Неточные совпадения
— Нет, постойте! Вы не должны погубить ее. Постойте, я вам скажу про себя. Я вышла замуж, и муж обманывал меня; в злобе, ревности я хотела всё
бросить, я хотела сама… Но я опомнилась, и кто же? Анна спасла меня. И вот я живу. Дети растут, муж возвращается в
семью и чувствует свою неправоту, делается чище, лучше, и я живу… Я простила, и вы должны простить!
Вон Варенц
семь лет с мужем прожила, двух детей
бросила, разом отрезала мужу в письме: «Я сознала, что с вами не могу быть счастлива.
И вспомнил он свою Полтаву,
Обычный круг
семьи, друзей,
Минувших дней богатство, славу,
И песни дочери своей,
И старый дом, где он родился,
Где знал и труд и мирный сон,
И всё, чем в жизни насладился,
Что добровольно
бросил он,
И для чего?
— Да, а ребятишек
бросила дома — они ползают с курами, поросятами, и если нет какой-нибудь дряхлой бабушки дома, то жизнь их каждую минуту висит на волоске: от злой собаки, от проезжей телеги, от дождевой лужи… А муж ее бьется тут же, в бороздах на пашне, или тянется с обозом в трескучий мороз, чтоб добыть хлеба, буквально хлеба — утолить голод с
семьей, и, между прочим, внести в контору пять или десять рублей, которые потом приносят вам на подносе… Вы этого не знаете: «вам дела нет», говорите вы…
Мужчины, одни, среди дел и забот, по лени, по грубости, часто
бросая теплый огонь, тихие симпатии
семьи, бросаются в этот мир всегда готовых романов и драм, как в игорный дом, чтоб охмелеть в чаду притворных чувств и дорого купленной неги. Других молодость и пыл влекут туда, в царство поддельной любви, со всей утонченной ее игрой, как гастронома влечет от домашнего простого обеда изысканный обед искусного повара.
К вечеру мы завидели наши качающиеся на рейде суда, а часов в
семь бросили якорь и были у себя — дома. Дома! Что называется иногда домом? Какая насмешка!
Семь лет тому назад он
бросил службу, решив, что у него есть призвание к живописи, и с высоты художественной деятельности смотрел несколько презрительно на все другие деятельности.
Она не только знает читать и писать, она знает по-французски, она, сирота, вероятно несущая в себе зародыши преступности, была воспитана в интеллигентной дворянской
семье и могла бы жить честным трудом; но она
бросает своих благодетелей, предается своим страстям и для удовлетворения их поступает в дом терпимости, где выдается от других своих товарок своим образованием и, главное, как вы слышали здесь, господа присяжные заседатели, от ее хозяйки, умением влиять на посетителей тем таинственным, в последнее время исследованным наукой, в особенности школой Шарко, свойством, известным под именем внушения.
— Это еще хуже, папа: сын
бросит своего ребенка в чужую
семью и этим подвергает его и его мать всей тяжести ответственности… Дочь, по крайней мере, уже своим позором выкупает часть собственной виды; а сколько она должна перенести чисто физических страданий, сколько забот и трудов, пока ребенок подрастет!.. Почему родители выгонят родную дочь из своего дома, а сына простят?
Наступила тяжелая пауза. Катерина Ивановна, видимо, стеснялась; Привалову вдруг сделалось жаль этой красивой девушки, вырванной из
семьи в качестве жертвы общественного темперамента. «Ведь она человек, такой же человек, как все другие, — подумал Привалов, невольно любуясь смутившейся красавицей. — Чем же хуже нас? Ее толкнула на эту дорогу нужда, а мы…» Катерина Ивановна поймала этот взгляд и как-то болезненно выпрямилась,
бросив на Привалова нахальный, вызывающий взгляд.
Одним словом, можно бы было надеяться даже-де тысяч на шесть додачи от Федора Павловича, на
семь даже, так как Чермашня все же стоит не менее двадцати пяти тысяч, то есть наверно двадцати восьми, «тридцати, тридцати, Кузьма Кузьмич, а я, представьте себе, и семнадцати от этого жестокого человека не выбрал!..» Так вот я, дескать, Митя, тогда это дело
бросил, ибо не умею с юстицией, а приехав сюда, поставлен был в столбняк встречным иском (здесь Митя опять запутался и опять круто перескочил): так вот, дескать, не пожелаете ли вы, благороднейший Кузьма Кузьмич, взять все права мои на этого изверга, а сами мне дайте три только тысячи…
— Ну, не хочет этот господин пяти мест, так
бросай пожитки долой, пусть ждет, когда будут
семь пустых мест.
Часто мы ходили с Ником за город, у нас были любимые места — Воробьевы горы, поля за Драгомиловской заставой. Он приходил за мной с Зонненбергом часов в шесть или
семь утра и, если я спал,
бросал в мое окно песок и маленькие камешки. Я просыпался, улыбаясь, и торопился выйти к нему.
Ему оставалось немного дослужить до пенсии. В период молодой неудовлетворенности он дважды
бросал службу, и эти два — три года теперь недоставали до срока. Это заставляло его сильно страдать: дотянуть во что бы то ни стало, оставить пенсию
семье — было теперь последней задачей его жизни.
— Верно тебе говорю… Заводы
бросаю и всю
семью вывожу на Ключевую. Всем работы хватит… И местечко приглядел, повыше Суслона, где малыгинский зять писарит. Ах, хорошо местечко!.. Ужо меленку поставлю.
Если судить по наружному виду, то бухта идеальная, но, увы! — это только кажется так;
семь месяцев в году она бывает покрыта льдом, мало защищена от восточного ветра и так мелка, что пароходы
бросают якорь в двух верстах от берега.
Когда собрались мы к обеду,
Отец мимоходом мне
бросил вопрос:
«На что ты решилась?» — «Я еду!»
Отец промолчал… промолчала
семья…
Она мне читала попытки свои,
А после рвала и
бросала,
Но Пушкину кто-то сказал из
семьи,
Что Лена стихи сочиняла...
Теперь я в ожидании
семьи, которая повезет Аннушку к Марье Александровне. Заключу мою беседу с тобой, когда эта
семья явится ко мне. Им поручу
бросить в ящик в первом городе мой штемпелевой.
Оказалось, что портреты снимает удивительно: рисунок правильный, освещение эффектное, характерные черты лица схвачены с неподражаемой меткостью, но ни конца, ни отделки, особенно в аксессуарах, никакой; и это бы еще ничего, но хуже всего, что, рисуя с вас портрет, он делался каким-то тираном вашим: сеансы продолжал часов по
семи, и — горе вам, если вы вздумаете встать и выйти:
бросит кисть, убежит и ни за какие деньги не станет продолжать работы.
— Пожалуй, эта сумасбродная девчонка наделает скандалу! — проговорил Калинович,
бросая письмо, и на другой же день, часов в
семь, не пив даже чаю, пошел к Годневым.
— На самом деле ничего этого не произойдет, а будет вот что-с: Аксинья, когда Валерьян Николаич будет владеть ею беспрепятственно, очень скоро надоест ему, он ее
бросит и вместе с тем, видя вашу доброту и снисходительность, будет от вас требовать денег, и когда ему покажется, что вы их мало даете ему, он, как муж, потребует вас к себе: у него, как вы хорошо должны это знать,
семь пятниц на неделе; тогда, не говоря уже о вас, в каком же положении я останусь?
— Не только не обременительная, — поспешил я успокоит его, — но даже, если можно так выразиться, соблазнительно умеренная. Помилуйте! выполнение по всей таксе стоит всего сто тридцать
семь рублей двадцать копеек, а мало ли на свете богатых людей, которым ничего не стоит
бросить такие деньги, лишь бы доставить себе удовольствие!
Гудаевский вытащил из детской за руку навзрыд плачущую, испуганную Лизу, привел ее в спальню,
бросил матери и закричал: — Вот тебе девчонка, бери ее, а сын у меня остается на основании
семи статей
семи частей свода всех уложений.
Едва только произнес Фома последнее слово, как дядя схватил его за плечи, повернул, как соломинку, и с силою
бросил его на стеклянную дверь, ведшую из кабинета во двор дома. Удар был так силен, что притворенные двери растворились настежь, и Фома, слетев кубарем по
семи каменным ступенькам, растянулся на дворе. Разбитые стекла с дребезгом разлетелись по ступеням крыльца.
Мысль, что Алексей Степаныч нарочно медлит, не желая остаться с ней наедине, избегая объяснений; мысль, что она, не облегчив своего сердца, переполненного разными мучительными ощущениями, не примирившись с мужем, увидится с ним в присутствии враждебной
семьи и должна будет притворяться целый вечер, эта мысль сжимала ее сердце,
бросала ее в озноб и жар…
Много раз, когда они четверо сидели в комнате, Бельтову случалось говорить внутреннейшие убеждения свои; он их, по привычке утаивать, по склонности, почти всегда приправлял иронией или
бросал их вскользь; его слушатели по большей части не отзывались, но когда он
бросал тоскливый взгляд на Круциферскую, легкая улыбка пробегала у него по лицу — он видел, что понят; они незаметно становились — досадно сравнить, а нечего делать — в то положение, в котором находились некогда Любонька и Дмитрий Яковлевич в
семье Негрова, где прежде, нежели они друг другу успели сказать два слова, понимали, что понимают друг друга.
Моя первая ночь на Волге. Устал, а не спалось. Измучился, а душа ликовала, и ни клочка раскаяния, что я
бросил дом, гимназию,
семью, сонную жизнь и ушел в бурлаки. Я даже благодарил Чернышевского, который и сунул меня на Волгу своим романом «Что делать?».
Отношения были самые строгие, хотя она мне очень понравилась. Впрочем, это скоро все кончилось, я ушел на войну. Но до этого я познакомился с ее
семьей и бывал у них,
бросил и орлянку и все мои прежние развлечения.
В
семье имя Сони не упоминалось, а слава Бороздиной росла, и росли также слухи, что Давыдов дурно обращается с ней, чуть ли даже не бьет. Дурные вести получались в труппе, и, наконец, узнали, что Давыдов
бросил Бороздину, променяв ее после большого карточного проигрыша на богатую купчиху, которая заплатила его долги, поставив условием, чтоб он разошелся с артисткой.
Бегушев невольно усмехнулся. Положение Долгова, впрочем, его тронуло. «Неряха этакой, без средств, с
семьею и, вероятно, глупой
семьею; но как тут помочь? Дать ему денег на газету? Но это все равно, что их в печку
бросить; они у него уплывут неизвестно куда и на что», — думал он и сказал вслух...
Так прошло
семь или восемь минут. Маня все стояла у шкафа, и червячок все ворочался около ее губок, как вдруг раздался страшный удар грома и с треском раскатился по небу. Маня слабо вскрикнула, быстро
бросила на пол чашку и, забыв всякую застенчивость, сильно схватилась за мою руку.
На вопрос мой, что будет стоить пара, которую мне, поступившему на полугодичном праве, придется скоро
бросить, Шварц запросил 70 руб., тогда как у меня в кармане не было и
семи.
Минуло два, три года… прошло шесть лет,
семь лет… Жизнь уходила, утекала… а я только глядела, как утекала она. Так, бывало, в детстве, устроишь на берегу ручья из песку сажалку, и плотину выведешь, и всячески стараешься, чтобы вода не просочилась, не прорвалась… Но вот она прорвалась наконец, и
бросишь ты все свои хлопоты, и весело тебе станет смотреть, как все накопленное тобою убегает до капли…
— Аполлон, — зашептал я лихорадочной скороговоркой,
бросая перед ним
семь рублей, остававшиеся все время в моем кулаке, — вот твое жалованье; видишь, я выдаю; но зато ты должен спасти меня: немедленно принеси из трактира чаю и десять сухарей. Если ты не захочешь пойти, то ты сделаешь несчастным человека! Ты не знаешь, какая это женщина… Это — всё! Ты, может быть, что-нибудь думаешь… Но ты не знаешь, какая это женщина!..
Жил он с ней ровно
семь лет, изо дня в день, потом
бросил с троими ребятами.
— Три пуда
семь фунтов, — отвечал тот же красивый молодец Сергей,
бросив гирь на весовую скайму. — Диковина!
Не бегал я от службы никогда,
Для дела земского
бросал заботы
Свои домашние,
семью, торговлю.
Александра Ивановна. Я спрашиваю про то, какая такая есть вера, по которой выходит, что надо со всеми мужиками за ручку здороваться и давать им рубить лес и раздавать деньги на водку, а
семью бросить?
Вследствие всего этого на миру «жить стало не можно». «Вместе отец с сыном, обнявши, погибнет». Общественные связи нарушены. Приходится душу блюсти в одиночку, вразброд. Победа «слугам антихриста» почти обеспечена.
Бросил Яшка
семью,
бросил хозяйство,
бросил все, чем наполнялась его труженическая земледельческая жизнь, и теперь он один во власти «беззаконников».
По отъезде визитеров я и граф сели за стол и продолжали завтракать. Завтракали мы до
семи часов вечера, когда с нашего стола сняли посуду и подали нам обед. Молодые пьяницы знают, как коротать длинные антракты. Мы всё время пили и ели по маленькому кусочку, чем поддерживали аппетит, который пропал бы у нас, если бы мы совсем
бросили есть.
Изо всех городов, сел и деревень обширной матушки-Руси стали стекаться по первому зову правительства молодые и старые запасные солдаты. Они покидали свои
семьи, престарелых родителей, жен и детей,
бросали полевые работы, оставляя неубранным хлеб на полях, чтобы стать в ряды русских войск, готовившихся к защите чести дорогой России и маленького славянского королевства.
— Я так утомлен, что едва ли усну… — говорит он, ложась спать. — Наша работа, эта проклятая, неблагодарная, каторжная работа, утомляет не так тело, как душу… Мне бы бромистого калия принять… Ох, видит бог, если б не
семья,
бросил бы я эту работу… Писать по заказу! Это ужасно!
Они
бросили свои дома, свои
семьи и пошли на защиту царя и отечества.
— Беседовали, читали… знаем мы эти чтения, сами молодые были, сами читывали… Не хорошо, отец — мой старый приятель,
семья уважаемая… ты в таком случае это
брось, постепенно прекрати знакомство… а так не годится…
— Да, да… Я люблю мужа, уважаю и во всяком случае дорожу покоем
семьи. Скорей я позволю убить себя, чем быть причиной несчастья Андрея и его дочери… И я прошу вас, Иван Михайлович, ради бога, оставьте меня в покое. Будемте по-прежнему добрыми и хорошими друзьями, а эти вздохи да ахи, которые вам не к лицу,
бросьте. Решено и кончено! Больше ни слова об этом. Давайте говорить о чем-нибудь другом.
После первых же свиданий с баронессой, Пашков с ужасом понял, что он, как мальчишка, влюбился в красавицу, забыв свои лета и свою
семью. Его бедная жена! Она не могла понять, что делалось с ее мужем. Он целыми часами сидел неподвижно в одной комнате с ней, молчал и думал без конца о другой.
Бросить все, уехать куда-нибудь подальше — было свыше его сил. Он был уже крепко запутан в сетях этой женщины.
— Если б я не обожала так Лизавету Петровну, я бы не имела силы отдаться нашему делу. Все меня проклинают теперь. Все мне кричали:"Ты бежишь от
семьи, у тебя нет сердца, ты
бросаешь все привязанности из-за какой-то химеры". А что же мне
семья! Моя
семья — все люди!..
Люди дерутся за землю, за предметы, которые им нужны, и потом доходят до того, что делят всё и называют это собственностью; они находят, что хотя и трудно учредить это, но так лучше, и держатся собственности; люди дерутся за жен,
бросают детей, потом находят, что лучше, чтобы у каждого была своя
семья, и, хотя очень трудно питать
семью, люди держатся собственности,
семьи и многого другого.
Я сам помню, как в давние времена в Киеве польский актер Рекановский играл роль в какой-то малороссийской пьесе, где после происшедшего в
семье горя жена начинает выть, а муж
бросает ее за руку на пол и говорит: «Мовчи, бо скорбь велыка!» И после этих слов настала пауза, и театр замер, а потом из райка кто-то рыдающим голосом крикнул: «Эге! це не ваш Шекспыр!» И мнение о Шекспире было понижено до бесконечности.