—
Ужас какой! Я ее вычистить забыла. Анюту послала за маслом, сказала, что сама, и… и… — и, окончательно пристыженная, она смолкает.
Неточные совпадения
Первое лицо, которое я встречаю, — инспектор. Он слегка кивает мне головою и, — о
ужас! — я снова «окунаюсь»,
как институтка, в невероятном реверансе… Второе лицо — симпатичная толстушка классная дама, так мало подходящая к типу институтских дам.
— Хоцу цоколадную бутильку! — тоном избалованного ребенка тянет Федя и стремительно хватает коробку. И — о,
ужас! — мы не успеваем опомниться,
как вся она с оставшимися конфетами, перекувыркиваясь,
как птица, летит в партер. Шоколадинки выпадают из нее и темными градинами устремляются туда же.
— Невесть что! — вдруг неожиданно произносит Боб Денисов. — И надо же случиться, что у нас ни у кого денег нет, господа! И в
какое ты неподходящее заболел, карапуз, время! — обращается он с комическим
ужасом к маленькому принцу,
как будто тот может что-нибудь понять. Минуту спустя Боб стремительно бежит за доктором.
— Саша! — кричу я в отчаянии. — Саша, ты истратила на нас все твои деньги!
Какой ужас! И я этого не знала, Саша!
О, зачем я дала этому совершиться! Зачем я не обратила должного внимания на Сашу! Я так ушла во все свои заботы, мелочи, в борьбу за существование. А она давно уже страдала и маялась подле меня…
Какой ужас! Бедная Саша! Бедная моя!
Очень скоро вы поймете вашу ошибку, а пока могу сказать, что только один из вас — Рудольф — понял весь
ужас потерять такого руководителя,
как Владимир Николаевич.
Только тут я начинаю понимать, в чем дело, и чувствую,
как подкашиваются мои ноги, а по спине пробегает холодная дрожь
ужаса.
Не помню,
как я очутилась у комнаты доктора и Вити,
как стучала в их дверь, умоляя Владимира Васильевича встать и прийти взглянуть поскорее на маленького принца,
как он, наскоро одевшись, прошел к нам и наклонился над моим ребенком… Ничего не помню, кроме того страшного, жуткого слова, которое потрясло все мое существо, едва не лишив меня рассудка в первую минуту
ужаса.
Какие дни!
Какие ночи!
Какой темный мучительный
ужас!
Как могу я играть ее, когда на душе моей был сплошной темный кошмар
ужаса, отчаяния, тоски и горя?
— Генерала Жигалова? Гм!.. Сними-ка, Елдырин, с меня пальто…
Ужас как жарко! Должно полагать, перед дождем… Одного только я не понимаю: как она могла тебя укусить? — обращается Очумелов к Хрюкину. — Нешто она достанет до пальца? Она маленькая, а ты ведь вон какой здоровила! Ты, должно быть, расковырял палец гвоздиком, а потом и пришла в твою голову идея, чтоб соврать. Ты ведь… известный народ! Знаю вас, чертей!
Неточные совпадения
Постой! уж скоро странничек // Доскажет быль афонскую, //
Как турка взбунтовавшихся // Монахов в море гнал, //
Как шли покорно иноки // И погибали сотнями — // Услышишь шепот
ужаса, // Увидишь ряд испуганных, // Слезами полных глаз!
Ужасный крик не умолкал, он сделался еще ужаснее и,
как бы дойдя до последнего предела
ужаса, вдруг затих.
Жениха ждали в церкви, а он,
как запертый в клетке зверь, ходил по комнате, выглядывая в коридор и с
ужасом и отчаянием вспоминая, что он наговорил Кити, и что она может теперь думать.
Степан Аркадьич вздохнул, отер лицо и тихими шагами пошел из комнаты. «Матвей говорит: образуется; но
как? Я не вижу даже возможности. Ах, ах,
какой ужас! И
как тривиально она кричала, — говорил он сам себе, вспоминая ее крик и слова: подлец и любовница. — И, может быть, девушки слышали! Ужасно тривиально, ужасно». Степан Аркадьич постоял несколько секунд один, отер глаза, вздохнул и, выпрямив грудь, вышел из комнаты.
Она говорила себе: «Нет, теперь я не могу об этом думать; после, когда я буду спокойнее». Но это спокойствие для мыслей никогда не наступало; каждый paз,
как являлась ей мысль о том, что она сделала, и что с ней будет, и что она должна сделать, на нее находил
ужас, и она отгоняла от себя эти мысли.