Неточные совпадения
— Маменька,
вы ошибаетесь. Он вовсе не думает делать предложения. Маменька! чтó они
говорили!
— Довольно, маменька. Я
вам сказала, что буду
говорить с ним. Я очень устала. Мне надобно отдохнуть.
Я бы ничего не имела возразить, если бы
вы покинули Адель для этой грузинки, в ложе которой были с ними обоими; но променять француженку на русскую… воображаю! бесцветные глаза, бесцветные жиденькие волосы, бессмысленное, бесцветное лицо… виновата, не бесцветное, а, как
вы говорите, кровь со сливками, то есть кушанье, которое могут брать в рот только ваши эскимосы!
— Мсье Сторешников, я должна
говорить с
вами серьезно.
— Я
говорю с
вами, как с человеком, в котором нет ни искры чести. Но, может быть,
вы еще не до конца испорчены. Если так, я прошу
вас: перестаньте бывать у нас. Тогда я прощу
вам вашу клевету. Если
вы согласны, дайте вашу руку, — она протянула ему руку: он взял ее, сам не понимая, что делает.
— Маменька, прежде я только не любила
вас; а со вчерашнего вечера мне стало
вас и жалко. У
вас было много горя, и оттого
вы стали такая. Я прежде не
говорила с
вами, а теперь хочу
говорить, только когда
вы не будете сердиться.
Поговорим тогда хорошенько, как прежде не
говорили.
— Да, могу благодарить моего создателя, — сказала Марья Алексевна: — у Верочки большой талант учить на фортепьянах, и я за счастье почту, что она вхожа будет в такой дом; только учительница-то моя не совсем здорова, — Марья Алексевна
говорила особенно громко, чтобы Верочка услышала и поняла появление перемирия, а сама, при всем благоговении, так и впилась глазами в гостей: — не знаю, в силах ли будет выйти и показать
вам пробу свою на фортепьянах. — Верочка, друг мой, можешь ты выйти, или нет?
— Милое дитя мое, — сказала Жюли, вошедши в комнату Верочки: — ваша мать очень дурная женщина. Но чтобы мне знать, как
говорить с
вами, прошу
вас, расскажите, как и зачем
вы были вчера в театре? Я уже знаю все это от мужа, но из вашего рассказа я узнаю ваш характер. Не опасайтесь меня. — Выслушавши Верочку, она сказала: — Да, с
вами можно
говорить,
вы имеете характер, — и в самых осторожных, деликатных выражениях рассказала ей о вчерашнем пари; на это Верочка отвечала рассказом о предложении кататься.
— Что ж, он хотел обмануть вашу мать, или они оба были в заговоре против
вас? — Верочка горячо стала
говорить, что ее мать уж не такая же дурная женщина, чтобы быть в заговоре. — Я сейчас это увижу, — сказала Жюли. —
Вы оставайтесь здесь, —
вы там лишняя. — Жюли вернулась в залу.
— Ваша дочь нравится моей жене, теперь надобно только условиться в цене и, вероятно, мы не разойдемся из — за этого. Но позвольте мне докончить наш разговор о нашем общем знакомом.
Вы его очень хвалите. А известно ли
вам, что он
говорит о своих отношениях к вашему семейству, — например, с какою целью он приглашал нас вчера в вашу ложу?
— Да, ваша мать не была его сообщницею и теперь очень раздражена против него. Но я хорошо знаю таких людей, как ваша мать. У них никакие чувства не удержатся долго против денежных расчетов; она скоро опять примется ловить жениха, и чем это может кончиться, бог знает; во всяком случае,
вам будет очень тяжело. На первое время она оставит
вас в покое; но я
вам говорю, что это будет не надолго. Что
вам теперь делать? Есть у
вас родные в Петербурге?
Их два: — «Первое:
вы прекращаете всякие преследования молодой особы, о которой мы
говорим; второе:
вы перестаете упоминать ее имя в ваших разговорах».
Но я нахожу, что женитьба на молодой особе, о которой мы
говорим, была бы выгодна для
вас.
Что нужно мне будет, я не знаю;
вы говорите: я молода, неопытна, со временем переменюсь, — ну, что ж, когда переменюсь, тогда и переменюсь, а теперь не хочу, не хочу, не хочу ничего, чего не хочу!
— Так было, ваше превосходительство, что Михаил Иванович выразили свое намерение моей жене, а жена сказала им, что я
вам, Михаил Иванович, ничего не скажу до завтрего утра, а мы с женою были намерены, ваше превосходительство, явиться к
вам и доложить обо всем, потому что как в теперешнее позднее время не осмеливались тревожить ваше превосходительство. А когда Михаил Иванович ушли, мы сказали Верочке, и она
говорит: я с
вами, папенька и маменька, совершенно согласна, что нам об этом думать не следует.
— Отлично, матушка; она уж узнала и
говорит: как
вы осмеливаетесь? а я
говорю: мы не осмеливаемся, ваше превосходительство, и Верочка уж отказала.
—
Вы не можете видеть женщину без того, чтобы не прийти в дурное расположение духа? Однако
вы не мастер
говорить комплименты.
— Добрая и умная девушка ваша невеста; да, мы, женщины, — жалкие существа, бедные мы! — сказала Верочка: — только, кто же ваша невеста?
вы говорите так загадочно.
— Мы все
говорили обо мне, — начал Лопухов: — а ведь это очень нелюбезно с моей стороны, что я все
говорил о себе. Теперь я хочу быть любезным, —
говорить о
вас! Вера Павловна. Знаете, я был о
вас еще гораздо худшего мнения, чем
вы обо мне. А теперь… ну, да это после. Но все-таки, я не умею отвечать себе на одно. Отвечайте
вы мне. Скоро будет ваша свадьба?
— Зачем он считается женихом? — зачем! — одного я не могу сказать
вам, мне тяжело. А другое могу сказать: мне жаль его. Он так любит меня.
Вы скажете: надобно высказать ему прямо, что я думаю о нашей свадьбе — я
говорила; он отвечает: не
говорите, это убивает меня, молчите.
—
Вы хотели сказать: но что ж это, если не любовь? Это пусть будет все равно. Но что это не любовь,
вы сами скажете. Кого
вы больше всех любите? — я
говорю не про эту любовь, — но из родных, из подруг?
— Вот,
вы сами
говорите, что это — любовь.
Значат, если при простом чувстве, слабом, слишком слабом перед страстью, любовь ставит
вас в такое отношение к человеку, что
вы говорите: «лучше умереть, чем быть причиною мученья для него»; если простое чувство так
говорит, что же скажет страсть, которая в тысячу раз сильнее?
— Вот
вы говорите, что останетесь здесь доктором; а здешним докторам, слава богу, можно жить: еще не думаете о семейной жизни, или имеете девушку на примете?
— Хорошо, Дмитрий Сергеич; люди — эгоисты, так ведь? Вот
вы говорили о себе, — и я хочу
поговорить о себе.
— Люди, говорящие разные пустяки, могут
говорить о нем, как им угодно; люди, имеющие правильный взгляд на жизнь, скажут, что
вы поступили так, как следовало
вам поступить; если
вы так сделали, значит, такова была ваша личность, что нельзя
вам было поступить иначе при таких обстоятельствах, они скажут, что
вы поступили по необходимости вещей, что, собственно
говоря,
вам и не было другого выбора.
Положим, и то хорошо, о чем
вы говорили.
— Несносный, несносный!
Вы занимаетесь предостережениями мне и до сих пор ничего не сказали. Что же,
говорите, наконец.
— Ах, боже мой! И все замечания, вместо того чтобы
говорить дело. Я не знаю, что я с
вами сделала бы — я
вас на колени поставлю: здесь нельзя, — велю
вам стать на колени на вашей квартире, когда
вы вернетесь домой, и чтобы ваш Кирсанов смотрел и прислал мне записку, что
вы стояли на коленях, — слышите, что я с
вами сделаю?
— Не слушаю и ухожу. — Вернулась. —
Говорите скорее, не буду перебивать. Ах, боже мой, если б
вы знали, как
вы меня обрадовали! Дайте вашу руку. Видите, как крепко, крепко жму.
— Она согласна; она уполномочила меня согласиться за нее. Но теперь, когда мы решили, я должен сказать
вам то, о чем напрасно было бы
говорить прежде, чем сошлись мы. Эта девушка мне не родственница. Она дочь чиновника, у которого я даю уроки. Кроме меня, она не имела человека, которому могла бы поручить хлопоты. Но я совершенно посторонний человек ей.
Вы, профессор N (она назвала фамилию знакомого, через которого получен был адрес) и ваш товарищ, говоривший с ним о вашем деле, знаете друг друга за людей достаточно чистых, чтобы
вам можно было
говорить между собою о дружбе одного из
вас с молодою девушкою, не компрометируя эту девушку во мнении других двух.
Я
говорю комплимент не
вам, а себе.
— Позвольте же сказать еще только одно; это так неважно для
вас, что, может быть, и не было бы надобности
говорить. Но все-таки лучше предупредить. Теперь она бежит от жениха, которого ей навязывает мать.
— Да, это дело очень серьезное, мсье Лопухов. Уехать из дома против воли родных, — это, конечно, уже значит вызывать сильную ссору. Но это, как я
вам говорила, было бы еще ничего. Если бы она бежала только от грубости и тиранства их, с ними было бы можно уладить так или иначе, — в крайнем случае, несколько лишних денег, и они удовлетворены. Это ничего. Но… такая мать навязывает ей жениха; значит, жених богатый, очень выгодный.
— Все, что
вы говорили в свое извинение, было напрасно. Я обязан был оставаться, чтобы не быть грубым, не заставить
вас подумать, что я виню или сержусь. Но, признаюсь
вам, я не слушал
вас. О, если бы я не знал, что
вы правы! Да, как это было бы хорошо, если б
вы не были правы. Я сказал бы ей, что мы не сошлись в условиях или что
вы не понравились мне! — и только, и мы с нею стали бы надеяться встретить другой случай избавления. А теперь, что я ей скажу?
— Пойдемте домой, мой друг, я
вас провожу.
Поговорим. Я через несколько минут скажу, в чем неудача. А теперь дайте подумать. Я все еще не собрался с мыслями. Надобно придумать что-нибудь новое. Не будем унывать, придумаем. — Он уже прибодрился на последних словах, но очень плохо.
— Скажите сейчас, ведь ждать невыносимо.
Вы говорите: придумать что-нибудь новое — значит то, что мы прежде придумали, вовсе не годится? Мне нельзя быть гувернанткою? Бедная я, несчастная я!
— Как устроим, мой милый? это
вы говорите, чтобы утешить меня. Ничего нельзя сделать.
— Нет, я
вас не отпущу. Идите со мною. Я не спокойна,
вы говорите; я не могу судить,
вы говорите, — хорошо, обедайте у нас.
Вы увидите, что я буду спокойна. После обеда маменька спит, и мы можем
говорить.
— Марья Алексевна,
вы не пробовали никогда перед обедом рюмку водки? Это очень полезно, особенно вот этой, горькой померанцевой. Я
вам говорю как медик. Пожалуйста, попробуйте. Нет, нет, непременно попробуйте. Я как медик предписываю попробовать.
— Если
вы говорите, что пиво, позвольте, — пива почему не выпить!
— Как мы довольны
вами, Дмитрий Сергеич, —
говорит Марья Алексевна по окончании обеда; — уж как довольны! у нас же да нас же угостили; — вот уж, можно сказать, праздник сделали! — Глаза ее смотрят уже более приятно, нежели бодро.
— Простите меня, Вера Павловна, — сказал Лопухов, входя в ее комнату, — как тихо он
говорит, и голос дрожит, а за обедом кричал, — и не «друг мой», а «Вера Павловна»: — простите меня, что я был дерзок.
Вы знаете, что я
говорил: да, жену и мужа не могут разлучить. Тогда
вы свободны.
— Это чтоб
вы изволите
говорить комплименты?
Вы хотите быть любезным? Но я слишком хорошо знаю: льстят затем, чтобы господствовать под видом покорности. Прошу
вас вперед
говорить проще! Милый мой, ты захвалишь меня! Мне стыдно, мой милый, — нет, не хвали меня, чтоб я не стала слишком горда.
Вы выходите в нейтральную комнату и
говорите: «Вера Павловна!» Я отвечаю из своей комнаты: «что
вам угодно, Дмитрий Сергеич?»
Вы говорите: «я ухожу; без меня зайдет ко мне господин А. (
вы называете фамилию вашего знакомого).
В теории-то оно понятно; а как видит перед собою факт, человек-то и умиляется:
вы,
говорит, мой благодетель.
— Здравствуй, Алеша. Мои все тебе кланяются, здравствуйте, Лопухов: давно мы с
вами не виделись. Что
вы тут
говорите про жену? Все у
вас жены виноваты, — сказала возвратившаяся от родных дама лет 17, хорошенькая и бойкая блондинка.
Вы сердитесь и не можете
говорить спокойно, так мы
поговорим одни, с Павлом Константинычем, а
вы, Марья Алексевна, пришлите Федю или Матрену позвать нас, когда успокоитесь», и,
говоря это, уже вел Павла Константиныча из зала в его кабинет, а
говорил так громко, что перекричать его не было возможности, а потому и пришлось остановиться в своей речи.
— А то, Марья Алексевна, теперь же и с
вами буду
говорить; только ведь о деле надобно
говорить спокойно.