры надушились сладко-влажным клематитом, — вышли спокойные, веселые, миловидные, нарядные, как всегда, наполнили гостиную своим милым лепетом, приветливостью и веселостью. Екатерина Ивановна была сразу очарована их милым и приличным видом. Нашли распутниц! — подумала она досадливо
о гимназических педагогах. А потом подумала,
что они, может быть, напускают на себя скромный вид. Решилась
не поддаваться их чарам.
Сели за стол втроем. Принялись пить водку и закусывать пирожками. Больше пили,
чем ели. Передонов был мрачен. Уже все было для него как бред, бессмысленно, несвязно и внезапно. Голова болела мучительно. Одно представление настойчиво повторялось —
о Володине, как
о враге. Оно чередовалось тяжкими приступами навязчивой мысли: надо убить Павлушку, пока
не поздно. И тогда все хитрости вражьи откроются. А Володин быстро пьянел и молол что-то бессвязное, на потеху Варваре.
Володин до самой последней минуты
не подозревал,
что Передонов хочет его зарезать. Он блеял, дурачился, говорил глупости, смешил Варвару. А Передонов весь вечер помнил
о своем ноже. Когда Володин или Варвара подходили с той стороны, где спрятан был нож, Передонов свирепо кричал, чтобы отошли. Иногда он показывал на карман и говорил...