Неточные совпадения
Ахмет и Сумбат-Магома последовали
было за своим господином, как вдруг
глаза их, пронзительные и зоркие, как у кошек
в темноте, заприметили погибшего коня с дорогим седлом, под расшитой шелками попоной. Сумбат-Магома, не раздумывая, устремился за добычей. Седло он взял себе, а попону подарил Ахмету —
в знак примирения.
Ни страха, ни испуга не
было в этих горящих, как звезды,
глазах при виде незнакомых мужчин.
Тамара Соврадзе показалась
в одном из окон. Она смотрела
в сад, сощурив близорукие
глаза. Неужели она высматривает меня? Зачем? Должно
быть, от скуки…
Керим все еще стоял там, скрестив руки на груди. Его поза выражала лишь беспечную удаль, но
глаза метали молнии… Ноздри тонкого носа и губы трепетали, как у дикой лошади. Никакого оружия не
было у него
в руках… Кинжалы оставались заткнутыми за пояс.
С пылающими щеками и горящими
глазами стала я доказывать деду, что не виновата, родившись такой, не виновата, что судьбе угодно
было сделать меня, лезгинскую девочку, уруской. Дедушка положил бронзовую от загара руку мне на плечо и произнес с неизъяснимо трогательным выражением, устремив сверкающий взор
в небо...
— Да, да, я счастлива, джаным! — шептала она, глядя сияющими, как черные алмазы, счастливыми
глазами, хотя на длинных ресницах еще дрожали росинки слез. — Гуль-Гуль
будет скоро большой, совсем большой, Гуль-Гуль выбрала себе мужа по душе… Гуль-Гуль ускачет
в горы за чернооким горцем, а Лейла-Фатьма лопнет со злости, потому что она ведьма и знается с шайтаном и горными духами.
Должно
быть, мой возглас
был достаточно красноречив, а
глаза, открыто смотревшие прямо
в глаза деда, подтверждали искренность моего негодования, потому что по лицу старого горца скользнула чуть приметная, неуловимая, как змейка, улыбка.
Когда я снова увидела его лицо, дедушку-наиба трудно
было узнать.
В его пылающих, обычно суровых
глазах затеплился огонек любви и участия. Его губы улыбались и шептали такие нежные, такие ласковые слова…
Когда он снова взглянул на меня,
в глазах его блестели слезы. Но я отнюдь не
была расположена верить
в его искренность. Между тем он заговорил снова.
Я бы наговорила ему кучу дерзостей, я бы закричала на него
в голос со свойственной мне дикой невоздержанностью, если бы коляска
в это время не завернула за высокий утес, и, к моему изумлению, перед
глазами не выросли, как из-под земли, каменные строения старинной грузинской усадьбы. За каменным же —
в рост человеческий — забором
было темно и тихо, как
в могиле.
—
Будь здорова, княжна,
в нашем доме. Госпожа ждет княжну. С утра ждет. Отчего с утра не приехала? — подняв фонарь
в уровень с моим лицом и стараясь разглядеть меня подслеповатыми
глазами, спросил, шамкая губами, старик.
Теперь мы шли по большому сумрачному двору, где то и дело встречались полуразвалившиеся постройки — сараи, погреба и конюшни. Когда-то, очень давно, должно
быть, он процветал, этот двор, вместе с замком моей бабушки, но сейчас слишком наглядная печать запустения лежала на всем. Чем-то могильным, нежилым и угрюмым веяло от этих сырых, заплесневелых стен, от мрачного главного здания, смотревшего на меня единственным, как у циклопа,
глазом, вернее, единственным огоньком, мелькавшим
в крайнем окне.
Я досадливо махнула рукой, давая понять, что не нуждаюсь
в услугах странной служанки, но вместо того, чтобы уйти, Мариам преспокойно уселась на полу, скрестив по-турецки ноги, мыча на всю комнату и странно жестикулируя. Ее пустые, бессмысленные
глаза были обращены ко мне. От этого неживого взгляда делалось тяжело и холодно на душе.
Тотчас щелкнула задвижка на моей двери, и великанша предстала на пороге со своей бессмысленной улыбкой и тихим мычаньем, означающим приветствие. Сейчас
в облике Мариам не
было ничего общего с белым пугалом, которое раскачивалось ночью на кровле полуразрушенного амбара, оглашая горы диким мычанием. Тусклое землисто-серое лицо несчастной с отвисшей нижней губой и мертвыми тусклыми
глазами было спокойным и по-домашнему мирным.
У меня с детства
была такая особенность — смотреть опасности прямо
в глаза.
Я засыпала, просыпалась и снова засыпала, но это
был не сон, не отдых, а какой-то тягучий и мучительный кошмар. Окровавленный Керим неотступно стоял перед моими
глазами. Несколько раз я порывалась вскочить и бежать к нему, освободить его —
в тот же миг сильные руки Мариам, дежурившей у моей постели, укладывали меня обратно
в кровать.
В бессильном отчаянии я стонала от мысли, что ничем не могу помочь ни себе, ни Кериму. Эта
была ужасная ночь…
Но неизъяснимая притягательность
была в ее нервном, вызывающе гордом лице с насмешливыми, слегка прищуренными зеленовато-серыми
глазами…
Она стояла передо мной — стройная, темноволосая, презрительно щуря
глаза, с бледным гордым лицом. Я
в своей короткой сорочке, босая, чужая всем — каким ничтожеством, должно
быть, я выглядела
в сравнении с ней!..
В зеленых
глазах Лидии Рамзай потухли вспыхнувшие
было злые огоньки.
Я взглянула на Пуд. Апатично-сонное лицо ее казалось какой-то широкой и плоской маской безучастности. Бесцветные
глаза спали с открытыми веками. Ни единого проблеска мысли не
было в этих тусклых зрачках.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ему всё бы только рыбки! Я не иначе хочу, чтоб наш дом
был первый
в столице и чтоб у меня
в комнате такое
было амбре, чтоб нельзя
было войти и нужно бы только этак зажмурить
глаза. (Зажмуривает
глаза и нюхает.)Ах, как хорошо!
Хлестаков. Оробели? А
в моих
глазах точно
есть что-то такое, что внушает робость. По крайней мере, я знаю, что ни одна женщина не может их выдержать, не так ли?
Городничий (
в сторону).Славно завязал узелок! Врет, врет — и нигде не оборвется! А ведь какой невзрачный, низенький, кажется, ногтем бы придавил его. Ну, да постой, ты у меня проговоришься. Я тебя уж заставлю побольше рассказать! (Вслух.)Справедливо изволили заметить. Что можно сделать
в глуши? Ведь вот хоть бы здесь: ночь не спишь, стараешься для отечества, не жалеешь ничего, а награда неизвестно еще когда
будет. (Окидывает
глазами комнату.)Кажется, эта комната несколько сыра?
Вздрогнула я, одумалась. // — Нет, — говорю, — я Демушку // Любила, берегла… — // «А зельем не
поила ты? // А мышьяку не сыпала?» // — Нет! сохрани Господь!.. — // И тут я покорилася, // Я
в ноги поклонилася: // —
Будь жалостлив,
будь добр! // Вели без поругания // Честному погребению // Ребеночка предать! // Я мать ему!.. — Упросишь ли? //
В груди у них нет душеньки, //
В глазах у них нет совести, // На шее — нет креста!
Постой! уж скоро странничек // Доскажет
быль афонскую, // Как турка взбунтовавшихся // Монахов
в море гнал, // Как шли покорно иноки // И погибали сотнями — // Услышишь шепот ужаса, // Увидишь ряд испуганных, // Слезами полных
глаз!