Неточные совпадения
Минуты через две из двери бодрым шагом вышла, быстро повернулась
и стала подле надзирателя невысокая
и очень полногрудая молодая женщина в сером халате, надетом на белую кофту
и на белую юбку.
С тех пор ей всё
стало постыло,
и она только думала о том, как бы ей избавиться от того стыда, который ожидал ее,
и она
стала не только неохотно
и дурно служить барышням, но, сама не знала, как это случилось, — вдруг ее прорвало. Она наговорила барышням грубостей, в которых сама потом раскаивалась,
и попросила расчета.
От них она поступила горничной к становому, но могла прожить там только три месяца, потому что становой, пятидесятилетний старик,
стал приставать к ней,
и один раз, когда он
стал особенно предприимчив, она вскипела, назвала его дураком
и старым чортом
и так толкнула в грудь, что он упал.
Вечером в комнату вошел высокий человек с длинными седеющими волосами
и седой бородой; старик этот тотчас же подсел к Масловой
и стал, блестя глазами
и улыбаясь, рассматривать ее
и шутить с нею.
Тетка, видя на ней модное платье, накидку
и шляпу, с уважением приняла ее
и уже не смела предлагать ей поступить в прачки, считая, что она теперь
стала на высшую ступень жизни.
Там он вычистил особенным порошком пломбированные во многих местах зубы, выполоскал их душистым полосканьем, потом
стал со всех сторон мыться
и вытираться разными полотенцами.
«
И извозчики знают о моих отношениях к Корчагиным», подумал Нехлюдов,
и нерешенный вопрос, занимавший его постоянно в последнее время: следует или не следует жениться на Корчагиной,
стал перед ним,
и он, как в большинстве вопросов, представлявшихся ему в это время, никак, ни в ту ни в другую сторону, не мог решить его.
В пользу же в частности женитьбы именно на Мисси (Корчагину звали Мария
и, как во всех семьях известного круга, ей дали прозвище) — было, во-первых, то, что она была породиста
и во всем, от одежды до манеры говорить, ходить, смеяться, выделялась от простых людей не чем-нибудь исключительным, а «порядочностью», — он не знал другого выражения этого свойства
и ценил это свойство очень высоко; во-вторых, еще то, что она выше всех других людей ценила его,
стало быть, по его понятиям, понимала его.
«Этот протоиереев сын сейчас
станет мне «ты» говорить», подумал Нехлюдов
и, выразив на своем лице такую печаль, которая была бы естественна только, если бы он сейчас узнал о смерти всех родных, отошел от него
и приблизился к группе, образовавшейся около бритого высокого, представительного господина, что-то оживленно рассказывавшего.
— Вот поверим, — сказал судебный пристав
и, достав из кармана лист,
стал перекликать, глядя на вызываемых то через pince-nez, то сквозь него.
Секретарь сидел на противоположном конце возвышения
и, подготовив все те бумаги, которые могут понадобиться для чтения, просматривал запрещенную
статью, которую он достал
и читал вчера. Ему хотелось поговорить об этой
статье с членом суда с большой бородой, разделяющим его взгляды,
и прежде разговора хотелось ознакомиться с нею.
Обойдя ее, он аккуратно, с края, давая место другим, сел на нее
и, вперив глаза в председателя, точно шепча что-то,
стал шевелить мускулами в щеках.
Началась обычная процедура: перечисление присяжных заседателей, рассуждение о неявившихся, наложение на них штрафов
и решение о тех, которые отпрашивались,
и пополнение неявившихся запасными. Потом председатель сложил билетики, вложил их в стеклянную вазу
и стал, немного засучив шитые рукава мундира
и обнажив сильно поросшие волосами руки, с жестами фокусника, вынимать по одному билетику, раскатывать
и читать их. Потом председатель спустил рукава
и предложил священнику привести заседателей к присяге.
Присяжные встали
и, теснясь, прошли в совещательную комнату, где почти все они тотчас достали папиросы
и стали курить.
Картинкин сел так же быстро, как он встал,
и, запахнувшись халатом,
стал опять беззвучно шевелить щеками.
Преступление это предусмотрено 4
и 5 пунктами 1453
статьи Уложения о наказаниях. Посему
и на основании
статьи 201 Устава уголовного судопроизводства крестьянин Симон Картинкин, Евфимия Бочкова
и мещанка Екатерина Маслова подлежат суду окружного суда с участием присяжных заседателей».
—
Стало быть, признаю, только я думала, сонные порошки. Я дала только, чтобы он заснул, — не хотела
и не думала.
И товарищ прокурора тотчас же снял локоть с конторки
и стал записывать что-то. В действительности он ничего не записывал, а только обводил пером буквы своей записки, но он видал, как прокуроры
и адвокаты это делают: после ловкого вопроса вписывают в свою речь ремарку, которая должна сокрушить противника.
— Я больше ничего не имею, — сказал прокурор председателю
и, неестественно приподняв плечи,
стал быстро записывать в конспект своей речи признание самой подсудимой, что она заходила с Симоном в пустой номер.
После чая
стали по скошенному уже лужку перед домом играть в горелки. Взяли
и Катюшу. Нехлюдову после нескольких перемен пришлось бежать с Катюшей. Нехлюдову всегда было приятно видеть Катюшу, но ему
и в голову не приходило, что между ним
и ею могут быть какие-нибудь особенные отношения.
Тотчас же глаза начинали говорить что-то совсем другое, гораздо более важное, чем то, что говорили уста, губы морщились,
и становилось чего-то жутко,
и они поспешно расходились.
Если бы Нехлюдов тогда ясно сознал бы свою любовь к Катюше
и в особенности если бы тогда его
стали бы убеждать в том, что он никак не может
и не должен соединить свою судьбу с такой девушкой, то очень легко могло бы случиться, что он, с своей прямолинейностью во всем, решил бы, что нет никаких причин не жениться на девушке, кто бы она ни была, если только он любит ее. Но тетушки не говорили ему про свои опасения,
и он так
и уехал, не сознав своей любви к этой девушке.
Он был уверен, что его чувство к Катюше есть только одно из проявлений наполнявшего тогда всё его существо чувства радости жизни, разделяемое этой милой, веселой девочкой. Когда же он уезжал,
и Катюша, стоя на крыльце с тетушками, провожала его своими черными, полными слез
и немного косившими глазами, он почувствовал однако, что покидает что-то прекрасное, дорогое, которое никогда уже не повторится.
И ему
стало очень грустно.
И вся эта страшная перемена совершилась с ним только оттого, что он перестал верить себе, а
стал верить другим.
Перестал же он верить себе, а
стал верить другим потому, что жить, веря себе, было слишком трудно: веря себе, всякий вопрос надо решать всегда не в пользу своего животного я, ищущего легких радостей, а почти всегда против него; веря же другим, решать нечего было, всё уже было решено
и решено было всегда против духовного
и в пользу животного я.
Когда он был девственником
и хотел остаться таким до женитьбы, то родные его боялись за его здоровье,
и даже мать не огорчилась, а скорее обрадовалась, когда узнала, что он
стал настоящим мужчиной
и отбил какую-то французскую даму у своего товарища.
И в таком сумасшествии эгоизма находился Нехлюдов с тех пор, как он поступил в военную службу
и стал жить так, как жили его товарищи.
— Поблагодарите тетушку. А как я рад, что приехал, — сказал Нехлюдов, чувствуя, что на душе у него
становится так же светло
и умильно, как бывало прежде.
Но, увидав Катюшу
и вновь почувствовав то, что он испытывал к ней тогда, духовный человек поднял голову
и стал заявлять свои права.
Нехлюдов пустил ее,
и ему
стало на мгновенье не только неловко
и стыдно, но гадко на себя. Ему бы надо было поверить себе, но он не понял, что эта неловкость
и стыд были самые добрые чувства его души, просившиеся наружу, а, напротив, ему показалось, что это говорит в нем его глупость, что надо делать, как все делают.
Сначала он слышал, как спокойно храпела Матрена Павловна,
и он хотел уже войти, как вдруг она
стала кашлять
и повернулась на скрипучей постели.
Но как только он прошептал: «Катюша!» — она вскочила, подошла к двери
и сердито, как ему показалось,
стала уговаривать его уйти.
На дворе было светлее; внизу на реке треск
и звон
и сопенье льдин еще усилились,
и к прежним звукам прибавилось журчанье. Туман же
стал садиться вниз,
и из-за стены тумана выплыл ущербный месяц, мрачно освещая что-то черное
и страшное.
«Но что же делать? Всегда так. Так это было с Шенбоком
и гувернанткой, про которую он рассказывал, так это было с дядей Гришей, так это было с отцом, когда он жил в деревне
и у него родился от крестьянки тот незаконный сын Митенька, который
и теперь еще жив. А если все так делают, то,
стало быть, так
и надо». Так утешал он себя, но никак не мог утешиться. Воспоминание это жгло его совесть.
«Узнала!» подумал он.
И Нехлюдов как бы сжался, ожидая удара. Но она не узнала. Она спокойно вздохнула
и опять
стала смотреть на председателя. Нехлюдов вздохнул тоже. «Ах, скорее бы», думал он. Он испытывал теперь чувство, подобное тому, которое испытывал на охоте, когда приходилось добивать раненую птицу:
и гадко,
и жалко,
и досадно. Недобитая птица бьется в ягдташе:
и противно,
и жалко,
и хочется поскорее добить
и забыть.
Нехлюдов всё еще не понимал всего значения своего теперешнего положения
и приписал слабости своих нервов едва удержанное рыдание
и слезы, выступившие ему на глаза. Он надел pince-nez, чтобы скрыть их, потом достал платок
и стал сморкаться.
Наконец председатель кончил свою речь
и, грациозным движением головы подняв вопросный лист, передал его подошедшему к нему старшине. Присяжные встали, радуясь тому, что можно уйти,
и, не зная, что делать с своими руками, точно стыдясь чего-то, один за другим пошли в совещательную комнату. Только что затворилась за ними дверь, жандарм подошел к этой двери
и, выхватив саблю из ножен
и положив ее на плечо,
стал у двери. Судьи поднялись
и ушли. Подсудимых тоже вывели.
Войдя в совещательную комнату, присяжные, как
и прежде, первым делом достали папиросы
и стали курить. Неестественность
и фальшь их положения, которые они в большей или меньшей степени испытывали, сидя в зале на своих местах, прошла, как только они вошли в совещательную комнату
и закурили папиросы,
и они с чувством облегчения разместились в совещательной комнате,
и тотчас же начался оживленный разговор.
По всему тому, что происходило на судебном следствии,
и по тому, как знал Нехлюдов Маслову, он был убежден, что она не виновна ни в похищении ни в отравлении,
и сначала был
и уверен, что все признают это; но когда он увидал, что вследствие неловкой защиты купца, очевидно основанной на том, что Маслова физически нравилась ему, чего он
и не скрывал,
и вследствие отпора на этом именно основании старшины
и, главное, вследствие усталости всех решение
стало склоняться к обвинению, он хотел возражать, но ему страшно было говорить за Маслову, — ему казалось, что все сейчас узнают его отношения к ней.
И раздражительность его сообщилась старшине, который вследствие этого особенно упорно
стал отстаивать свое противоположное мнение, но Петр Герасимович говорил так убедительно, что большинство согласилось с ним, признав, что Маслова не участвовала в похищении денег
и перстня, что перстень был ей подарен.
— Да ведь оно так
и выходит, — разъяснил старшина, — без умысла ограбления,
и имущества не похищала.
Стало быть,
и не виновна.
— Симона Картинкина полагал бы подвергнуть на основании
статьи 1452-й
и 4 пункта 1453-й, Евфимию Бочкову на основании
статьи 1659-й
и Екатерину Маслову на основании
статьи 1454-й.
Все поднялись за ним
и с облегченным
и приятным чувством совершенного хорошего дела
стали выходить или передвигаться по зале.
«188* года апреля 28 дня, по указу Его Императорского Величества, Окружный Суд, по уголовному отделению, в силу решения г-д присяжных заседателей, на основании 3 пункта
статьи 771, 3 пункта
статьи 776
и статьи 777 Устава уголовного судопроизводства, определил: крестьянина Симона Картинкина, 33 лет,
и мещанку Екатерину Маслову, 27 лет, лишив всех прав состояния, сослать в каторжные работы: Картинкина на 8 лет, а Маслову на 4 года, с последствиями для обоих по 28
статье Уложения.
Мещанку же Евфимию Бочкову, 43 лет, лишив всех особенных, лично
и по состоянию присвоенных ей прав
и преимуществ, заключить в тюрьму сроком на 3 года, с последствиями по 49
статье Уложения.
Беседа с адвокатом
и то, что он принял уже меры для защиты Масловой, еще более успокоили его. Он вышел на двор. Погода была прекрасная, он радостно вдохнул весенний воздух. Извозчики предлагали свои услуги, но он пошел пешком,
и тотчас же целый рой мыслей
и воспоминаний о Катюше
и об его поступке с ней закружились в его голове.
И ему
стало уныло
и всё показалось мрачно. «Нет, это я обдумаю после, — сказал он себе, — а теперь, напротив, надо развлечься от тяжелых впечатлений».
— Сию минуту подадут, ваше сиятельство, — сказал Степан, доставая из буфета, уставленного серебряными вазами, большую разливательную ложку
и кивая красавцу-лакею с бакенбардами, который сейчас же
стал оправлять рядом с Мисси нетронутый прибор, покрытый искусно сложенной крахмаленной с торчащим гербом салфеткой.
Колосов между тем бойко
и громко рассказывал содержание возмутившей его
статьи против суда присяжных. Ему поддакивал Михаил Сергеевич, племянник,
и рассказал содержание другой
статьи той же газеты.
Она молча, вопросительно посмотрела на него,
и ему
стало совестно. «В самом деле, приехать к людям для того, чтобы наводить на них скуку», подумал он о себе
и, стараясь быть любезным, сказал, что с удовольствием пойдет, если княгиня примет.
Ему показалось, что она неестественно сжала рот, чтобы удержать слезы. Ему
стало совестно
и больно, что он огорчил ее, но он знал, что малейшая слабость погубит его, т. е. свяжет. А он нынче боялся этого больше всего,
и он молча дошел с ней до кабинета княгини.