Неточные совпадения
В семействе тетки и близкие старики и старухи часто при ней гадали ей, в том или другом искателе, мужа: то посланник являлся чаще других в дом, то недавно отличившийся
генерал, а однажды серьезно поговаривали об одном старике, иностранце, потомке королевского, угасшего рода. Она
молчит и смотрит беззаботно, как будто дело идет не о ней.
Paз в неделю старый
генерал по долгу службы обходил все казематы и спрашивал заключенных, не имеют ли они каких-либо просьб. Заключенные обращались к нему с различными просьбами. Он выслушивал их спокойно, непроницаемо
молча и никогда ничего не исполнял, потому что все просьбы были не согласны с законоположениями.
Генерал пристально смотрел своими блестящими глазами и
молчал, слушая, очевидно желая смутить своего собеседника взглядом, и всё курил.
Не спуская глаз с Нехлюдова,
генерал протянул с короткими пальцами руку к столу, позвонил и продолжал
молча слушать, пыхтя папироской и особенно громко откашливаясь.
Он от радости задыхался: он ходил вокруг Настасьи Филипповны и кричал на всех: «Не подходи!» Вся компания уже набилась в гостиную. Одни пили, другие кричали и хохотали, все были в самом возбужденном и непринужденном состоянии духа. Фердыщенко начинал пробовать к ним пристроиться.
Генерал и Тоцкий сделали опять движение поскорее скрыться. Ганя тоже был со шляпой в руке, но он стоял
молча и все еще как бы оторваться не мог от развивавшейся пред ним картины.
Он, впрочем, остался отчасти из любопытства, отчасти по доброте сердца, надеясь даже помочь и во всяком случае пригодиться авторитетом; но поклон ему издали вошедшего
генерала Иволгина привел его снова в негодование; он нахмурился и решился упорно
молчать.
Наконец
генерал имел манеры порядочные, был скромен, умел
молчать и в то же время не давать наступать себе на ногу, — и не по одному своему генеральству, а и как честный и благородный человек.
— Что делать — судьба! — вскидывал плечами
генерал, и долго еще он повторял это полюбившееся ему словечко. Прибавим, что, как деловому человеку, ему тоже многое чрезвычайно не понравилось в настоящем положении всех этих вещей, а главное — неясность дела; но до времени он тоже решился
молчать и глядеть… в глаза Лизавете Прокофьевне.
Князь
молча опустил руку в шляпу и вынул первый жребий — Фердыщенка, второй — Птицына, третий —
генерала, четвертый — Афанасия Ивановича, пятый — свой, шестой — Гани и т. д. Дамы жребиев не положили.
Император Николай, встретя в Москве, при коронации, генерал-губернатора Лавинского, спросил его: «А что наши, Й думаю, уже в Нерчинске?» Лавинский
молча поклонился.
Что этими последними словами об морском корпусе и об артиллерийском училище
генерал хотел, собственно, сказать — определить трудно. Вихров слушал его серьезно, но
молча. Мари от большей части слов мужа или хмурилась, или вспыхивала.
Генерал потупил глаза в землю и
молчал.
Куда все это девалось? спрашивал себя
генерал и продолжал
молча наблюдать, с каким-то диким наслаждением растравляя собственные раны.
Генерал ничего не понимал в заводском деле и рассматривал все кругом
молча, с тем удивлением, с каким смотрит неграмотный человек на развернутую книгу.
— Генерал-то
молчит что-то.
Тот
молча последовал за ним. Они вошли в фойе, куда, как известно, собирается по большей части публика бельэтажа и первых рядов кресел. Здесь одно обстоятельство еще более подняло в глазах Калиновича его нового знакомого. На первых же шагах им встретился
генерал.
Молча обошел
генерал казармы, заглянул и на кухню, кажется попробовал щей.
Коренник мнется и тычет ногами, как старый
генерал, подходящий, чтобы кого-то распечь: он то скусит губу налево, то скусит ее направо, то встряхнет головой и опять тычет и тычет ногами; пристяжные то вьются, как отыскивающие vis-а-vis [Партнер в танцах (франц.).] уланские корнеты, то сжимаются в клубочки, как спутанные овцы; малиновый колокольчик шлепнет колечком в край и снова прилип и
молчит; одни бубенчики глухо рокочут, но рокочут без всякого звона.
Сидел за столом — помню еще, подавали его любимый киселек со сливками, — молчал-молчал да как вскочит: «Обижают меня, обижают!» — «Да чем же, говорю, тебя, Фома Фомич, обижают?» — «Вы теперь, говорит, мною пренебрегаете; вы
генералами теперь занимаетесь; вам теперь
генералы дороже меня!» Ну, разумеется, я теперь все это вкратце тебе передаю; так сказать, одну только сущность; но если бы ты знал, что он еще говорил… словом, потряс всю мою душу!
Полициймейстер ловил генеральскую руку, которую
генерал очень искусно прятал; правитель канцелярии
молчал и думал, что если его сошлют в судное отделение, то штука будет еще не совсем плохая; я стоял как на иголках, ибо видел, что намерения мои совсем не так поняты.
Софье Николавне всё это рассказали, она чрезвычайно сожалела о нем, ласково заговаривала, стараясь как-нибудь втянуть его в дружескую беседу, но напрасно: суровый, мрачный и гордый
генерал непреклонно
молчал.
После отзыва Степана Михайлыча, Александра и Елизавета Степановны себя попринудили, а Танюша (все ее так звали) и Арина Васильевна очень охотно стали ласковее и разговорчивее; Каратаеву мигнула Александра Степановна, и он смелее стал повторять последние слова говорящего, хотя бы и не с ним говорили; но мрачный
генерал продолжал
молчать и смотреть значительно.
Молодой человек все это время
молчал, краснел, перебирал носовой платок и собирался что-то сказать; у него шумело в ушах от прилива крови; он даже не вовсе отчетливо понимал слова
генерала, но чувствовал, что вся его речь вместе делает ощущение, похожее на то, когда рукою ведешь по моржовой коже против шерсти. По окончании воззвания он сказал...
— Тс! тс! не сметь!
молчать! тс! ни слова больше! — замахал на меня обеими руками
генерал, как бы стараясь вогнать в меня назад вылетевшие из моих уст слова. — Я вам дам здесь рассуждать о вашей Великой Екатерине! Тссс! Что такое ваша Великая Екатерина? Мы лучше вас знаем, что такое Великая Екатерина!.. черная женщина!.. не сметь, не сметь про нее говорить!..
— Тс!
Молчать!
молчать! тссс! — закричал
генерал. — Нам все известно. Вы человек с состоянием, вы должны идти в кавалерию.
Скинув половик и пальто, я уселся. Аромат райский ощущался от пара грибных щей. Едим
молча. Еще подлили. Тепло. Приветливо потрескивает, слегка дымя, лучина в светце, падая мелкими головешками в лохань с водой. Тараканы желтые домовито ползают по Илье Муромцу и
генералу Бакланову… Тепло им, как и мне. Хозяйка то и дело вставляет в железо высокого светца новую лучину… Ели кашу с зеленым льняным маслом. Кошка вскочила на лавку и начала тереться о стенку.
Вспомнив о заграничной, или, правильнее сказать, парижской, бульварной жизни и сравнивая ее с настоящей своей жизнью,
генерал впал в грустное настроение духа и,
молча прислушиваясь к своему пищеварению, продолжал сосать сигару, так что Янсутский, не любивший ни на минуту оставаться без какой-нибудь деятельности, обратился с разговором к Долгову.
Бегушев на это
молчал. В воображении его опять носилась сцена из прошлой жизни. Он припомнил старика-генерала, мужа Натальи Сергеевны, и его свирепое лицо, когда тот подходил к барьеру во время дуэли; припомнил его крик, который вырвался у него, когда он падал окровавленный: «Сожалею об одном, что я не убил тебя, злодея!»
Елена Петровна
молча посмотрела на него.
Молча пошла к себе в комнату — и
молча подала большой фотографический портрет: туго и немо, как изваянный, смотрел с карточки человек, называемый «
генерал Погодин» и отец. Как утюгом, загладил ретушер морщины на лице, и оттого на плоскости еще выпуклее и тупее казались властные глаза, а на квадратной груди, обрезанной погонами, рядами лежали ордена.
Генерал занял место за столом знакомых ему офицеров, поклонился всем вставшим при его приходе и громко сказал: «Садитесь, господа!» — что относилось к нижним чинам. Мы
молча кончили обед; Иван Платоныч приказал подать красного румынского вина и после второй бутылки, когда лицо у него повеселело и щеки и нос приняли яркий оттенок, обратился ко мне...
— Рассуждать?! Грубить?! — гремел
генерал. —
Молчать! Снимите с него саблю. К денежному ящику, под арест! Пример людям… Струсили лужи! Ребята, за мной! По-суворовски!
Коренник мнется и тычет ногами, как старый
генерал, подходящий, чтобы кого-то распечь: он то скусит губу налево, то скусит направо, то встряхнет головой и опять тычет и тычет; пристяжные вьются и сжимаются, как спутанные; малиновый колокольчик шлепнет колечком в край и снова прилип и
молчит; бубенчики глухо рокочут, но без всякого звона.
Пирамидалов.
Генералу угодно, вы не прочь, а я что? Я мелко плаваю, следовательно я должен
молчать.
— Ну, что же ты
молчишь? — приставал
генерал. — А то, хочешь, я и сам могу рассказать, как ты богу молишься.
В злобинском доме Смагин держал себя с прежним гонором, и Тарас Ермилыч должен был все переносить. Что же, сам виноват, зачем тогда дураком убежал из павильона? Самодур-миллионер даже стеснялся заговаривать с Смагиным о
генерале: просто как-то совестно было, а сам Смагин упорно
молчал. Только раз он привез как-то лист и просил подписать какую-нибудь сумму на богоугодные заведения.
А когда приезжал
генерал, то наверху уж совсем житья не было — все смотрели в рот
генералу и
молчали, за исключением самого Тараса Ермилыча, протопопа Мелетия и Смагина.
К удивлению Мишки,
генерал был совершенно спокоен и
молча покуривал свою сигару.
Дальше следовала молчаливая лупцовка, причем Мишка не издавал ни одного звука, точно
генерал колотил нагайкой деревянного чурбана. Верный раб даже не оправдывался, а принимал все эти истязания
молча, как заслуженную кару за неизвестные преступления.
Мишка первый заметил одиноко горевшую на окне гостиной сигнальную свечку и
молча указал на нее
генералу.
(
Молчат. Слышен густой голос
генерала. Мелькают белые платья Нади и Татьяны.)
Генерал.
Молчать! Вы чего тут торчите? Вы должны ходить вдоль забора… и если кто полезет — стрелять… Я отвечаю!
Генерал. Пойду
молчать с рыбами… Это более умно, чем скучать с людьми… (Хохочет.) Ловко сказано, а? (Надя бежит.) А-а, мотылек!.. Что такое?
Конь (внезапно). Вы его напрасно схватили!.. Когда там стреляли, он на реке был… я его видел, и
генерал видел! (Рябцову.) Ты чего
молчишь, дурак? Ты говори — не я, мол, стрелял… чего ты
молчишь?
На приступе Варшавы граф Толь подъехал с князем к первому взятому бастиону, расцеловал майора, поздравил его с крестом и потом спросил его, указывая на толпу пленных: «Кто же у вас будет их беречь?» Майор, державший платок на ране,
молчал и с испуганным недоумением смотрел в глаза
генералу.
Генерал.
Молчать! Не признаешь власти. Я тебя заставлю признавать.
Генерал.
Молчать, я сказал! Слушай, что я буду говорить.
Иван Иванович. От восторга все пьют! Был бы
генералом! Да
молчи ты, сделай милость! Вся в мать! Зу-зу-зу… Господи, ей-богу! Та, бывало, день и ночь, день и ночь… То не так, другое не так… Зу-зу-зу… О чем бишь я? Да! И вся ты в покойницу мать, моя крошечка! Вся ты… И глазки, и волосочки… И ходила та тоже, как гусочка… (Целует ее.) Ангел мой! Вся ты в покойницу… Страсть как любил покойницу! Не уберег, старый Шут Иваныч Балалайкин!
— Что это такое? — сказала тревожно Александра Ивановна и, встав, поглядела через плечо мужа в листок, прочла что-то
молча глазами и
молча же села на прежнее место. По щекам ее текли две длинные, серьезные слезы, которые заметил и Подозеров, и
генерал, и оба отгадали в чем дело, и старик продолжал чтение.
Генерал ни слова не ответил и продолжал
молча читать и подписывать одну за другою бумаги.