Неточные совпадения
Он не верил ни
в чох, ни
в смерть, но был очень озабочен вопросом улучшения быта духовенства и сокращения приходов, причем особенно хлопотал, чтобы
церковь осталась
в его
селе.
«
Садись, Кукубенко, одесную меня! — скажет ему Христос, — ты не изменил товариществу, бесчестного дела не сделал, не выдал
в беде человека, хранил и сберегал мою
церковь».
За
церковью тянулось
в два ряда длинное
село с кое-где мелькающими трубами над соломенными крышами.
Его обогнал жандарм, но он и черная тень его — все было сказочно, так же, как деревья, вылепленные из снега, луна, величиною
в чайное блюдечко, большая звезда около нее и синеватое, точно лед, небо — высоко над белыми холмами, над красным пятном костра
в селе у
церкви; не верилось, что там живут бунтовщики.
За
церковью,
в углу небольшой площади, над крыльцом одноэтажного дома, изогнулась желто-зеленая вывеска: «Ресторан Пекин». Он зашел
в маленькую, теплую комнату,
сел у двери,
в угол, под огромным старым фикусом; зеркало показывало ему семерых людей, — они сидели за двумя столами у буфета, и до него донеслись слова...
Потом он шагал
в комнату, и за его широкой, сутулой спиной всегда оказывалась докторша, худенькая, желтолицая, с огромными глазами. Молча поцеловав Веру Петровну, она кланялась всем людям
в комнате, точно иконам
в церкви,
садилась подальше от них и сидела, как на приеме у дантиста, прикрывая рот платком. Смотрела она
в тот угол, где потемнее, и как будто ждала, что вот сейчас из темноты кто-то позовет ее...
И, сопровождая слова жестами марионетки, она стала цитировать «Манифест», а Самгин вдруг вспомнил, что, когда
в селе поднимали колокол, он, удрученно идя на дачу, заметил молодую растрепанную бабу или девицу с лицом полуумной, стоя на коленях и крестясь на
церковь, она кричала фабриканту бутылок...
Она казалась выше того мира,
в который нисходила
в три года раз; ни с кем не говорила, никуда не выезжала, а сидела
в угольной зеленой комнате с тремя старушками, да через сад, пешком, по крытой галерее, ходила
в церковь и
садилась на стул за ширмы.
Пройдя площадь с
церковью и длинную улицу с ярко светящимися окнами домов, Нехлюдов вслед за проводником вышел на край
села в полный мрак.
В нескольких верстах от моей деревни находится большое
село Шумихино, с каменною
церковью, воздвигнутой во имя преподобных Козьмы и Дамиана.
Однако, несмотря на порядок и хозяйственный расчет, Еремей Лукич понемногу пришел
в весьма затруднительное положение: начал сперва закладывать свои деревеньки, а там и к продаже приступил; последнее прадедовское гнездо,
село с недостроенною
церковью, продала уже казна, к счастью, не при жизни Еремея Лукича, — он бы не вынес этого удара, — а две недели после его кончины.
Я пошел
в направлении леска, повернул направо, забирал, все забирал, как мне советовал старик, и добрался наконец до большого
села с каменной
церковью в новом вкусе, то есть с колоннами, и обширным господским домом, тоже с колоннами.
Марья Гавриловна долго колебалась; множество планов побега было отвергнуто. Наконец она согласилась:
в назначенный день она должна была не ужинать и удалиться
в свою комнату под предлогом головной боли. Девушка ее была
в заговоре; обе они должны были выйти
в сад через заднее крыльцо, за садом найти готовые сани,
садиться в них и ехать за пять верст от Ненарадова
в село Жадрино, прямо
в церковь, где уж Владимир должен был их ожидать.
Кирила Петрович, выходя из
церкви, пригласил всех к себе обедать,
сел в коляску и отправился домой.
Небольшое
село из каких-нибудь двадцати или двадцати пяти дворов стояло
в некотором расстоянии от довольно большого господского дома. С одной стороны был расчищенный и обнесенный решеткой полукруглый луг, с другой — вид на запруженную речку для предполагаемой лет за пятнадцать тому назад мельницы и на покосившуюся, ветхую деревянную
церковь, которую ежегодно собирались поправить, тоже лет пятнадцать, Сенатор и мой отец, владевшие этим имением сообща.
Ей нравилась оживленная улица
села, с постоянно открытыми лавками,
в которых, по ее выражению, только птичьего молока нельзя было достать, и с еженедельным торгом, на который съезжались толпы народа из соседних деревень; нравилась заболотская пятиглавая
церковь с пятисотпудовым колоколом; нравилась новая кипучая деятельность, которую представляло оброчное имение.
Рождественское утро начиналось спозаранку.
В шесть часов, еще далеко до свету, весь дом был
в движении; всем хотелось поскорее «отмолиться», чтобы разговеться. Обедня начиналась ровно
в семь часов и служилась наскоро, потому что священнику, независимо от поздравления помещиков, предстояло обойти до обеда «со святом» все
село.
Церковь, разумеется, была до тесноты наполнена молящимися.
Но деревни были у
села в загоне;
в площадных доходах, например, не принимали участия; деревенские крестьяне почти никогда не выбирались
в вотчинные должности и даже
в церкви по праздникам стояли позади, оттесняемые щеголеватым сельским людом.
С первым ударом большого колокола
в селе начиналось движение и по площади проходили целые вереницы разряженных прихожан по направлению к
церкви.
В селе было до десяти улиц, носивших особые наименования; посредине раскинулась торговая площадь, обставленная торговыми помещениями, но
в особенности
село гордилось своими двумя обширными
церквами, из которых одна, с пятисотпудовым колоколом, стояла на площади, а другая, осенявшая сельское кладбище, была выстроена несколько поодаль от
села.
— У нас, на
селе, одна женщина есть, тоже все на тоску жалуется. А
в церкви, как только «иже херувимы» или причастный стих запоют, сейчас выкликать начнет. Что с ней ни делали: и попа отчитывать призывали, и староста сколько раз стегал — она все свое. И представьте, как начнет выкликать, живот у нее вот как раздует. Гора горой.
В селе была
церковь, чуть ли еще, как вспомню, не святого Пантелея.
Свадьба была тихая; придя из
церкви, невесело пили чай, мать сейчас же переоделась и ушла к себе
в спальню укладывать сундуки, вотчим
сел рядом со мною и сказал...
Между тем как
в кибитке моей лошадей переменяли, я захотел посетить высокую гору, близ Бронниц находящуюся, на которой, сказывают,
в древние времена до пришествия, думаю, славян, стоял храм, славившийся тогда издаваемыми
в оном прорицаниями, для слышания коих многие северные владельцы прихаживали. На том месте, повествуют, где ныне стоит
село Бронницы, стоял известный
в северной древней истории город Холмоград. Ныне же на месте славного древнего капища построена малая
церковь.
С плоской возвышенности пошла дорога под изволок, и вот наконец открылось перед нами лежащее на низменности богатое
село Парашино, с каменной
церковью и небольшим прудом
в овраге.
Бедная слушательница моя часто зевала, напряженно устремив на меня свои прекрасные глазки, и засыпала иногда под мое чтение; тогда я принимался с ней играть, строя городки и
церкви из чурочек или дома,
в которых хозяевами были ее куклы; самая любимая ее игра была игра «
в гости»: мы
садились по разным углам, я брал к себе одну или две из ее кукол, с которыми приезжал
в гости к сестрице, то есть переходил из одного угла
в другой.
— Вы устали, я думаю,
в церкви; не угодно ли вам
сесть?
«Да правда ли, говорит, сударь… — называет там его по имени, — что вы его не убили, а сам он убился?» — «Да, говорит, друг любезный, потяну ли я тебя
в этакую уголовщину; только и всего, говорит, что боюсь прижимки от полиции; но, чтобы тоже, говорит, у вас и
в селе-то между причетниками большой болтовни не было, я, говорит, велю к тебе
в дом принести покойника, а ты, говорит, поутру его вынесешь
в церковь пораньше, отслужишь обедню и похоронишь!» Понравилось это мнение священнику: деньгами-то с дьячками ему не хотелось, знаете, делиться.
Он
церковь у себя
в приходе сам строил; только архитектор приезжает
в это
село и говорит: «Нельзя этого свода строить, не выдержит!» Александр Иваныч и поддел его на этом.
Из
села в самом деле доносился сухой и немного дребезжавший благовест единоверческой
церкви.
Сев в экипаж, Александра Григорьевна пригласила с собой ехать и Захаревских: они пришли
в церковь пешком.
Это звонили на моленье, и звонили
в последний раз; Вихрову при этой мысли сделалось как-то невольно стыдно; он вышел и увидел, что со всех сторон
села идут мужики
в черных кафтанах и черных поярковых шляпах, а женщины тоже
в каких-то черных кафтанчиках с сборками назади и все почти повязанные черными платками с белыми каймами; моленная оказалась вроде деревянных
церквей, какие прежде строились
в селах, и только колокольни не было, а вместо ее стояла на крыше на четырех столбах вышка с одним колоколом,
в который и звонили теперь; крыша была деревянная, но дерево на ней было вырезано
в виде черепицы; по карнизу тоже шла деревянная резьба; окна были с железными решетками.
Татьяна разбудила ее, когда
в окна избы еще слепо смотрели серые сумерки утра и над
селом в холодной тишине сонно плавал и таял медный звук сторожевого колокола
церкви.
И стали к портному и к Ивану ходить, и стали понимать, и поняли, и бросили курить, пить, ругаться скверными словами, стали друг другу помогать. И перестали ходить
в церковь и снесли попу иконы. И стало таких дворов 17. Всех 65 душ. И испугался священник и донес архиерею. Архиерей подумал, как быть, и решил послать
в село архимандрита Мисаила, бывшего законоучителем
в гимназии.
Священник
села и попадья приняли Мисаила с большим почетом и на другой день его приезда собрали народ
в церкви. Мисаил
в новой шелковой рясе, с крестом наперсным и расчесанными волосами, вошел на амвон, рядом с ним стал священник, поодаль дьячки, певчие, а у боковых дверей полицейские. Пришли и сектанты —
в засаленных, корявых полушубках.
«Нет, — думала она, — без бога, видно, ни на шаг». Она предложила Александру поехать с ней к обедне
в ближайшее
село, но он проспал два раза, а будить она его не решалась. Наконец она позвала его вечером ко всенощной. «Пожалуй», — сказал Александр, и они поехали. Мать вошла
в церковь и стала у самого клироса, Александр остался у дверей.
В избранный для венчания день Егор Егорыч послал Антипа Ильича к священнику, состоящему у него на руге (Кузьмищево, как мы знаем, было
село), сказать, что он будет венчаться с Сусанной Николаевной
в пять часов вечера, а затем все, то есть жених и невеста, а также gnadige Frau и доктор, отправились
в церковь пешком; священник, впрочем, осветил храм полным освещением и сам с дьяконом облекся
в дорогие дорадоровые ризы,
в которых служил только
в заутреню светлого христова воскресения.
Не выходя никуда, кроме
церкви, она большую часть времени проводила
в уединении и
в совершенном бездействии, все что-то шепча сама с собой и только иногда принималась разбирать свой сундук с почти уже истлевшими светскими платьями и вдруг одевалась
в самое нарядное из них,
садилась перед небольшим зеркальцем, начинала улыбаться, разводила руками и тоже шептала.
Село,
церковь, ближний лес — все исчезло
в снежной мгле, крутящейся
в воздухе; старинный головлевский сад могуче гудит.
Отслушали обедню с панихидой, поели
в церкви кутьи, потом домой приехали, опять кутьи поели и
сели за чай. Порфирий Владимирыч, словно назло, медленнее обыкновенного прихлебывал чай из стакана и мучительно растягивал слова, разглагольствуя
в промежутке двух глотков. К десяти часам, однако ж, чай кончился, и Аннинька взмолилась...
При известии о смерти Любиньки Иудушка набожно покрестился и молитвенно пошептал. Аннинька между тем
села к столу, облокотилась и, смотря
в сторону
церкви, продолжала горько плакать.
В отдаленных краях Сибири, среди степей, гор или непроходимых лесов, попадаются изредка маленькие города, с одной, много с двумя тысячами жителей, деревянные, невзрачные, с двумя
церквами — одной
в городе, другой на кладбище, — города, похожие более на хорошее подмосковное
село, чем на город.
Ситанов относится ко мне дружески, — этим я обязан моей толстой тетради,
в которой записаны стихи. Он не верит
в бога, но очень трудно понять — кто
в мастерской, кроме Ларионыча, любит бога и верит
в него: все говорят о нем легкомысленно, насмешливо, так же, как любят говорить о хозяйке. Однако,
садясь обедать и ужинать, — все крестятся, ложась спать — молятся, ходят
в церковь по праздникам.
1833 года,
в восьмой день февраля, выехал с попадьей из
села Благодухова
в Старгород и прибыл сюда 12-го числа о заутрене. На дороге чуть нас не съела волчья свадьба.
В церкви застал нестроение. Раскол силен. Осмотревшись, нахожу, что противодействие расколу по консисторской инструкции дело не важное, и о сем писал
в консисторию и получил за то выговор».
К сумеркам он отшагал и остальные тридцать пять верст и, увидев кресты городских
церквей,
сел на отвале придорожной канавы и впервые с выхода своего задумал попитаться: он достал перенедельничавшие у него
в кармане лепешки и, сложив их одна с другою исподними корками, начал уплетать с сугубым аппетитом, но все-таки не доел их и, сунув опять
в тот же карман, пошел
в город. Ночевал он у знакомых семинаристов, а на другой день рано утром пришел к Туганову, велел о себе доложить и
сел на коник
в передней.
Явились и соседи у дедушки: шурин его Иван Васильевич Неклюдов купил землю
в двадцати верстах от Степана Михайловича, перевел крестьян, построил деревянную
церковь, назвал свое
село Неклюдовым и сам переехал
в него с семейством, чему дедушка совсем не обрадовался: до всех родственников своей супруги, до всей неклюдовщины, как он называл их, Степан Михайлович был большой неохотник.
На другой день после этого свидания пришелся как раз праздник Св. Троицы, выпавший
в этом году на день великомученика Тимофея, когда, по народным сказаниям, бывают знамения перед неурожаем.
Село Переброд
в церковном отношении считалось приписным, то есть
в нем хотя и была своя
церковь, но отдельного священника при ней не полагалось, а наезжал изредка, постом и по большим праздникам, священник
села Волчьего.
—
Садитесь, Татьяна Власьевна… Ну, как вы поживаете? — говорил о. Крискент, усаживая свою гостью на маленький диванчик, обитый зеленым репсом. — Все к вам собираюсь, да как-то руки не доходят… Гордея-то Евстратыча частенько вижу
в церкви.
— Соскучился по тебе, Федорыч, — отвечал Митя. — Эх, жаль мне тебя, видит бог, жаль!.. Худо, Федорыч, худо!.. Митя шел
селом да плакал: мужички испитые,
церковь набоку… а ты себе на уме: попиваешь да бражничаешь с приятелями!.. А вот как все приешь да выпьешь, чем-то станешь угощать нежданную гостью?.. Хвать, хвать — ан
в погребе и вина нет! Худо, Федорыч, худо!
Хотя
в 1612 году великолепная
церковь святого Сергия, высочайшая
в России колокольня, две башни прекрасной готической архитектуры и много других зданий не существовали еще
в Троицкой лавре, но высокие стены, восемь огромных башен, соборы: Троицкий, с позлащенною кровлею, и Успенский, с пятью главами, четыре другие
церкви, обширные монастырские строения, многолюдный посад, большие сады, тенистые рощи, светлые пруды, гористое живописное местоположение — все пленяло взоры путешественника, все
поселяло в душе его непреодолимое желание посвятить несколько часов уединенной молитве и поклониться смиренному гробу основателя этой святой и знаменитой обители.