— Но знаете ли что? — сказала она ему, — если б я была поэтом, — я бы другие брала сюжеты. Может быть, все это вздор, — но мне иногда приходят в голову странные мысли, особенно когда я не сплю, перед утром, когда небо начинает
становиться и розовым и серым. Я бы, например… Вы не будете надо мной смеяться?
Неточные совпадения
— Извольте… или нет: рассказывать я не
стану; я не мастер рассказывать: выходит сухо
и коротко или пространно
и фальшиво; а если позволите, я запишу все, что вспомню, в тетрадку —
и прочту вам.
Ружье мое соскользнуло на траву, я все забыл, я пожирал взором этот стройный
стан,
и шейку,
и красивые руки,
и слегка растрепанные белокурые волосы под белым платочком,
и этот полузакрытый, умный глаз,
и эти ресницы,
и нежную щеку под ними…
Я глядел на нее —
и как дорога
и близка
становилась она мне!
«Что это она все смеется?» — думал я, возвращаясь домой в сопровождении Федора, который ничего мне не говорил, но двигался за мной неодобрительно. Матушка меня побранила
и удивилась: что я мог так долго делать у этой княгини? Я ничего не отвечал ей
и отправился к себе в комнату. Мне вдруг
стало очень грустно… Я силился не плакать… Я ревновал к гусару.
Граф пожал плечами, но наклонил покорно голову, взял перо в белую, перстнями украшенную руку, оторвал клочок бумаги
и стал писать на нем.
Зинаида
стала передо мной, наклонила немного голову набок, как бы для того, чтобы лучше рассмотреть меня,
и с важностью протянула мне руку. У меня помутилось в глазах; я хотел было опуститься на одно колено, упал на оба —
и так неловко прикоснулся губами к пальцам Зинаиды, что слегка оцарапал себе конец носа ее ногтем.
Я
стал хохотать
и болтать громче других, так что даже старая княгиня, сидевшая в соседней комнате с каким-то приказным от Иверских ворот, позванным для совещания, вышла посмотреть на меня.
Бывало,
стану я рассматривать его умное, красивое, светлое лицо… сердце мое задрожит,
и все существо мое устремится к нему… он словно почувствует, что во мне происходит, мимоходом потреплет меня по щеке —
и либо уйдет, либо займется чем-нибудь, либо вдруг весь застынет, как он один умел застывать,
и я тотчас же сожмусь
и тоже похолодею.
Дни проходили. Зинаида
становилась все странней, все непонятней. Однажды я вошел к ней
и увидел ее сидящей на соломенном стуле, с головой, прижатой к острому краю стола. Она выпрямилась… все лицо ее было облито слезами.
Уже я не думал более о Малевском, хотя Беловзоров с каждым днем
становился все грознее
и грознее
и глядел на увертливого графа, как волк на барана; да я ни о чем
и ни о ком не думал.
Взберусь, бывало, на высокую стену, сяду
и сижу там таким несчастным, одиноким
и грустным юношей, что мне самому
становится себя жалко, —
и так мне были отрадны эти горестные ощущения, так упивался я ими!..
Я так был весел
и горд весь этот день, я так живо сохранял на моем лице ощущение Зинаидиных поцелуев, я с таким содроганием восторга вспоминал каждое ее слово, я так лелеял свое неожиданное счастие, что мне
становилось даже страшно, не хотелось даже увидеть ее, виновницу этих новых ощущений.
Я понял, что я дитя в ее глазах, —
и мне
стало очень тяжело!
Воздух заструился на мгновение; по небу сверкнула огненная полоска: звезда покатилась. «Зинаида?» — хотел спросить я, но звук замер у меня на губах.
И вдруг все
стало глубоко безмолвно кругом, как это часто бывает в средине ночи… Даже кузнечики перестали трещать в деревьях — только окошко где-то звякнуло. Я постоял, постоял
и вернулся в свою комнату, к своей простывшей постели. Я чувствовал странное волнение: точно я ходил на свидание —
и остался одиноким
и прошел мимо чужого счастия.
«Сам ли Малевский пожалует в сад, — думал я (он, может быть, проболтался: на это дерзости у него
станет), — другой ли кто (ограда нашего сада была очень низка,
и никакого труда не стоило перелезть через нее), — но только несдобровать тому, кто мне попадется!
Отец мой каждый день выезжал верхом; у него была славная рыже-чалая английская лошадь, с длинной тонкой шеей
и длинными ногами, неутомимая
и злая. Ее звали Электрик. Кроме отца, на ней никто ездить не мог. Однажды он пришел ко мне в добром расположении духа, чего с ним давно не бывало; он собирался выехать
и уже надел шпоры. Я
стал просить его взять меня с собою.
И помню я, что тут, у одра этой бедной старушки, мне
стало страшно за Зинаиду,
и захотелось мне помолиться за нее, за отца —
и за себя.
Но если она заглушала даже всякий лукавый и льстивый шепот сердца, то не могла совладеть с грезами воображения: часто перед глазами ее, против ее власти,
становился и сиял образ этой другой любви; все обольстительнее, обольстительнее росла мечта роскошного счастья, не с Обломовым, не в ленивой дремоте, а на широкой арене всесторонней жизни, со всей ее глубиной, со всеми прелестями и скорбями — счастья с Штольцем…
Неточные совпадения
Бобчинский. Сначала вы сказали, а потом
и я сказал. «Э! — сказали мы с Петром Ивановичем. — А с какой
стати сидеть ему здесь, когда дорога ему лежит в Саратовскую губернию?» Да-с. А вот он-то
и есть этот чиновник.
Анна Андреевна. Ну вот! Боже сохрани, чтобы не поспорить! нельзя, да
и полно! Где ему смотреть на тебя?
И с какой
стати ему смотреть на тебя?
Анна Андреевна. Ты, Антоша, всегда готов обещать. Во-первых, тебе не будет времени думать об этом.
И как можно
и с какой
стати себя обременять этакими обещаниями?
А
стало бы,
и очень бы
стало на прогоны; нет, вишь ты, нужно в каждом городе показать себя!
Вздохнул Савелий… — Внученька! // А внученька! — «Что, дедушка?» // — По-прежнему взгляни! — // Взглянула я по-прежнему. // Савельюшка засматривал // Мне в очи; спину старую // Пытался разогнуть. // Совсем
стал белый дедушка. // Я обняла старинушку, //
И долго у креста // Сидели мы
и плакали. // Я деду горе новое // Поведала свое…