Неточные совпадения
— Ах, перестаньте, Павел Яковлевич, — возразила не без досады девушка, — отчего
вы никогда не
говорите со мной серьезно? Я рассержусь, — прибавила она с кокетливой ужимкой и надула губки.
—
Вы не рассердитесь на меня, идеальная Зоя Никитишна;
вы не захотите повергнуть меня в мрачную бездну исступленного отчаяния. А серьезно я
говорить не умею, потому что я не серьезный человек.
Фрондерство Николая Артемьевича состояло в том, что он услышит, например, слово «нервы» и скажет: «А что такое нервы?» — или кто-нибудь упомянет при нем об успехах астрономии, а он скажет: «А
вы верите в астрономию?» Когда же он хотел окончательно сразить противника, он
говорил: «Все это одни фразы».
— Это почему? — спросила Елена. — Подумаешь,
вы говорите о какой-нибудь злой, неприятной старухе. Хорошенькая молоденькая девочка…
— Пожалуй. Но если нам не хочется
говорить о тряпках?
Вы величаете себя свободным художником, зачем же
вы посягаете на свободу других? И позвольте
вас спросить, при таком образе мыслей зачем
вы нападаете на Зою? С ней особенно удобно
говорить о тряпках и о розах.
— Напрасно
вы это
говорите, Николай Артемьевич. Я никогда… devant… les domestiques… Ступай, Федюшка, да смотри, сейчас приведи сюда Павла Яковлевича.
А тот-то подошел, да и
говорит: «Я бы не рассердился, —
говорит, — если бы
вы не поклонились, но зачем отворачиваться?
— Я
вас не понимаю. На что
вы намекаете? Сейчас
вы говорили мне, чтоб я не глядела в вашу сторону.
— Нет, Елена Николаевна, сказать
вам по правде, не было между нами ни одного замечательного человека. Да и где! Было,
говорят, время в Московском университете! Только не теперь. Теперь это училище — не университет. Мне было тяжело с моими товарищами, — прибавил он, понизив голос.
— Однако господин Инсаров
вам ничего об этом не
говорил?
— Так дайте же руку и познакомимтесь. Не знаю,
говорил ли
вам Берсенев обо мне, а мне он много
говорил об
вас.
Вы здесь поселились? Отлично! Не сердитесь на меня, что я так пристально на
вас гляжу. Я по ремеслу моему ваятель и предвижу, что в скором времени попрошу у
вас позволение слепить вашу голову.
— А потому, что, сколько я мог расслышать, они
говорили с ним на языке, мне неизвестном, но славянском… Вот
вы все находите, Елена Николаевна, что в Инсарове таинственного мало: уж на что таинственнее этого посещения? Представьте: вошли к нему — и ну кричать и спорить, да так дико, злобно… И он кричал.
— Не узнаете ли
вы! — прошептала Елена. — Разве он
говорит со мной?
— Извините меня. Я не могу
говорить об этом хладнокровно. Но
вы сейчас спрашивали меня, люблю ли я свою родину? Что же другое можно любить на земле? Что одно неизменно, что выше всех сомнений, чему нельзя не верить после Бога? И когда эта родина нуждается в тебе… Заметьте: последний мужик, последний нищий в Болгарии и я — мы желаем одного и того же. У всех у нас одна цель. Поймите, какую это дает уверенность и крепость!
— Я ничего не понимайт, что
вы говорит такое, — промолвил он наконец. —
Вы думает, может быть, я сапожник или часовых дел мастер? Э! Я официр, я чиновник, да.
— А я вот что
говорю, — продолжал незнакомец, отстраняя его своею мощною рукой, как ветку с дороги, — я
говорю: отчего
вы не пел bis, когда мы кричал bis? А теперь я сейчас, сей минутой уйду, только вот нушна, штоп эта фрейлейн, не эта мадам, нет, эта не нушна, а вот эта или эта (он указал на Елену и Зою) дала мне einen Kuss, как мы это
говорим по-немецки, поцалуйшик, да; что ж? это ничего.
— Елена Николаевна, пожалуйста, не
говорите так. Мне и без того невесело. Поверьте, мое решение мне стоило больших усилий. Если б
вы знали…
Вы, надеюсь, отдадите мне справедливость, что я не принадлежу к числу тех pères de comédie, [Отцов из комедии (фр.).] которые бредят одними чинами; но
вы сами мне
говорили, что Елене Николаевне нравятся дельные, положительные люди: Егор Андреевич первый по своей части делец; теперь, с другой стороны, дочь моя имеет слабость к великодушным поступкам: так знайте, что Егор Андреевич, как только достиг возможности,
вы понимаете меня, возможности безбедно существовать своим жалованьем, тотчас отказался в пользу своих братьев от ежегодной суммы, которую назначал ему отец.
Отставной прокурор выслушал его внимательно, понюхивая табачок из табакерки, украшенной изображением полногрудой нимфы, и искоса посматривая на гостя своими лукавыми, тоже табачного цвету, глазками; выслушал и потребовал «большей определительности в изложении фактических данных»; а заметив, что Инсаров неохотно вдавался в подробности (он и приехал к нему скрепя сердце), ограничился советом вооружиться прежде всего «пенёнзами» и попросил побывать в другой раз, «когда у
вас, — прибавил он, нюхая табак над раскрытою табакеркою, — прибудет доверчивости и убудет недоверчивости (он
говорил на о).
— К
вам пришел какой-то, кто его знает, слесарь, что ль, какой, —
говорил на следующий вечер Берсеневу его слуга, отличавшийся строгим обхождением с барином и скептическим направлением ума, — хочет
вас видеть.
—
Вы хотите сказать, что я уже прежде… — проговорила Елена. — Но я боюсь… теперь он,
вы говорите, редко бывает один.
— Без правил! А вот,
говорят, ваш фаворит, господин Курнатовский, человек с правилами, вчера
вас на сто рублей серебром обыграл. Это уж не деликатно, согласитесь.
— Возьмите же вашу чашку да отпустите человека, — промолвил Шубин. — Сами же
вы говорите, что не надо devant les domestiques, — прибавил он вполголоса.
—
Вы вот изволите
говорить, — начал он, — что не изволите знать, куда Елена Николаевна отлучаться изволят. Я про то известен стал.
(Николай Артемьевич всегда
говорил жене
вы, дочери — в экстраординарных случаях.)
Не
говорю уже о легкомыслии, свойственном вашему полу, вашему возрасту… но кто мог ожидать, что
вы до того забудетесь…
— Не
говорите мне этого, que je vous fais mourir, [Что я
вас убиваю(фр.).] Анна Васильевна!
Вы себе и представить не можете, что
вы сейчас услышите, — приготовьтесь к худшему, предупреждаю
вас!
«
Вам нужен теплый климат, —
говорил он ему, —
вы здесь не поправитесь».
Не знаю, как
вы, а я рад войне; только как бы домой не потребовали, а я собираюсь отсюда во Флоренцию, в Рим; во Францию нельзя, так я думаю в Испанию — женщины там,
говорят, удивительные, только бедность и насекомых много.
— Рендич! — воскликнула Елена, — это
вы! Посмотрите, ради Бога, с ним дурно! Что с ним? Боже, Боже! Он вчера выезжал, он сейчас
говорил со мною…
Неточные совпадения
Хлестаков. Я не шутя
вам говорю… Я могу от любви свихнуть с ума.
Аммос Федорович. Что
вы! что
вы: Цицерон! Смотрите, что выдумали! Что иной раз увлечешься,
говоря о домашней своре или гончей ищейке…
Аммос Федорович. Что ж
вы полагаете, Антон Антонович, грешками? Грешки грешкам — рознь. Я
говорю всем открыто, что беру взятки, но чем взятки? Борзыми щенками. Это совсем иное дело.
Бобчинский. Возле будки, где продаются пироги. Да, встретившись с Петром Ивановичем, и
говорю ему: «Слышали ли
вы о новости-та, которую получил Антон Антонович из достоверного письма?» А Петр Иванович уж услыхали об этом от ключницы вашей Авдотьи, которая, не знаю, за чем-то была послана к Филиппу Антоновичу Почечуеву.
Городничий (с неудовольствием).А, не до слов теперь! Знаете ли, что тот самый чиновник, которому
вы жаловались, теперь женится на моей дочери? Что? а? что теперь скажете? Теперь я
вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай тебе еще награду за это? Да если б знали, так бы тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы,
говорит, и дворянам не уступим». Да дворянин… ах ты, рожа!