Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ему всё бы только рыбки! Я не иначе хочу, чтоб наш дом
был первый
в столице и чтоб у меня
в комнате такое
было амбре, чтоб нельзя
было войти и нужно бы только этак зажмурить
глаза. (Зажмуривает
глаза и нюхает.)Ах, как хорошо!
Хлестаков. Оробели? А
в моих
глазах точно
есть что-то такое, что внушает робость. По крайней мере, я знаю, что ни одна женщина не может их выдержать, не так ли?
Городничий (
в сторону).Славно завязал узелок! Врет, врет — и нигде не оборвется! А ведь какой невзрачный, низенький, кажется, ногтем бы придавил его. Ну, да постой, ты у меня проговоришься. Я тебя уж заставлю побольше рассказать! (Вслух.)Справедливо изволили заметить. Что можно сделать
в глуши? Ведь вот хоть бы здесь: ночь не спишь, стараешься для отечества, не жалеешь ничего, а награда неизвестно еще когда
будет. (Окидывает
глазами комнату.)Кажется, эта комната несколько сыра?
Вздрогнула я, одумалась.
— Нет, — говорю, — я Демушку
Любила, берегла… —
«А зельем не
поила ты?
А мышьяку не сыпала?»
— Нет! сохрани Господь!.. —
И тут я покорилася,
Я
в ноги поклонилася:
—
Будь жалостлив,
будь добр!
Вели без поругания
Честному погребению
Ребеночка предать!
Я мать ему!.. — Упросишь ли?
В груди у них нет душеньки,
В глазах у них нет совести,
На шее — нет креста!
Постой! уж скоро странничек
Доскажет
быль афонскую,
Как турка взбунтовавшихся
Монахов
в море гнал,
Как шли покорно иноки
И погибали сотнями —
Услышишь шепот ужаса,
Увидишь ряд испуганных,
Слезами полных
глаз!
А жизнь
была нелегкая.
Лет двадцать строгой каторги,
Лет двадцать поселения.
Я денег прикопил,
По манифесту царскому
Попал опять на родину,
Пристроил эту горенку
И здесь давно живу.
Покуда
были денежки,
Любили деда, холили,
Теперь
в глаза плюют!
Эх вы, Аники-воины!
Со стариками, с бабами
Вам только воевать…
Г-жа Простакова (обробев и иструсясь). Как! Это ты! Ты, батюшка! Гость наш бесценный! Ах, я дура бессчетная! Да так ли бы надобно
было встретить отца родного, на которого вся надежда, который у нас один, как порох
в глазе. Батюшка! Прости меня. Я дура. Образумиться не могу. Где муж? Где сын? Как
в пустой дом приехал! Наказание Божие! Все обезумели. Девка! Девка! Палашка! Девка!
Г-жа Простакова (с веселым видом). Вот отец! Вот послушать! Поди за кого хочешь, лишь бы человек ее стоил. Так, мой батюшка, так. Тут лишь только женихов пропускать не надобно. Коль
есть в глазах дворянин, малый молодой…
Стародум. Оттого, мой друг, что при нынешних супружествах редко с сердцем советуют. Дело
в том, знатен ли, богат ли жених? Хороша ли, богата ли невеста? О благонравии вопросу нет. Никому и
в голову не входит, что
в глазах мыслящих людей честный человек без большого чина — презнатная особа; что добродетель все заменяет, а добродетели ничто заменить не может. Признаюсь тебе, что сердце мое тогда только
будет спокойно, когда увижу тебя за мужем, достойным твоего сердца, когда взаимная любовь ваша…
Стародум. Слушай, друг мой! Великий государь
есть государь премудрый. Его дело показать людям прямое их благо. Слава премудрости его та, чтоб править людьми, потому что управляться с истуканами нет премудрости. Крестьянин, который плоше всех
в деревне, выбирается обыкновенно пасти стадо, потому что немного надобно ума пасти скотину. Достойный престола государь стремится возвысить души своих подданных. Мы это видим своими
глазами.
— И так это меня обидело, — продолжала она, всхлипывая, — уж и не знаю как!"За что же, мол, ты бога-то обидел?" — говорю я ему. А он не то чтобы что, плюнул мне прямо
в глаза:"Утрись, говорит, может,
будешь видеть", — и
был таков.
С ними происходило что-то совсем необыкновенное. Постепенно,
в глазах у всех солдатики начали наливаться кровью.
Глаза их, доселе неподвижные, вдруг стали вращаться и выражать гнев; усы, нарисованные вкривь и вкось, встали на свои места и начали шевелиться; губы, представлявшие тонкую розовую черту, которая от бывших дождей почти уже смылась, оттопырились и изъявляли намерение нечто произнести. Появились ноздри, о которых прежде и
в помине не
было, и начали раздуваться и свидетельствовать о нетерпении.
План
был начертан обширный. Сначала направиться
в один угол выгона; потом, перерезав его площадь поперек, нагрянуть
в другой конец; потом очутиться
в середине, потом ехать опять по прямому направлению, а затем уже куда
глаза глядят. Везде принимать поздравления и дары.
Солнышко-то и само по себе так стояло, что должно
было светить кособрюхим
в глаза, но головотяпы, чтобы придать этому делу вид колдовства, стали махать
в сторону кособрюхих шапками: вот, дескать, мы каковы, и солнышко заодно с нами.
Заключали союзы, объявляли войны, мирились, клялись друг другу
в дружбе и верности, когда же лгали, то прибавляли «да
будет мне стыдно» и
были наперед уверены, что «стыд
глаза не выест».
Но торжество «вольной немки» приходило к концу само собою. Ночью, едва успела она сомкнуть
глаза, как услышала на улице подозрительный шум и сразу поняла, что все для нее кончено.
В одной рубашке, босая, бросилась она к окну, чтобы, по крайней мере, избежать позора и не
быть посаженной, подобно Клемантинке,
в клетку, но
было уже поздно.
Минуты этой задумчивости
были самыми тяжелыми для глуповцев. Как оцепенелые застывали они перед ним, не
будучи в силах оторвать
глаза от его светлого, как сталь, взора. Какая-то неисповедимая тайна скрывалась
в этом взоре, и тайна эта тяжелым, почти свинцовым пологом нависла над целым городом.
Застигнутый болью врасплох, он с поспешностью развязал рогожный кулек,
в котором завернута
была загадочная кладь, и странное зрелище вдруг представилось
глазам его.
На нем
был надет лейб-кампанский мундир; голова его
была сильно перепачкана грязью и
в нескольких местах побита. Несмотря на это, он ловко выскочил с телеги, сверкнул на толпу
глазами.
Вольнодумцы, конечно, могут (под личною, впрочем, за сие ответственностью) полагать, что пред лицом законов естественных все равно, кованая ли кольчуга или кургузая кучерская поддевка облекают начальника, но
в глазах людей опытных и серьезных материя сия всегда
будет пользоваться особливым перед всеми другими предпочтением.
Бунт кончился; невежество
было подавлено, и на место его водворено просвещение. Через полчаса Бородавкин, обремененный добычей, въезжал с триумфом
в город, влача за собой множество пленников и заложников. И так как
в числе их оказались некоторые военачальники и другие первых трех классов особы, то он приказал обращаться с ними ласково (выколов, однако, для верности,
глаза), а прочих сослать на каторгу.
Да и нельзя
было не давать ей, потому что она всякому, не подающему милостыни, без церемонии плевала
в глаза и вместо извинения говорила только:"Не взыщи!"
В полдень поставили столы и стали обедать; но бригадир
был так неосторожен, что еще перед закуской пропустил три чарки очищенной.
Глаза его вдруг сделались неподвижными и стали смотреть
в одно место. Затем, съевши первую перемену (
были щи с солониной), он опять
выпил два стакана и начал говорить, что ему нужно бежать.
Лишь
в позднейшие времена (почти на наших
глазах) мысль о сочетании идеи прямолинейности с идеей всеобщего осчастливления
была возведена
в довольно сложную и не изъятую идеологических ухищрений административную теорию, но нивеляторы старого закала, подобные Угрюм-Бурчееву, действовали
в простоте души единственно по инстинктивному отвращению от кривой линии и всяких зигзагов и извилин.
Скорым шагом удалялся он прочь от города, а за ним, понурив головы и едва
поспевая, следовали обыватели. Наконец к вечеру он пришел. Перед
глазами его расстилалась совершенно ровная низина, на поверхности которой не замечалось ни одного бугорка, ни одной впадины. Куда ни обрати взоры — везде гладь, везде ровная скатерть, по которой можно шагать до бесконечности. Это
был тоже бред, но бред точь-в-точь совпадавший с тем бредом, который гнездился
в его голове…
— Ну, это, брат, дудки! После этого каждый поросенок
будет тебе
в глаза лгать, что он не поросенок, а только поросячьими духами прыскается!
Видно
было, как кружатся
в воздухе оторванные вихрем от крыш клочки зажженной соломы, и казалось, что перед
глазами совершается какое-то фантастическое зрелище, а не горчайшее из злодеяний, которыми так обильны бессознательные силы природы.
Кто знает,
быть может, пустыня и представляет
в его
глазах именно ту обстановку, которая изображает собой идеал человеческого общежития?
Анна, думавшая, что она так хорошо знает своего мужа,
была поражена его видом, когда он вошел к ней. Лоб его
был нахмурен, и
глаза мрачно смотрели вперед себя, избегая ее взгляда; рот
был твердо и презрительно сжат.
В походке,
в движениях,
в звуке голоса его
была решительность и твердость, каких жена никогда не видала
в нем. Он вошел
в комнату и, не поздоровавшись с нею, прямо направился к ее письменному столу и, взяв ключи, отворил ящик.
«Заснуть! заснуть!» повторил он себе. Но с закрытыми
глазами он еще яснее видел лицо Анны таким, какое оно
было в памятный ему вечер до скачек.
В глазах родных он не имел никакой привычной, определенной деятельности и положения
в свете, тогда как его товарищи теперь, когда ему
было тридцать два года,
были уже — который полковник и флигель-адъютант, который профессор, который директор банка и железных дорог или председатель присутствия, как Облонский; он же (он знал очень хорошо, каким он должен
был казаться для других)
был помещик, занимающийся разведением коров, стрелянием дупелей и постройками, то
есть бездарный малый, из которого ничего не вышло, и делающий, по понятиям общества, то самое, что делают никуда негодившиеся люди.
— Не могу сказать, чтоб я
был вполне доволен им, — поднимая брови и открывая
глаза, сказал Алексей Александрович. — И Ситников не доволен им. (Ситников
был педагог, которому
было поручено светское воспитание Сережи.) Как я говорил вам,
есть в нем какая-то холодность к тем самым главным вопросам, которые должны трогать душу всякого человека и всякого ребенка, — начал излагать свои мысли Алексей Александрович, по единственному, кроме службы, интересовавшему его вопросу — воспитанию сына.
— Зачем я еду? — повторил он, глядя ей прямо
в глаза. — Вы знаете, я еду для того, чтобы
быть там, где вы, — сказал он, — я не могу иначе.
«Не может
быть, чтоб это страшное тело
был брат Николай», подумал Левин. Но он подошел ближе, увидал лицо, и сомнение уже стало невозможно. Несмотря на страшное изменение лица, Левину стòило взглянуть
в эти живые поднявшиеся на входившего
глаза, заметить легкое движение рта под слипшимися усами, чтобы понять ту страшную истину, что это мертвое тело
было живой брат.
— Здесь столько блеска, что
глаза разбежались, — сказал он и пошел
в беседку. Он улыбнулся жене, как должен улыбнуться муж, встречая жену, с которою он только что виделся, и поздоровался с княгиней и другими знакомыми, воздав каждому должное, то
есть пошутив с дамами и перекинувшись приветствиями с мужчинами. Внизу подле беседки стоял уважаемый Алексей Александровичем, известный своим умом и образованием генерал-адъютант. Алексей Александрович зaговорил с ним.
При этих словах
глаза братьев встретились, и Левин, несмотря на всегдашнее и теперь особенно сильное
в нем желание
быть в дружеских и, главное, простых отношениях с братом, почувствовал, что ему неловко смотреть на него. Он опустил
глаза и не знал, что сказать.
При взгляде на тендер и на рельсы, под влиянием разговора с знакомым, с которым он не встречался после своего несчастия, ему вдруг вспомнилась она, то
есть то, что оставалось еще от нее, когда он, как сумасшедший, вбежал
в казарму железнодорожной станции: на столе казармы бесстыдно растянутое посреди чужих окровавленное тело, еще полное недавней жизни; закинутая назад уцелевшая голова с своими тяжелыми косами и вьющимися волосами на висках, и на прелестном лице, с полуоткрытым румяным ртом, застывшее странное, жалкое
в губках и ужасное
в остановившихся незакрытых
глазах, выражение, как бы словами выговаривавшее то страшное слово — о том, что он раскается, — которое она во время ссоры сказала ему.
На дворе, первое, что бросилось
в глаза Вронскому,
были песенники
в кителях, стоявшие подле боченка с водкой, и здоровая веселая фигура полкового командира, окруженного офицерами: выйдя на первую ступень балкона, он, громко перекрикивая музыку, игравшую Офенбаховскую кадриль, что-то приказывал и махал стоявшим
в стороне солдатам.
— Я хотел… — Он замолчал
было, но вдруг, вспомнив Кити и всё, что
было, решительно глядя ему
в глаза, сказал: — я велел вам закладывать лошадей.
«Что-нибудь еще
в этом роде», сказал он себе желчно, открывая вторую депешу. Телеграмма
была от жены. Подпись ее синим карандашом, «Анна», первая бросилась ему
в глаза. «Умираю, прошу, умоляю приехать. Умру с прощением спокойнее», прочел он. Он презрительно улыбнулся и бросил телеграмму. Что это
был обман и хитрость,
в этом, как ему казалось
в первую минуту, не могло
быть никакого сомнения.
— Дарья Александровна приказали доложить, что они уезжают. Пускай делают, как им, вам то
есть, угодно, — сказал он, смеясь только
глазами, и, положив руки
в карманы и склонив голову на бок, уставился на барина.
Всё это она говорила весело, быстро и с особенным блеском
в глазах; но Алексей Александрович теперь не приписывал этому тону ее никакого значения. Он слышал только ее слова и придавал им только тот прямой смысл, который они имели. И он отвечал ей просто, хотя и шутливо. Во всем разговоре этом не
было ничего особенного, но никогда после без мучительной боли стыда Анна не могла вспомнить всей этой короткой сцены.
Он видел, что
в ней происходило что-то особенное:
в блестящих
глазах, когда они мельком останавливались на нем,
было напряженное внимание, и
в речи и движениях
была та нервная быстрота и грация, которые
в первое время их сближения так прельщали его, а теперь тревожили и пугали.
Он знал очень хорошо, что
в глазах этих лиц роль несчастного любовника девушки и вообще свободной женщины может
быть смешна; но роль человека, приставшего к замужней женщине и во что бы то ни стало положившего свою жизнь на то, чтобы вовлечь ее
в прелюбодеянье, что роль эта имеет что-то красивое, величественное и никогда не может
быть смешна, и поэтому он с гордою и веселою, игравшею под его усами улыбкой, опустил бинокль и посмотрел на кузину.
— Кто я? — еще сердитее повторил голос Николая. Слышно
было, как он быстро встал, зацепив за что-то, и Левин увидал перед собой
в дверях столь знакомую и всё-таки поражающую своею дикостью и болезненностью огромную, худую, сутоловатую фигуру брата, с его большими испуганными
глазами.
Где его голубые
глаза, милая и робкая улыбка?»
была первая мысль ее, когда она увидала свою пухлую, румяную девочку с черными вьющимися волосами, вместо Сережи, которого она, при запутанности своих мыслей, ожидала видеть
в детской.
— Кити! я мучаюсь. Я не могу один мучаться, — сказал он с отчаянием
в голосе, останавливаясь пред ней и умоляюще глядя ей
в глаза. Он уже видел по ее любящему правдивому лицу, что ничего не может выйти из того, что он намерен
был сказать, но ему всё-таки нужно
было, чтоб она сама разуверила его. — Я приехал сказать, что еще время не ушло. Это всё можно уничтожить и поправить.
— Нет, душа моя, для меня уж нет таких балов, где весело, — сказала Анна, и Кити увидела
в ее
глазах тот особенный мир, который ей не
был открыт. — Для меня
есть такие, на которых менее трудно и скучно….
Он знал очень хорошо, что
в глазах Бетси и всех светских людей он не рисковал
быть сметным.
Левину самому хотелось зайти
в эти местечки, но местечки
были от дома близкие, он всегда мог взять их, и местечки
были маленькие, — троим негде стрелять. И потому он кривил душой, говоря, что едва ли
есть что. Поравнявшись с маленьким болотцем, Левин хотел проехать мимо, но опытный охотничий
глаз Степана Аркадьича тотчас же рассмотрел видную с дороги мочежину.