Неточные совпадения
Нечего
и говорить,
что все молодые люди с восторгом приняли предложение капитана.
Поговорить было о
чем и о ком пожалеть.
— Молодцом, Ашанин… Аккуратны! —
говорит на ходу мичман
и бежит на мостик сменять вахтенного офицера, зная, как
и все моряки,
что опоздать со сменой хотя б минуту-другую считается среди моряков почти
что преступлением.
—
И вовсе даже можно! Барин правильно
говорит! — заступился за Володю Бастрюков. — Это, ваше благородие, Аксютин так мелет потому,
что его самого драли как Сидорову козу… У него
и три зуба вышиблено от чужого, можно сказать, зверства.
— Служил, братцы, у нас на фрегате один матросик — Егорка Кирюшкин… Нечего
говорить, матрос как есть форменный, первый, можно сказать, матрос по своему делу… штыкболтным [Матрос, который ходит на нок (оконечность реи)
и вяжет угол паруса (штык-болт).] на фор-марса-pee
и за гребным на капитанском вельботе был… Все понимали,
что бесстрашный матросик: куда хочешь пошли — пойдет. Но только, скажу я вам, человек он был самый
что ни на есть отчаянный… вроде как будто пропащий…
— Ну, вот, этот самый Барабанов, как услыхал,
что Егорка хвастает,
и говорит — тоже упрямый человек был: «Посмотрим, кто кого; я,
говорит, его, подлеца, исправлю, я,
говорит,
и не таких покорял…»
И стал он с этого самого дня Кирюшкина вовсе изводить… Каждый день при себе драл на баке как Сидорову козу.
—
И хоть бы
что, — продолжал Бастрюков, — Егорка только приходил в большую отчаянность… Наконец, братцы вы мои, видит Барабанов,
что нет с Кирюшкиным никакого сладу
и что допорет он его до смерти, пожалуй, еще в ответе будет, — адмирал у нас на эскадре законный человек был, — пошел к капитану
и докладывает: «Так мол,
и так. Никак не могу я этого мерзавца исправить; дозвольте,
говорит, по форме арестантом сделать, потому,
говорит, совсем беспардонный человек»…
Ступай,
говорит,
и подумай,
что я сказал,
и верь,
что я от доброго сердца, жалеючи тебя».
— Пить — пил, ежели на берегу, но только с рассудком. А на другой год старший офицер его в старшие марсовые произвел, а когда в командиры вышел, — к себе на судно взял…
И до сих пор его не оставил: Кирюшкин на евойной даче сторожем. Вот оно
что доброе слово делает… А ты
говоришь, никак невозможно! — заключил Бастрюков.
— Напрасно, барин, беспокоитесь, я только
что осматривал, —
говорит боцман Федотов, который, как маятник, ходил взад
и вперед
и зорко посматривал на паруса.
— Да теперь
и качки-то почти никакой нет. Какая это качка! —
говорил штурман, хотя корвет изрядно таки покачивало, дергая во все стороны. — Вот к ночи,
что бог даст. Тогда узнаете качку Немецкого моря.
Но стыд за свое малодушие заставляет молодого лейтенанта пересилить свой страх. Ему кажется,
что и капитан
и старый штурман видят,
что он трусит,
и читают его мысли, недостойные флотского офицера.
И он принимает позу бесстрашного моряка, который ничего не боится,
и, обращаясь к старому штурману, стоящему рядом с капитаном, с напускной веселостью
говорит...
А который ежели
говорит,
что ничего не боится, так это он, милый барин, куражится
и людей обманывает.
Нечего
и говорить,
что Ворсунька был в восторге.
Нечего
и говорить,
что и капитан
и старший штурман всю ночь не покидали мостика.
Нечего
и говорить,
что Федотов был доставлен на корвет почти в бесчувственном состоянии
и на утро был, по обычаю, еще более преисполнен боцманской важности, словно бы
говоря этим: «На берегу я слабая тварь, а здесь боцман!»
Постыдная эта торговля людьми еще процветала во времена нашего рассказа,
и большие парусные корабли с трюмами, набитыми «черным» грузом, то
и дело совершали рейсы между берегами Африки
и Южной Америки, снабжая последнюю невольниками. Скованные, томились несчастные негры в трюмах во все время перехода. Нечего
и говорить,
что с ними обращались варварски,
и случалось, этот «живой» груз доставлялся до места назначения далеко не в полном количестве.
По одному дню можно судить, до известной степени, об остальных. Несмотря на прелесть этой жизни, она все-таки не особенно богата впечатлениями
и в конце концов кажется несколько однообразной, тем более людям, которые равнодушны к великим таинствам природы
и совсем глухи к тому, о
чем «звезда с звездою
говорит».
Про то самое я
и говорю! — заключил Бастрюков, вполне, по-видимому, убежденный в истинности своей философии
и в действительности того психологического процесса обращения «ожесточенного» человека, который, быть может, он сам же создал своим художественным чутьем
и светлой верой в то,
что совесть должна заговорить даже
и в самом нехорошем человеке.
И, точно понимая,
что «с водой шутить нельзя», как
говорит Бастрюков, матросы, особенно старые, поют молитву сосредоточенные
и серьезные, осеняя свои загорелые лица широкими крестами.
— Ничего с ним не поделаешь, Василий Федорович, — отвечал, слегка краснея, старший офицер, вспомнивший,
что и сам он не без греха в этом отношении. — Уж я ему
говорил…
Старший штурман, сухой
и старенький человек, проплававший большую часть своей жизни
и видавший всякие виды, один из тех штурманов старого времени, которые были аккуратны, как
и пестуемые ими хронометры, пунктуальны
и добросовестны, с которыми, как в старину
говорили, капитану можно было спокойно спать, зная,
что такой штурман не прозевает ни мелей, ни опасных мест, вблизи которых он чувствует себя беспокойным, — этот почтенный Степан Ильич торопливо допивает свой третий стакан, докуривает вторую толстую папиросу
и идет с секстаном наверх брать высоты солнца, чтобы определить долготу места.
— Да оставьте, наконец, меня в покое! Я уже сто раз
говорил! — вспыхивает старший штурман. —
И к
чему вам знать, скажите на милость, Игнатий Николаевич?
Но Игнатий Николаевич так добродушно глядит своими большими голубыми глазами на старшего штурмана,
что тот невольно смягчается
и скороговоркой
говорит...
В ожидании подъема паров капитан предложил желающим сделать визит на «Петрель». Нечего
и говорить,
что предложение это было принято с удовольствием.
И под этой уменьшенной парусностью, оберегавшей целость мачт, «Коршун» несся со свежим попутным муссоном по десяти узлов [В настоящее время моряки
говорят просто «десять узлов»,
что равно десяти морским милям в час. — Ред.] в час, легко
и свободно вспрыгивая с волны на волну,
и, словно утка, отряхиваясь своим бушпритом от воды, когда он, рассекая гребни волн, снова поднимается на них.
А тем, кто
говорит,
что ничего не боится,
и щеголяет своей храбростью, не верьте, Ашанин,
и не стыдитесь того,
что вам было жутко! — ласково прибавил капитан, отпуская молодого человека.
—
И с
чего это мы с тобой целую неделю не
говорили? — обращается худой гардемарин Кошкин к красивому брюнету Иволгину, протягивая руку.
Через пять минут четыре матроса уже сидели в отгороженном пространстве на палубе, около бака,
и перед ними стояла ендова водки
и чарка. Матросы любопытно посматривали,
что будет дальше. Некоторые выражали завистливые чувства
и говорили...
—
И врешь! Ты, значит, не понимаешь,
что я
говорю… Я
говорю,
что буду строгим блюстителем закона во всей его полноте, а ты посылаешь меня в самую беззаконную страну… Это вовсе не остроумно… просто даже глупо…
И вдруг Дженкинс
говорит: «А сегодня понедельник, мистер Смит!» — «Ну,
что ж такое,
что понедельник?
Я уж не сомневался,
что это пираты,
и говорю матросам: «Надо, друзья, их принять как следует.
Подплыл ко мне
и говорит,
что разбойники всех убили…
Нечего
и говорить,
что и капитан «Маргариты»,
и особенно гостивший у него старик-капитан встретили молодого человека с задушевной приветливостью
и той простотой, которой отличаются вообще моряки.
— Шел я это, вашескобродие, на пристань из кабака
и был я, вашескобродие, выпимши… Однако шел сам, потому от капитана приказ — на корвет являться как следует, на своих ногах… А этот вот самый арап, вашескобродие, привязался… Лопотал, лопотал что-то по-своему — поди разбери… А затем за руку взял… я
и подумай: беспременно в участок сволокет… За
что, мол?.. Ну, я
и треснул арапа, это точно, вашескобродие… Отпираться не буду… А больше нечего
говорить, вашескобродие,
и другой вины моей не было.
— Ничего не выйдет, Андрей Николаич. Вы, право, мнительный человек
и напрасно только расстраиваете себя… Все будет отлично,
и адмирал останется доволен. Он хоть
и заноза, как вы
говорите, а умный человек
и не придирается из-за пустяков. Да
и не к
чему придраться… Пойдемте-ка лучше, Андрей Николаич, обедать…
И то сегодня запоздали… А есть страх хочется…
Положим, их требования от него скромнее, их развлечения грубее: помотаться по городу
и провести время в каком-нибудь кабачке за стаканом водки, но
и это отвлечение от однообразной судовой жизни громадное удовольствие, не
говоря уже о том,
что даже
и беглое мимолетное знакомство с чужой стороной, с другими порядками
и нравами, конечно, интересует матросов
и невольно производит впечатление, действуя развивающим образом.
И родители мисс Клэр испугались,
что она может уехать в Россию…
И Ашанин что-то часто
говорил,
что он скоро будет мичманом,
и уж собирался сделать предложение, как, вовремя предупрежденный, хороший знакомый этой семьи, русский консул в свою очередь предупредил капитана, как бы молодой человек не свершил серьезной глупости.
— Зашел я этто, вашескобродие, в салун виски выпить, как ко мне увязались трое мериканцев
и стали угощать… «Фрейнд»,
говорят… Ну, я, виноват, вашескобродие, предела не упомнил
и помню только,
что был пьян. А дальше проснулся я, вашескобродие, на купеческом бриге в море, значит, промеж чужих людей
и почти голый, с позволения сказать…
И такая меня тоска взяла, вашескобродие,
что и обсказать никак невозможно. А только понял я из ихнего разговора,
что бриг идет в Африку.
— Есть-таки
и во флоте такие мамзели-с, —
говорил иногда ворчливо Степан Ильич, прибавляя к словам «ерсы». — Маменька там адмиральша-с, бабушка княгиня-с, так он
и думает,
что он мамзель-с
и ему всякие чины да отличия за лодырство следуют… Небось, видели флаг-офицера при адмирале? Егозит
и больше ничего, совершенно невежественный офицер, а его за уши вытянут… эту мамзель… Как же-с, нельзя, племянничек важной персоны… тьфу!
— Именем вашего дядюшки, открывшего этот островок в 1824 году, когда он на шлюпе «Верном» шел из Ситаи на Сандвичевы острова… Он вам никогда об этом не
говорил? Да
и я ничего не знал
и только
что сейчас прочел в английской лоции… Вероятно,
и ваш дядюшка не знает,
что его именем назван островок в английских лоциях… Напишите же вашему дядюшке об этом
и скажите,
что мы проходили мимо этого островка…
— А затем ураган перенесет на такую скалу семена
и цветочную пыль с ближайшего материка или острова
и, смотришь, через десяток лет островок покроется зеленью! — добавил старый штурман. — Однако мне пора дело кончать… Вот в полдень узнаем, сколько течением отнесло нас к осту, — заметил Степан Ильич
и, несмотря на свои почтенные годы — он
говорил,
что ему пятьдесят пять, но, кажется, чуть-чуть убавлял — сбежал с мостика с легкостью молодого мичмана.
— А может, бог даст,
и разыщут. Мичман Лопатин башковатый человек
и знает, где искать… А Артемьев, небось, не дурак — не станет против волны плыть… Он лег себе на спину, да
и ждет помоги с корвета. Знает,
что свои не оставят… А как увидит баркас, голосом крикнет или какой знак подаст… Тоже у нас вот на «Кобчике» один матросик сорвался
и на ходу упал… Так волна куда сильнее была, а вызволил господь — спасли.
И акул-рыба не съела! Вот видишь ли, матросик. А ты
говоришь: не найдут. Еще как ловко найдут!
—
Что, Ворсунька, видел, как здесь хорошо? —
говорил он Ворсуньке, который уже догадался приготовить своему барину пару из тонкой чечунчи
и шляпу в виде шлема, обмотанную кисеей.
— То-то хорошо, ваше благородие. Красивый островок.
И город,
говорил Бастрюков, довольно даже приятный,
и все купить можно…
И народ ласковый, доверчивый, даром
что темнокожий. Должно, арапы будут, ваше благородие?
Раз Первушин после обеда на берегу шепнул старшему офицеру, как будто в порыве откровенности,
что Ашанин позволял себе неуважительно отозваться о нем; другой раз — будто Ашанин заснул на вахте; в третий раз
говорил,
что Ашанин ищет дешевой популярности между матросами
и слишком фамильярничает с ними во вред дисциплине, — словом, изо всех сил своей мелкой злобной душонки старался очернить Володю в глазах старшего офицера.
— Вот
и вы, ваше благородие,
говорите: скупой! А я не зря скупой. Дома-то у нас в деревне беднота… Надо
что отцу с матерью привезти…
И везде слышался гортанный говор, прерываемый веселым смехом, который лучше всяких слов
говорит,
что люди довольны
и даже счастливы.
Среди матросов было в это утро необыкновенное оживление. Разбившись на кучки, все
говорили о только
что прочитанном приказе
и обсуждали его на разные лады. Особенно горячо
говорили молодые матросы, но среди стариков находилось
и несколько скептиков, не вполне веривших в применение нового положения.
—
Что же ты такого понял? — с прежней насмешливостью допрашивал Гайкин, значительно взглядывая на Артамонова
и будто
говоря этим взглядом,
что будет потеха.