Неточные совпадения
— Я помню про детей и поэтому всё в мире сделала
бы, чтобы спасти их; но я сама не знаю,
чем я спасу их: тем ли,
что увезу от отца, или тем,
что оставлю
с развратным отцом, — да,
с развратным отцом… Ну, скажите, после того…
что было, разве возможно нам жить вместе? Разве это возможно? Скажите же, разве это возможно? — повторяла она, возвышая голос. — После того как мой муж, отец моих детей, входит в любовную связь
с гувернанткой своих детей…
Ему
бы смешно показалось, если б ему сказали,
что он не получит места
с тем жалованьем, которое ему нужно, тем более,
что он и не требовал чего-нибудь чрезвычайного; он хотел только того,
что получали его сверстники, а исполнять такого рода должность мог он не хуже всякого другого.
Главные качества Степана Аркадьича, заслужившие ему это общее уважение по службе, состояли, во-первых, в чрезвычайной снисходительности к людям, основанной в нем на сознании своих недостатков; во-вторых, в совершенной либеральности, не той, про которую он вычитал в газетах, но той,
что у него была в крови и
с которою он совершенно равно и одинаково относился ко всем людям, какого
бы состояния и звания они ни были, и в-третьих — главное — в совершенном равнодушии к тому делу, которым он занимался, вследствие
чего он никогда не увлекался и не делал ошибок.
Степан Аркадьич был на «ты» почти со всеми своими знакомыми: со стариками шестидесяти лет,
с мальчиками двадцати лет,
с актерами,
с министрами,
с купцами и
с генерал-адъютантами, так
что очень многие из бывших
с ним на «ты» находились на двух крайних пунктах общественной лестницы и очень
бы удивились, узнав,
что имеют через Облонского что-нибудь общее.
Профессор
с досадой и как будто умственною болью от перерыва оглянулся на странного вопрошателя, похожего более на бурлака,
чем на философа, и перенес глаза на Сергея Ивановича, как
бы спрашивая:
что ж тут говорить? Но Сергей Иванович, который далеко не
с тем усилием и односторонностью говорил, как профессор, и у которого в голове оставался простор для того, чтоб и отвечать профессору и вместе понимать ту простую и естественную точку зрения,
с которой был сделан вопрос, улыбнулся и сказал...
— Еще
бы!
Что ни говори, это одно из удовольствий жизни, — сказал Степан Аркадьич. — Ну, так дай ты нам, братец ты мой, устриц два, или мало — три десятка, суп
с кореньями….
— Хорошо тебе так говорить; это всё равно, как этот Диккенсовский господин который перебрасывает левою рукой через правое плечо все затруднительные вопросы. Но отрицание факта — не ответ.
Что ж делать, ты мне скажи,
что делать? Жена стареется, а ты полн жизни. Ты не успеешь оглянуться, как ты уже чувствуешь,
что ты не можешь любить любовью жену, как
бы ты ни уважал ее. А тут вдруг подвернется любовь, и ты пропал, пропал! —
с унылым отчаянием проговорил Степан Аркадьич.
Она уже подходила к дверям, когда услыхала его шаги. «Нет! нечестно.
Чего мне бояться? Я ничего дурного не сделала.
Что будет, то будет! Скажу правду. Да
с ним не может быть неловко. Вот он, сказала она себе, увидав всю его сильную и робкую фигуру
с блестящими, устремленными на себя глазами. Она прямо взглянула ему в лицо, как
бы умоляя его о пощаде, и подала руку.
Он прикинул воображением места, куда он мог
бы ехать. «Клуб? партия безика, шампанское
с Игнатовым? Нет, не поеду. Château des fleurs, там найду Облонского, куплеты, cancan. Нет, надоело. Вот именно за то я люблю Щербацких,
что сам лучше делаюсь. Поеду домой». Он прошел прямо в свой номер у Дюссо, велел подать себе ужинать и потом, раздевшись, только успел положить голову на подушку, заснул крепким и спокойным, как всегда, сном.
— О, нет, — сказала она, — я
бы узнала вас, потому
что мы
с вашею матушкой, кажется, всю дорогу говорили только о вас, — сказала она, позволяя наконец просившемуся наружу оживлению выразиться в улыбке. — А брата моего всё-таки нет.
К десяти часам, когда она обыкновенно прощалась
с сыном и часто сама, пред тем как ехать на бал, укладывала его, ей стало грустно,
что она так далеко от него; и о
чем бы ни говорили, она нет-нет и возвращалась мыслью к своему кудрявому Сереже. Ей захотелось посмотреть на его карточку и поговорить о нем. Воспользовавшись первым предлогом, она встала и своею легкою, решительною походкой пошла за альбомом. Лестница наверх в ее комнату выходила на площадку большой входной теплой лестницы.
Вспоминал затеянный им постыдный процесс
с братом Сергеем Иванычем за то,
что тот будто
бы не выплатил ему долю из материнского имения; и последнее дело, когда он уехал служить в Западный край, и там попал под суд за побои, нанесенные старшине….
— Но я была
бы в отчаянии, если
бы тут было что-нибудь серьезное
с его стороны, — перебила ее Анна. — И я уверена,
что это всё забудется, и Кити перестанет меня ненавидеть.
И в это же время, как
бы одолев препятствия, ветер посыпал снег
с крыш вагонов, затрепал каким-то железным оторванным листом, и впереди плачевно и мрачно заревел густой свисток паровоза. Весь ужас метели показался ей еще более прекрасен теперь. Он сказал то самое,
чего желала ее душа, но
чего она боялась рассудком. Она ничего не отвечала, и на лице ее он видел борьбу.
— Он всё не хочет давать мне развода! Ну
что же мне делать? (Он был муж ее.) Я теперь хочу процесс начинать. Как вы мне посоветуете? Камеровский, смотрите же за кофеем — ушел; вы видите, я занята делами! Я хочу процесс, потому
что состояние мне нужно мое. Вы понимаете ли эту глупость,
что я ему будто
бы неверна,
с презрением сказала она, — и от этого он хочет пользоваться моим имением.
— Ах, не слушал
бы! — мрачно проговорил князь, вставая
с кресла и как
бы желая уйти, но останавливаясь в дверях. — Законы есть, матушка, и если ты уж вызвала меня на это, то я тебе скажу, кто виноват во всем: ты и ты, одна ты. Законы против таких молодчиков всегда были и есть! Да-с, если
бы не было того,
чего не должно было быть, я — старик, но я
бы поставил его на барьер, этого франта. Да, а теперь и лечите, возите к себе этих шарлатанов.
Он знал очень хорошо,
что в глазах этих лиц роль несчастного любовника девушки и вообще свободной женщины может быть смешна; но роль человека, приставшего к замужней женщине и во
что бы то ни стало положившего свою жизнь на то, чтобы вовлечь ее в прелюбодеянье,
что роль эта имеет что-то красивое, величественное и никогда не может быть смешна, и поэтому он
с гордою и веселою, игравшею под его усами улыбкой, опустил бинокль и посмотрел на кузину.
— От Нильсон? —
с ужасом спросила Бетси, которая ни зa
что бы не распознала Нильсон от всякой хористки.
Хозяйка села за самовар и сняла перчатки. Передвигая стулья
с помощью незаметных лакеев, общество разместилось, разделившись на две части, — у самовара
с хозяйкой и на противоположном конце гостиной — около красивой жены посланника в черном бархате и
с черными резкими бровями. Разговор в обоих центрах, как и всегда в первые минуты, колебался, перебиваемый встречами, приветствиями, предложением чая, как
бы отыскивая, на
чем остановиться.
— Говорят,
что это очень трудно,
что только злое смешно, — начал он
с улыбкою. — Но я попробую. Дайте тему. Всё дело в теме. Если тема дана, то вышивать по ней уже легко. Я часто думаю,
что знаменитые говоруны прошлого века были
бы теперь в затруднении говорить умно. Всё умное так надоело…
Вронский смотрел на Анну и
с замиранием сердца ждал,
что она скажет. Он вздохнул как
бы после опасности, когда она выговорила эти слова.
— Ну-с, я слушаю,
что будет, — проговорила она спокойно и насмешливо. — И даже
с интересом слушаю, потому,
что желала
бы понять, в
чем дело.
Но
чем громче он говорил, тем ниже она опускала свою когда-то гордую, веселую, теперь же постыдную голову, и она вся сгибалась и падала
с дивана, на котором сидела, на пол, к его ногам; она упала
бы на ковер, если б он не держал ее.
Но и после, и на другой и на третий день, она не только не нашла слов, которыми
бы она могла выразить всю сложность этих чувств, но не находила и мыслей, которыми
бы она сама
с собой могла обдумать всё,
что было в ее душе.
— Ну, как я рад,
что добрался до тебя! Теперь я пойму, в
чем состоят те таинства, которые ты тут совершаешь. Но нет, право, я завидую тебе. Какой дом, как славно всё! Светло, весело, — говорил Степан Аркадьич, забывая,
что не всегда бывает весна и ясные дни, как нынче. — И твоя нянюшка какая прелесть! Желательнее было
бы хорошенькую горничную в фартучке; но
с твоим монашеством и строгим стилем — это очень хорошо.
— Вот он! — сказал Левин, указывая на Ласку, которая, подняв одно ухо и высоко махая кончиком пушистого хвоста, тихим шагом, как
бы желая продлить удовольствие и как
бы улыбаясь, подносила убитую птицу к хозяину. — Ну, я рад,
что тебе удалось, — сказал Левин, вместе
с тем уже испытывая чувство зависти,
что не ему удалось убить этого вальдшнепа.
— Очень можно, куда угодно-с, —
с презрительным достоинством сказал Рябинин, как
бы желая дать почувствовать,
что для других могут быть затруднения, как и
с кем обойтись, но для него никогда и ни в
чем не может быть затруднений.
— Да на кого ты? Я
с тобой согласен, — говорил Степан Аркадьич искренно и весело, хотя чувствовал,
что Левин под именем тех, кого можно купить зa двугривенный, разумел и его. Оживление Левина ему искренно нравилось. — На кого ты? Хотя многое и неправда,
что ты говоришь про Вронского, но я не про то говорю. Я говорю тебе прямо, я на твоем месте поехал
бы со мной в Москву и…
— Да нет, нисколько, и не за
что. Я рад,
что мы объяснились. А знаешь, утренняя тяга бывает хороша. Не поехать ли? Я
бы так и не спал, а прямо
с тяги на станцию.
Сережа, и прежде робкий в отношении к отцу, теперь, после того как Алексей Александрович стал его звать молодым человеком и как ему зашла в голову загадка о том, друг или враг Вронский, чуждался отца. Он, как
бы прося защиты, оглянулся на мать.
С одною матерью ему было хорошо. Алексей Александрович между тем, заговорив
с гувернанткой, держал сына за плечо, и Сереже было так мучительно неловко,
что Анна видела,
что он собирается плакать.
Левин не замечал, как проходило время. Если
бы спросили его, сколько времени он косил, он сказал
бы,
что полчаса, — а уж время подошло к обеду. Заходя ряд, старик обратил внимание Левина на девочек и мальчиков, которые
с разных сторон, чуть видные, по высокой траве и по дороге шли к косцам, неся оттягивавшие им ручонки узелки
с хлебом и заткнутые тряпками кувшинчики
с квасом.
Теперь Алексей Александрович намерен был требовать: во-первых, чтобы составлена была новая комиссия, которой поручено
бы было исследовать на месте состояние инородцев; во-вторых, если окажется,
что положение инородцев действительно таково, каким оно является из имеющихся в руках комитета официальных данных, то чтобы была назначена еще другая новая ученая комиссия для исследования причин этого безотрадного положения инородцев
с точек зрения: а) политической, б) административной, в) экономической, г) этнографической, д) материальной и е) религиозной; в-третьих, чтобы были затребованы от враждебного министерства сведения о тех мерах, которые были в последнее десятилетие приняты этим министерством для предотвращения тех невыгодных условий, в которых ныне находятся инородцы, и в-четвертых, наконец, чтобы было потребовано от министерства объяснение о том, почему оно, как видно из доставленных в комитет сведений за №№ 17015 и 18308, от 5 декабря 1863 года и 7 июня 1864, действовало прямо противоположно смыслу коренного и органического закона, т…, ст. 18, и примечание в статье 36.
Она чувствовала,
что то положение в свете, которым она пользовалась и которое утром казалось ей столь ничтожным,
что это положение дорого ей,
что она не будет в силах променять его на позорное положение женщины, бросившей мужа и сына и соединившейся
с любовником;
что, сколько
бы она ни старалась, она не будет сильнее самой себя.
— Как я рада,
что вы приехали, — сказала Бетси. — Я устала и только
что хотела выпить чашку чаю, пока они приедут. А вы
бы пошли, — обратилась она к Тушкевичу, —
с Машей попробовали
бы крокет-гроунд там, где подстригли. Мы
с вами успеем по душе поговорить за чаем, we’ll have а cosy chat, [приятно поболтаем,] не правда ли? — обратилась она к Анне
с улыбкой, пожимая ее руку, державшую зонтик.
Для
чего она сказала это,
чего она за секунду не думала, она никак
бы не могла объяснить. Она сказала это по тому только соображению,
что, так как Вронского не будет, то ей надо обеспечить свою свободу и попытаться как-нибудь увидать его. Но почему она именно сказала про старую фрейлину Вреде, к которой ей нужно было, как и ко многим другим, она не умела
бы объяснить, а вместе
с тем, как потом оказалось, она, придумывая самые хитрые средства для свидания
с Вронским, не могла придумать ничего лучшего.
Он сказал это, но теперь, обдумывая, он видел ясно,
что лучше было
бы обойтись без этого; и вместе
с тем, говоря это себе, боялся — не дурно ли это?
— Не думаю, опять улыбаясь, сказал Серпуховской. — Не скажу, чтобы не стоило жить без этого, но было
бы скучно. Разумеется, я, может быть, ошибаюсь, но мне кажется,
что я имею некоторые способности к той сфере деятельности, которую я избрал, и
что в моих руках власть, какая
бы она ни была, если будет, то будет лучше,
чем в руках многих мне известных, —
с сияющим сознанием успеха сказал Серпуховской. — И потому,
чем ближе к этому, тем я больше доволен.
Прочтя письмо, он поднял на нее глаза, и во взгляде его не было твердости. Она поняла тотчас же,
что он уже сам
с собой прежде думал об этом. Она знала,
что,
что бы он ни сказал ей, он скажет не всё,
что он думает. И она поняла,
что последняя надежда ее была обманута. Это было не то,
чего она ждала.
Он почувствовал тоже,
что что-то поднимается к его горлу, щиплет ему вносу, и он первый раз в жизни почувствовал себя готовым заплакать. Он не мог
бы сказать,
что именно так тронуло его; ему было жалко ее, и он чувствовал,
что не может помочь ей, и вместе
с тем знал,
что он виною ее несчастья,
что он сделал что-то нехорошее.
Он стоял за каждый свой грош (и не мог не стоять, потому
что стоило ему ослабить энергию, и ему
бы не достало денег расплачиваться
с рабочими), а они только стояли зa то, чтобы работать спокойно и приятно, то есть так, как они привыкли.
— Только если
бы не жалко бросить,
что заведено… трудов положено много… махнул
бы на всё рукой, продал
бы, поехал
бы, как Николай Иваныч… Елену слушать, — сказал помещик
с осветившею его умное старое лицо приятною улыбкой.
Левину невыносимо скучно было в этот вечер
с дамами: его, как никогда прежде, волновала мысль о том,
что то недовольство хозяйством, которое он теперь испытывал, есть не исключительное его положение, а общее условие, в котором находится дело в России,
что устройство какого-нибудь такого отношения рабочих, где
бы они работали, как у мужика на половине дороги, есть не мечта, а задача, которую необходимо решить. И ему казалось,
что эту задачу можно решить и должно попытаться это сделать.
«Да, я должен был сказать ему: вы говорите,
что хозяйство наше нейдет потому,
что мужик ненавидит все усовершенствования и
что их надо вводить властью; но если
бы хозяйство совсем не шло без этих усовершенствований, вы
бы были правы; но оно идет, и идет только там, где рабочий действует сообразно
с своими привычками, как у старика на половине дороги.
Правда, часто, разговаривая
с мужиками и разъясняя им все выгоды предприятия, Левин чувствовал,
что мужики слушают при этом только пение его голоса и знают твердо,
что,
что бы он ни говорил, они не дадутся ему в обман. В особенности чувствовал он это, когда говорил
с самым умным из мужиков, Резуновым, и заметил ту игру в глазах Резунова, которая ясно показывала и насмешку над Левиным и твердую уверенность,
что если будет кто обманут, то уж никак не он, Резунов.
Вронскому, бывшему при нем как
бы главным церемониймейстером, большого труда стоило распределять все предлагаемые принцу различными лицами русские удовольствия. Были и рысаки, и блины, и медвежьи охоты, и тройки, и Цыгане, и кутежи
с русским битьем посуды. И принц
с чрезвычайною легкостью усвоил себе русский дух, бил подносы
с посудой, сажал на колени Цыганку и, казалось, спрашивал:
что же еще, или только в этом и состоит весь русский дух?
Как
бы то ни было, когда он простился
с ним на седьмой день, пред отъездом его в Москву, и получил благодарность, он был счастлив,
что избавился от этого неловкого положения и неприятного зеркала. Он простился
с ним на станции, возвращаясь
с медвежьей охоты, где всю ночь у них было представление русского молодечества.
И, несмотря на то, он чувствовал,
что тогда, когда любовь его была сильнее, он мог, если
бы сильно захотел этого, вырвать эту любовь из своего сердца, но теперь, когда, как в эту минуту, ему казалось,
что он не чувствовал любви к ней, он знал,
что связь его
с ней не может быть разорвана.
Он не спал всю ночь, и его гнев, увеличиваясь в какой-то огромной прогрессии, дошел к утру до крайних пределов. Он поспешно оделся и, как
бы неся полную чашу гнева и боясь расплескать ее, боясь вместе
с гневом утратить энергию, нужную ему для объяснения
с женою, вошел к ней, как только узнал,
что она встала.
Я
бы не позволил себе так выразиться, говоря
с человеком неразвитым, — сказал адвокат, — но полагаю,
что для нас это понятно.
— Ну как не грех не прислать сказать! Давно ли? А я вчера был у Дюссо и вижу на доске «Каренин», а мне и в голову не пришло,
что это ты! — говорил Степан Аркадьич, всовываясь
с головой в окно кареты. А то я
бы зашел. Как я рад тебя видеть! — говорил он, похлопывая ногу об ногу, чтобы отряхнуть
с них снег. — Как не грех не дать знать! — повторил он.