Неточные совпадения
Вместе с этим Степану Аркадьичу, любившему веселую шутку,
было приятно иногда озадачить мирного
человека тем, что если уже гордиться породой, то не следует останавливаться
на Рюрике и отрекаться от первого родоначальника — обезьяны.
Одна треть государственных
людей, стариков,
были приятелями его отца и знали его в рубашечке; другая треть
были с ним
на «ты», а третья —
были хорошие знакомые; следовательно, раздаватели земных благ в виде мест, аренд, концессий и тому подобного
были все ему приятели и не могли обойти своего; и Облонскому не нужно
было особенно стараться, чтобы получить выгодное место; нужно
было только не отказываться, не завидовать, не ссориться, не обижаться, чего он, по свойственной ему доброте, никогда и не делал.
Степана Аркадьича не только любили все знавшие его за его добрый, веселый нрав и несомненную честность, но в нем, в его красивой, светлой наружности, блестящих глазах, черных бровях, волосах, белизне и румянце лица,
было что-то физически действовавшее дружелюбно и весело
на людей, встречавшихся с ним.
Главные качества Степана Аркадьича, заслужившие ему это общее уважение по службе, состояли, во-первых, в чрезвычайной снисходительности к
людям, основанной в нем
на сознании своих недостатков; во-вторых, в совершенной либеральности, не той, про которую он вычитал в газетах, но той, что у него
была в крови и с которою он совершенно равно и одинаково относился ко всем
людям, какого бы состояния и звания они ни
были, и в-третьих — главное — в совершенном равнодушии к тому делу, которым он занимался, вследствие чего он никогда не увлекался и не делал ошибок.
Левин вдруг покраснел, но не так, как краснеют взрослые
люди, — слегка, сами того не замечая, но так, как краснеют мальчики, — чувствуя, что они смешны своей застенчивостью и вследствие того стыдясь и краснея еще больше, почти до слез. И так странно
было видеть это умное, мужественное лицо в таком детском состоянии, что Облонский перестал смотреть
на него.
— Может
быть, и да, — сказал Левин. — Но всё-таки я любуюсь
на твое величие и горжусь, что у меня друг такой великий
человек. Однако ты мне не ответил
на мой вопрос, — прибавил он, с отчаянным усилием прямо глядя в глаза Облонскому.
Ему нужно
было сделать усилие над собой и рассудить, что около нее ходят всякого рода
люди, что и сам он мог прийти туда кататься
на коньках.
Всю дорогу приятели молчали. Левин думал о том, что означала эта перемена выражения
на лице Кити, и то уверял себя, что
есть надежда, то приходил в отчаяние и ясно видел, что его надежда безумна, а между тем чувствовал себя совсем другим
человеком, не похожим
на того, каким он
был до ее улыбки и слов: до свидания.
— Не могу, — отвечал Левин. — Ты постарайся, войди в в меня, стань
на точку зрения деревенского жителя. Мы в деревне стараемся привести свои руки в такое положение, чтоб удобно
было ими работать; для этого обстригаем ногти, засучиваем иногда рукава. А тут
люди нарочно отпускают ногти, насколько они могут держаться, и прицепляют в виде запонок блюдечки, чтоб уж ничего нельзя
было делать руками.
— Я тебе говорю, чтò я думаю, — сказал Степан Аркадьич улыбаясь. — Но я тебе больше скажу: моя жена — удивительнейшая женщина…. — Степан Аркадьич вздохнул, вспомнив о своих отношениях с женою, и, помолчав с минуту, продолжал: — У нее
есть дар предвидения. Она насквозь видит
людей; но этого мало, — она знает, чтò
будет, особенно по части браков. Она, например, предсказала, что Шаховская выйдет за Брентельна. Никто этому верить не хотел, а так вышло. И она —
на твоей стороне.
Вронский удовлетворял всем желаниям матери. Очень богат, умен, знатен,
на пути блестящей военно-придворной карьеры и обворожительный
человек. Нельзя
было ничего лучшего желать.
«Это должен
быть Вронский», подумал Левин и, чтоб убедиться в этом, взглянул
на Кити. Она уже успела взглянуть
на Вронского и оглянулась
на Левина. И по одному этому взгляду невольно просиявших глаз ее Левин понял, что она любила этого
человека, понял так же верно, как если б она сказала ему это словами. Но что же это за
человек?
— Я не думаю, а знаю;
на это глаза
есть у нас, а не у баб. Я вижу
человека, который имеет намерения серьезные, это Левин; и вижу перепела, как этот щелкопер, которому только повеселиться.
— Я больше тебя знаю свет, — сказала она. — Я знаю этих
людей, как Стива, как они смотрят
на это. Ты говоришь, что он с ней говорил об тебе. Этого не
было. Эти
люди делают неверности, но свой домашний очаг и жена — это для них святыня. Как-то у них эти женщины остаются в презрении и не мешают семье. Они какую-то черту проводят непроходимую между семьей и этим. Я этого не понимаю, но это так.
Левин чувствовал, что брат Николай в душе своей, в самой основе своей души, несмотря
на всё безобразие своей жизни, не
был более неправ, чем те
люди, которые презирали его. Он не
был виноват в том, что родился с своим неудержимым характером и стесненным чем-то умом. Но он всегда хотел
быть хорошим. «Всё выскажу ему, всё заставлю его высказать и покажу ему, что я люблю и потому понимаю его», решил сам с собою Левин, подъезжая в одиннадцатом часу к гостинице, указанной
на адресе.
Константин Левин заглянул в дверь и увидел, что говорит с огромной шапкой волос молодой
человек в поддевке, а молодая рябоватая женщина, в шерстяном платье без рукавчиков и воротничков, сидит
на диване. Брата не видно
было. У Константина больно сжалось сердце при мысли о том, в среде каких чужих
людей живет его брат. Никто не услыхал его, и Константин, снимая калоши, прислушивался к тому, что говорил господин в поддевке. Он говорил о каком-то предприятии.
— Ну, теперь прощайте, а то вы никогда не умоетесь, и
на моей совести
будет главное преступление порядочного
человека, нечистоплотность. Так вы советуете нож к горлу?
Он знал очень хорошо, что в глазах этих лиц роль несчастного любовника девушки и вообще свободной женщины может
быть смешна; но роль
человека, приставшего к замужней женщине и во что бы то ни стало положившего свою жизнь
на то, чтобы вовлечь ее в прелюбодеянье, что роль эта имеет что-то красивое, величественное и никогда не может
быть смешна, и поэтому он с гордою и веселою, игравшею под его усами улыбкой, опустил бинокль и посмотрел
на кузину.
— Вы не находите, что в Тушкевиче
есть что-то Louis XV? — сказал он, указывая глазами
на красивого белокурого молодого
человека, стоявшего у стола.
— Рабочих надо непременно нанять еще
человек пятнадцать. Вот не приходят. Нынче
были, по семидесяти рублей
на лето просят.
Но, несмотря
на то, что его любовь
была известна всему городу — все более или менее верно догадывались об его отношениях к Карениной, — большинство молодых
людей завидовали ему именно в том, что
было самое тяжелое в его любви, — в высоком положении Каренина и потому в выставленности этой связи для света.
Большинство молодых женщин, завидовавших Анне, которым уже давно наскучило то, что ее называют справедливою, радовались тому, что̀ они предполагали, и ждали только подтверждения оборота общественного мнения, чтоб обрушиться
на нее всею тяжестью своего презрения. Они приготавливали уже те комки грязи, которыми они бросят в нее, когда придет время. Большинство пожилых
людей и
люди высокопоставленные
были недовольны этим готовящимся общественным скандалом.
— Я несчастлива? — сказала она, приближаясь к нему и с восторженною улыбкой любви глядя
на него, — я — как голодный
человек, которому дали
есть. Может
быть, ему холодно, и платье у него разорвано, и стыдно ему, но он не несчастлив. Я несчастлива? Нет, вот мое счастье…
Александр Вронский, несмотря
на разгульную, в особенности пьяную жизнь, по которой он
был известен,
был вполне придворный
человек.
Они знали, что он боялся всего, боялся ездить
на фронтовой лошади; но теперь, именно потому, что это
было страшно, потому что
люди ломали себе шеи и что у каждого препятствия стояли доктор, лазаретная фура с нашитым крестом и сестрою милосердия, он решился скакать.
Сережа, и прежде робкий в отношении к отцу, теперь, после того как Алексей Александрович стал его звать молодым
человеком и как ему зашла в голову загадка о том, друг или враг Вронский, чуждался отца. Он, как бы прося защиты, оглянулся
на мать. С одною матерью ему
было хорошо. Алексей Александрович между тем, заговорив с гувернанткой, держал сына за плечо, и Сереже
было так мучительно неловко, что Анна видела, что он собирается плакать.
— Опасность в скачках военных, кавалерийских,
есть необходимое условие скачек. Если Англия может указать в военной истории
на самые блестящие кавалерийские дела, то только благодаря тому, что она исторически развивала в себе эту силу и животных и
людей. Спорт, по моему мнению, имеет большое значение, и, как всегда, мы видим только самое поверхностное.
Несмотря
на испытываемое им чувство гордости и как бы возврата молодости, когда любимая дочь шла с ним под руку, ему теперь как будто неловко и совестно
было за свою сильную походку, за свои крупные, облитые жиром члены. Он испытывал почти чувство
человека неодетого в обществе.
Это
была г-жа Шталь. Сзади её стоял мрачный здоровенный работник Немец, катавший её. Подле стоял белокурый шведский граф, которого знала по имени Кити. Несколько
человек больных медлили около колясочки, глядя
на эту даму, как
на что-то необыкновенное.
— Чтобы казаться лучше пред
людьми, пред собой, пред Богом; всех обмануть. Нет, теперь я уже не поддамся
на это!
Быть дурною, но по крайней мере не лживою, не обманщицей!
Для Константина народ
был только главный участник в общем труде, и, несмотря
на всё уважение и какую-то кровную любовь к мужику, всосанную им, как он сам говорил, вероятно с молоком бабы-кормилицы, он, как участник с ним в общем деле, иногда приходивший в восхищенье от силы, кротости, справедливости этих
людей, очень часто, когда в общем деле требовались другие качества, приходил в озлобление
на народ за его беспечность, неряшливость, пьянство, ложь.
— А знаешь, я о тебе думал, — сказал Сергей Иванович. — Это ни
на что не похоже, что у вас делается в уезде, как мне порассказал этот доктор; он очень неглупый малый. И я тебе говорил и говорю: нехорошо, что ты не ездишь
на собрания и вообще устранился от земского дела. Если порядочные
люди будут удаляться, разумеется, всё пойдет Бог знает как. Деньги мы платим, они идут
на жалованье, а нет ни школ, ни фельдшеров, ни повивальных бабок, ни аптек, ничего нет.
Сработано
было чрезвычайно много
на сорок два
человека. Весь большой луг, который кашивали два дня при барщине в тридцать кос,
был уже скошен. Нескошенными оставались углы с короткими рядами. Но Левину хотелось как можно больше скосить в этот день, и досадно
было на солнце, которое так скоро спускалось. Он не чувствовал никакой усталости; ему только хотелось еще и еще поскорее и как можно больше сработать.
— Я нахожу, что ты прав отчасти. Разногласие наше заключается в том, что ты ставишь двигателем личный интерес, а я полагаю, что интерес общего блага должен
быть у всякого
человека, стоящего
на известной степени образования. Может
быть, ты и прав, что желательнее
была бы заинтересованная материально деятельность. Вообще ты натура слишком ргіmesautière, [импульсивная,] как говорят Французы; ты хочешь страстной, энергической деятельности или ничего.
— Положим, какой-то неразумный ridicule [смешное] падает
на этих
людей, но я никогда не видел в этом ничего, кроме несчастия, и всегда сочувствовал ему», сказал себе Алексей Александрович, хотя это и
было неправда, и он никогда не сочувствовал несчастиям этого рода, а тем выше ценил себя, чем чаще
были примеры жен, изменяющих своим мужьям.
— Нет, вы не хотите, может
быть, встречаться со Стремовым? Пускай они с Алексеем Александровичем ломают копья в комитете, это нас не касается. Но в свете это самый любезный
человек, какого только я знаю, и страстный игрок в крокет. Вот вы увидите. И, несмотря
на смешное его положение старого влюбленного в Лизу, надо видеть, как он выпутывается из этого смешного положения! Он очень мил. Сафо Штольц вы не знаете? Это новый, совсем новый тон.
Вронский, несмотря
на свою легкомысленную с виду светскую жизнь,
был человек, ненавидевший беспорядок. Еще смолоду,
бывши в корпусе, он испытал унижение отказа, когда он, запутавшись, попросил взаймы денег, и с тех пор он ни разу не ставил себя в такое положение.
Он, желая выказать свою независимость и подвинуться, отказался от предложенного ему положения, надеясь, что отказ этот придаст ему большую цену; но оказалось, что он
был слишком смел, и его оставили; и, волей-неволей сделав себе положение
человека независимого, он носил его, весьма тонко и умно держа себя, так, как будто он ни
на кого не сердился, не считал себя никем обиженным и желает только того, чтоб его оставили в покое, потому что ему весело.
Вронский три года не видал Серпуховского. Он возмужал, отпустив бакенбарды, но он
был такой же стройный, не столько поражавший красотой, сколько нежностью и благородством лица и сложения. Одна перемена, которую заметил в нем Вронский,
было то тихое, постоянное сияние, которое устанавливается
на лицах
людей, имеющих успех и уверенных в признании этого успеха всеми. Вронский знал это сияние и тотчас же заметил его
на Серпуховском.
Смутное сознание той ясности, в которую
были приведены его дела, смутное воспоминание о дружбе и лести Серпуховского, считавшего его нужным
человеком, и, главное, ожидание свидания — всё соединялось в общее впечатление радостного чувства жизни. Чувство это
было так сильно, что он невольно улыбался. Он спустил ноги, заложил одну
на колено другой и, взяв ее в руку, ощупал упругую икру ноги, зашибленной вчера при падении, и, откинувшись назад, вздохнул несколько раз всею грудью.
Он знал это несомненно, как знают это всегда молодые
люди, так называемые женихи, хотя никогда никому не решился бы сказать этого, и знал тоже и то, что, несмотря
на то, что он хотел жениться, несмотря
на то, что по всем данным эта весьма привлекательная девушка должна
была быть прекрасною женой, он так же мало мог жениться
на ней, даже еслиб он и не
был влюблен в Кити Щербацкую, как улететь
на небо.
Левин видел, что так и не найдет он связи жизни этого
человека с его мыслями. Очевидно, ему совершенно
было всё равно, к чему приведет его рассуждение; ему нужен
был только процесс рассуждения. И ему неприятно
было, когда процесс рассуждения заводил его в тупой переулок. Этого только он не любил и избегал, переводя разговор
на что-нибудь приятно-веселое.
― Это не мужчина, не
человек, это кукла! Никто не знает, но я знаю. О, если б я
была на его месте, я бы давно убила, я бы разорвала
на куски эту жену, такую, как я, а не говорила бы: ты, ma chère, Анна. Это не
человек, это министерская машина. Он не понимает, что я твоя жена, что он чужой, что он лишний… Не
будем, не
будем говорить!..
Серые глава адвоката старались не смеяться, но они прыгали от неудержимой радости, и Алексей Александрович видел, что тут
была не одна радость
человека, получающего выгодный заказ, — тут
было торжество и восторг,
был блеск, похожий
на тот зловещий блеск, который он видал в глазах жены.
Дарья Александровна
была твердо уверена в невинности Анны и чувствовала, что она бледнеет и губы ее дрожат от гнева
на этого холодного, бесчувственного
человека, так покойно намеревающегося погубить ее невинного друга.
— Нисколько, — сказал он, — позволь. Ты не можешь видеть своего положения, как я. Позволь мне сказать откровенно свое мнение. — Опять он осторожно улыбнулся своею миндальною улыбкой. — Я начну сначала: ты вышла замуж за
человека, который
на двадцать лет старше тебя. Ты вышла замуж без любви или не зная любви. Это
была ошибка, положим.
Вся жизнь ее, все желания, надежды
были сосредоточены
на одном этом непонятном еще для нее
человеке, с которым связывало ее какое-то еще более непонятное, чем сам
человек, то сближающее, то отталкивающее чувство, а вместе с тем она продолжала жить в условиях прежней жизни.
Вронский в эти три месяца, которые он провел с Анной за границей, сходясь с новыми
людьми, всегда задавал себе вопрос о том, как это новое лицо посмотрит
на его отношения к Анне, и большею частью встречал в мужчинах какое должно понимание. Но если б его спросили и спросили тех, которые понимали «как должно», в чем состояло это понимание, и он и они
были бы в большом затруднении.
Обе несомненно знали, что такое
была жизнь и что такое
была смерть, и хотя никак не могли ответить и не поняли бы даже тех вопросов, которые представлялись Левину, обе не сомневались в значении этого явления и совершенно одинаково, не только между собой, но разделяя этот взгляд с миллионами
людей, смотрели
на это.
Несмотря
на его уверения в противном, она
была твердо уверена, что он такой же и еще лучше христианин, чем она, и что всё то, что он говорит об этом,
есть одна из его смешных мужских выходок, как то, что он говорил про broderie anglaise: будто добрые
люди штопают дыры, а она их нарочно вырезывает, и т. п.