Неточные совпадения
Без этого же
отношения к цели рассуждений, рассуждения мельника, как бы они ни
были красивы и логичны, сами в себе
будут неправильны и, главное, праздны;
будут подобны рассуждениям Кифы Мокеевича, рассуждавшего о том, какой толщины должна бы
быть скорлупа слонового яйца, если бы слоны выводились из яиц как птицы. И таковы, по моему мнению, рассуждения нашей современной науки о жизни.
«La vіе est l’ensemble des fonctions, qui resistent à la mort. La vie est l’ensemble des phénomènes, qui se succèdent pendant un temps limité dans un être organisé». «Жизнь
есть двойной процесс разложения и соединения, общего и вместе с тем непрерывного. Жизнь
есть известное сочетание разнородных изменений, совершающихся последовательно. Жизнь
есть организм в действии. Жизнь
есть особенная деятельность органического вещества. Жизнь
есть приспособление внутренних
отношений к внешним».
А это-то самое, мне кажется, и
было упущено спорящими сторонами по
отношению к понятию жизни.
Точно так же и в человеке с проснувшимся разумным сознанием нет никакого противоречия, а
есть только рождение нового существа, нового
отношения разумного сознания к животному.
Вместо того, чтобы изучать тот закон, которому, для достижения своего блага, должна
быть подчинена животная личность человека, и, только познав этот закон, на основании его изучать все остальные явления мира, ложное познание направляет свои усилия на изучение только блага и существования животной личности человека, без всякого
отношения к главному предмету знания, — подчинению этой животной личности человека закону разума, для достижения блага истинной жизни.
Движение в высоту предмета, движущегося вместе с тем и в плоскости,
будет точным подобием
отношения истинной жизни человеческой к жизни животной личности, или жизни истинной к жизни временной и пространственной. Движение предмета к верху не зависит и не может ни увеличиться, ни уменьшиться от его движения в плоскости. То же и с определением жизни человеческой. Жизнь истинная проявляется всегда в личности, но не зависит, не может ни увеличиться, ни уменьшиться от такого или другого существования личности.
Есть это движение в высоту, это большее и большее подчинение разуму, — и между двумя силами и одной устанавливается
отношение и совершается большее или меньшее движение по равнодействующей, поднимающей существование человека в область жизни.
Животное может жить только для своего тела — ничто не мешает ему жить так; оно удовлетворяет своей личности и бессознательно служит своему роду и не знает того, что оно
есть личность; но разумный человек не может жить только для своего тела. Он не может жить так потому, что он знает, что он личность, а потому знает, что и другие существа — такие же личности, как и он, знает всё то, что должно происходить от
отношений этих личностей.
Если бы даже человек, не понимающий жизни, и захотел искренно отдаться деятельности любви, он не
будет в состоянии этого сделать до тех пор, пока он не поймет жизни и не изменит всё свое
отношение к ней.
То, что соединяет в одно все разрозненные сознания, соединяющиеся в свою очередь в одно наше тело,
есть нечто весьма определенное, хотя и независимое от пространственных и временных условий, и вносится нами в мир из области внепространственной и вневременной; это-то нечто, состоящее в моем известном, исключительном
отношении к миру, и
есть мое настоящее и действительное я.
То же, что я еще не различаю в каждом из этих существ его особенного
отношения к миру, не доказывает того, чтобы его не
было, а только то, что то особенное
отношение к миру, которое составляет жизнь одного отдельного паука, удалено от того
отношения к миру, в котором нахожусь я, и что потому я еще не понял его, как понял Сильвио Пеллико своего отдельного паука.
Основа всего того, что я знаю о себе и о всем мире,
есть то особенное
отношение к миру, в котором я нахожусь и вследствие которого я вижу другие существа, находящиеся в своем особенном
отношении к миру. Мое же особенное
отношение к миру установилось не в этой жизни и началось не с моим телом и не с рядом последовательных во времени сознаний.
И потому может уничтожиться мое тело, связанное в одно моим временным сознанием, может уничтожиться и самое мое временное сознание, но не может уничтожиться то мое особенное
отношение к миру, составляющее мое особенное я, из которого создалось для меня всё, что
есть.
Рассуждая на основании своего сознания, я вижу, что соединявшее все мои сознания в одно — известная восприимчивость к одному и холодность к другому, вследствие чего одно остается, другое исчезает во мне, степень моей любви к добру и ненависти к злу, — что это мое особенное
отношение к миру, составляющее именно меня, особенного меня, не
есть произведение какой-либо внешней причины, а
есть основная причина всех остальных явлений моей жизни.
В этой и только в этой вневременной и внепространственной основе моего особенного
отношения к миру, соединяющей все памятные мне сознания и сознания, предшествующие памятной мне жизни (как это говорит Платон и как мы все это в себе чувствуем), — в ней-то, в этой основе, в особенном моем
отношении к миру и
есть то особенное я, за которое мы боимся, что оно уничтожится с плотской смертью.
То неизбежное уничтожение плотского существования, которое мы на себе видим, показывает нам, что
отношение, в котором мы находимся к миру, не
есть постоянное, но что мы вынуждены устанавливать другое.
Жизнь
есть неперестающее движение, а оставаясь в том же
отношении к миру, оставаясь на той степени любви, с которой он вступил в жизнь, он чувствует остановку ее, и ему представляется смерть.
Но не то для человека, понимающего жизнь. Такой человек знает, что он внес в свою теперешнюю жизнь свое особенное
отношение к миру, свою любовь к одному и нелюбовь к другому из скрытого для него прошедшего. Он знает, что эта-то любовь к одному и нелюбовь к другому, внесенная им в это его существование,
есть самая сущность его жизни; что это не
есть случайное свойство его жизни, но что это одно имеет движение жизни, — и он в одном этом движении, в увеличении любви, полагает свою жизнь.
Для человека же, знающего себя не по отражению в пространственном и временном существовании, а по своему возросшему любовному
отношению к миру, уничтожение тени пространственных и временных условий
есть только признак большей степени света.
На каком же основании, чувствуя на себе эту силу жизни точно такою же, какою она
была при плотском существовании моего брата, т. е. как его
отношение к миру, уяснявшее мне мое
отношение к миру, я могу утверждать, что мой умерший брат не имеет более жизни?
Я могу сказать, что он вышел из того низшего
отношения к миру, в котором он
был как животное, и в котором я еще нахожусь, — вот и всё; могу сказать, что я не вижу того центра нового
отношения к миру, в котором он теперь; но не могу отрицать его жизни, потому что чувствую на себе ее силу.
Христос умер очень давно, и плотское существование Его
было короткое, и мы не имеем ясного представления о Его плотской личности, но сила Его разумно-любовной жизни, Его
отношение к миру — ничье иное, действует до сих пор на миллионы людей, принимающих в себя это Его
отношение к миру и живущих им.
Какой бы тесный ни
был круг деятельности человека — Христос он, Сократ, добрый, безвестный, самоотверженный старик, юноша, женщина, — если он живет, отрекаясь от личности для блага других, он здесь, в этой жизни уже вступает в то новое
отношение к миру, для которого нет смерти, и установление которого
есть для всех людей дело этой жизни.
Боязнь потери того, что одно
есть, происходит только от того, что жизнь представляется человеку нетолько в одном известном ему, но невидимом, особенном
отношении его разумного сознания к миру, но и в двух неизвестных ему, но видимых ему
отношениях: его животного сознания и тела к миру.
Не понимая того, что
отношение его разумного сознания к миру
есть единственная его жизнь, человек представляет себе свою жизнь еще и в видимом
отношении животного сознания и вещества к миру, и боится потерять свое особенное
отношение разумного сознания к миру, когда в его личности нарушается прежнее
отношение его животного и вещества, его составляющего, к миру.
При этом взгляде оказывается то, что
отношение его животного сознания к миру не может уничтожиться, — животное продолжает себя в своей породе;
отношение вещества к миру уже никак не может уничтожиться и вечно; а самое драгоценное — разумное сознание его — не только не вечно, но
есть только проблеск чего-то ненужного, излишнего.
Если же ты боишься потерять то, что не
есть животное, то ты боишься потерять свое особенное разумное
отношение к миру, — то, с которым ты вступил в это существование. Но ведь ты знаешь, что оно возникло не с твоим рождением: оно существует независимо от твоего родившегося животного и потому не может зависеть и от смерти его.
Нам кажется сначала, что с этого
отношения нашего к миру и начинается наша жизнь, но наблюдения над собой и над другими людьми показывают нам, что это
отношение к миру, степень любви каждого из нас, не начались с этой жизнью, а внесены нами в жизнь из скрытого от нас нашим плотским рождением прошедшего; кроме того, мы видим, что всё течение нашей жизни здесь
есть ничто иное, как неперестающее увеличение, усиление нашей любви, которое никогда не прекращается, но только скрывается от наших глаз плотской смертью.
Самая узкая часть конуса
есть то мое
отношение к миру, с которым я впервые сознаю себя; самая широкая часть
есть то высшее
отношение к жизни, до которого я достиг теперь.
Возможны только эти два
отношения к страданию: одно то, что страдание
есть то, чего не должно
быть, потому что я не вижу его внешнего значения, и другое то, что оно то самое, что должно
быть, потому что я знаю его внутреннее значение для моей истинной жизни.