Неточные совпадения
Мужики идут с поля, с косами на плечах; там воз с сеном проползет, закрыв всю телегу и лошадь; вверху, из кучи, торчит шапка мужика с
цветами да детская
головка; там толпа босоногих баб, с серпами, голосят…
А с Марфенькой это не удавалось. И сад, казалось ему, хорош оттого, что она тут. Марфенька реяла около него, осматривала клумбы, поднимала
головку то у того, то у другого
цветка.
Потом им показали и подарили множество раскрашенных гравюр с изображением видов Москвы, Петербурга, наших войск, еще купленных в Англии картинок женских
головок, плодов,
цветов и т. п.
Тут же из зарослей поднимала свою красивую
головку пышная ятрышниковая любка, а рядом с нею — ядовитая чемерица, которую легко узнать по плойчатым грубым листьям и шапке белых
цветов, теперь уже побуревших и засохших.
Понемногу погода разгулялась: туман исчез, по земле струйками бежала вода, намокшие
цветы подняли свои
головки, в воздухе опять замелькали чешуекрылые.
Однако ж не седые усы и не важная поступь его заставляли это делать; стоило только поднять глаза немного вверх, чтоб увидеть причину такой почтительности: на возу сидела хорошенькая дочка с круглым личиком, с черными бровями, ровными дугами поднявшимися над светлыми карими глазами, с беспечно улыбавшимися розовыми губками, с повязанными на голове красными и синими лентами, которые, вместе с длинными косами и пучком полевых
цветов, богатою короною покоились на ее очаровательной
головке.
В сундуках у него лежало множество диковинных нарядов: штофные юбки, атласные душегреи, шелковые сарафаны, тканные серебром, кики и кокошники, шитые жемчугами,
головки и косынки ярких
цветов, тяжелые мордовские мониста, ожерелья из цветных камней; он сносил всё это охапками в комнаты матери, раскладывал по стульям, по столам, мать любовалась нарядами, а он говорил...
Пониже глаз, по обеим сторонам, находится по белой полоске, и между ними, под горлом, идет темная полоса; такого же
цвета, с зеленоватым отливом, и зоб, брюхо белое; ноги длиною три вершка, красно-свинцового
цвета;
головка и спина зеленоватые, с бронзово-золотистым отливом; крылья темно-коричневые, почти черные, с белым подбоем до половины; концы двух правильных перьев белые; хвост довольно длинный; конец его почти на вершок темно-коричневый, а к репице на вершок белый, прикрытый у самого тела несколькими пушистыми перьями рыжего
цвета; и самец и самка имеют хохолки, состоящие из четырех темно-зеленых перышек.
Объемом тела он немного больше обыкновенного воробья, но на вид кажется крупнее его; все части в нем пропорциональны, и он очень строен во всех своих куличьих статях; спина, верхняя сторона крыльев, хвостик, шейка и
головка серовато-коричневого
цвета, с разными неопределенными крапинками или узорами, перышки же на брюшке, под хвостиком и крыльями ярко-белые.
Шея также пестрая, с дольными беловатыми полосками,
головка черновата, а зоб и верхняя часть хлупи по белому полю испещрены, напротив, поперечными полосками; остальная хлупь вся белая, и под крыльями подбой также белый; в крыльях три первые пера сверху темные, а остальные белые с темными коймами на концах; хвост короткий, весь в мелких серых пестринках; на каждом хвостовом пере, на палец от конца, лежит поперек темная узенькая полоска; ноги бледно-зеленоватого
цвета.
Красноустик вдвое или почти втрое больше обыкновенной ласточки;
цвет его перьев темно-кофейный, издали кажется даже черным, брюшко несколько светлее, носик желтоватый, шея коротенькая,
головка довольно велика и кругла, ножки тонкие, небольшие, какого-то неопределенного дикого
цвета, очевидно не назначенные для многого беганья, хвостик белый, а концы хвостовых перьев черноватые; крылья длинные, очень острые к концам, которые, когда птичка сидит, накладываются один на другой, как у всех птиц, имеющих длинные крылья, например: у сокола, копчика и даже у обыкновенной ласточки.
Вот точное описание с натуры петушка курахтана, хотя описываемый далеко не так красив, как другие, но зато довольно редок по белизне своей гривы: нос длиною в полвершка, обыкновенного рогового
цвета; глаза небольшие, темные;
головка желтовато-серо-пестрая; с самого затылка начинается уже грива из белых, длинных и довольно твердых в основании перьев, которые лежат по бокам и по всей нижней части шеи до самой хлупи; на верхней же стороне шеи, отступя пальца на два от головы, уже идут обыкновенные, серенькие коротенькие перья; вся хлупь по светло-желтоватому полю покрыта черными крупными пятнами и крапинами; спина серая с темно-коричневыми продольными пестринами, крылья сверху темные, а подбой их белый по краям и пепельный под плечными суставами; в коротеньком хвосте перышки разных
цветов: белые с пятнышками, серые и светло-коричневые; ножки светло-бланжевые.
Тогда я шел далее. Мне нравилось встречать пробуждение природы; я бывал рад, когда мне удавалось вспугнуть заспавшегося жаворонка или выгнать из борозды трусливого зайца. Капли росы падали с верхушек трясунки, с
головок луговых
цветов, когда я пробирался полями к загородной роще. Деревья встречали меня шепотом ленивой дремоты. Из окон тюрьмы не глядели еще бледные, угрюмые лица арестантов, и только караул, громко звякая ружьями, обходил вокруг стены, сменяя усталых ночных часовых.
На выезде главной Никольской улицы, вслед за маленькими деревянными домиками, в окнах которых виднелись иногда
цветы и детские
головки, вдруг показывался, неприятно поражая, огромный серый острог с своей высокой стеной и железной крышей. Все в нем, по-видимому, обстояло благополучно: ружья караула были в козлах, и у пестрой будки стоял посиневший от холода солдат. Наступили сумерки. По всему зданию то тут, то там замелькали огоньки.
Александр долго не мог отвести глаз от нее и почувствовал, что по телу его пробежала лихорадочная дрожь. Он отвернулся от соблазна и стал прутом срывать
головки с
цветов.
Остропестро выставляло из-под кустов свои колючие пурпуровые
головки. В стороне стоял деревянный дом, маленький, серенький, в одно жилье, с широкою обеденкою в сад. Он казался милым и уютным. А за ним виднелась часть огорода. Там качались сухие коробочки мака да беложелтые крупные чепчики ромашки, желтые
головки подсолнечника никли перед увяданием и между полезными зелиями поднимались зонтики: белые у кокорыша и бледнопурпуровые у цикутного аистника,
цвели светложелтые лютики да невысокие молочаи.
Его пухлое, надутое лицо не запоминалось, как и лицо его жены, одетой, по старине, в шёлковую
головку, шерстяное набойчатое платье лилового
цвета и шёлковую
цвета бордо кофту.
Пройдя узкую тропинку, мы вышли на лесную дорогу, черную от грязи, всю истоптанную следами копыт и изборожденную колеями, полными воды, в которой отражался пожар вечерней зари. Мы шли обочиной дороги, сплошь покрытой бурыми прошлогодними листьями, еще не высохшими после снега. Кое-где сквозь их мертвую желтизну подымали свои лиловые
головки крупные колокольчики «сна» — первого
цветка Полесья.
Качаются знамена, летят шляпы и
цветы, над головами взрослых людей выросли маленькие детские
головки, мелькают крошечные темные лапы, ловя
цветы и приветствуя, и всё гремит в воздухе непрерывный мощный крик!
Выпал первый снег. Он шел всю ночь, и на утро армия сторожей и рабочих разгребала лопатами проходы к академическим зданиям. В парке снег лежал ровным пологом, прикрывая клумбы, каменные ступени лестниц, дорожки. Кое-где торчали стебли поздних осенних
цветов, комья снега, точно хлопья ваты, покрывали
головки иззябших астр.
Направо от него висел портрет матери Аделаиды Ивановны — дамы с необыкновенно нежным
цветом лица и с буклями на висках, а налево —
головка совершенно ангелоподобной девочки; то была сестра Аделаиды Ивановны, умершая в детстве.
При такой заре, покуда не забрана половина облитого янтарем неба, в комнатах Иды и ее матери держится очень странное освещение — оно не угнетает, как белая ночь, и не радует, как свет, падающий лучом из-за тучи, а оно приносит с собою что-то фантасмагорическое: при этом освещении изменяются
цвета и положения всех окружающих вас предметов: лежащая на столе головная щетка оживает, скидывается черепахой и шевелит своей
головкой; у старого жасмина вырастают вместо листьев голубиные перья; по лицу сидящего против вас человека протягиваются длинные, тонкие, фосфорические блики, и хорошо знакомые вам глаза светят совсем не тем блеском, который всегда вы в них видели.
Отворялось ли окно, по которому побарабанили сначала тоненькие, белые, как сахар, пальчики, и высовывалась
головка хорошенькой девушки, подзывавшей разносчика с горшками
цветов, — мне тотчас же, тут же представлялось, что эти
цветы только так покупаются, то есть вовсе не для того, чтоб наслаждаться весной и
цветами в душной городской квартире, а что вот очень скоро все переедут на дачу и
цветы с собою увезут.
Галкина поймала его на этом и пристроила к богатой купчихе лет сорока, сын ее был уже студент на третьем курсе, дочь — кончала учиться в гимназии. Купчиха была женщина тощая, плоская, прямая, как солдат, сухое лицо монахини-аскетки, большие серые глаза, скрытые в темных ямах, одета она в черное платье, в шелковую старомодную
головку, в ее ушах дрожат серьги с камнями ядовито-зеленого
цвета.
На Надежде Алексеевне было голубое платье с белыми
цветами; небольшой венок из тех же
цветов обвивал ее кудрявую
головку; она улыбалась, играла веером, весело посматривала кругом; она чувствовала себя царицей бала.
Вокруг везде — жёлтые
головки, голубые глаза, румяные лица, как живые
цветы в тёмной зелени хвои. Смех и звонкие голоса весёлых птиц, вестников новой жизни.
Юбки на Генриетте не было, вместо нее вокруг пояса висела длинная и частая золотая бахрома, сверкавшая при каждом ее движении. Атласная рубашечка фиолетового
цвета, надетая прямо поверх тела, без корсета, была свободна и совсем не стесняла движений гибкого торса. Поверх трико на Генриетте был наброшен длинный белый арабский бурнус, мягко оттенявший ее хорошенькую, черноволосую, смуглую
головку.
И вдруг проглянет солнце, и поток
Озолотится, и степной
цветок,
Душистую
головку поднимая,
Блистает как
цветы небес и рая…
К окну поспешно он садится,
Надев персидский архалук;
В устах его едва дымится
Узорный бисерный чубук.
На кудри мягкие надета
Ермолка вишневого
цветаС каймой и кистью золотой,
Дар молдаванки молодой.
Сидит и смотрит он прилежно…
Вот, промелькнувши как во мгле,
Обрисовался на стекле
Головки милой профиль нежный;
Вот будто стукнуло окно…
Вот отворяется оно.
Он кинулся к знакомому месту около крыльца.
Цветок темнел своей
головкой, свернув лепестки и ясно выделяясь на росистой траве.
Но скоро восходящее светило дня пробудило все творение: рощи, кусточки оживились, птички вспорхнули и запели,
цветы подняли свои
головки, чтобы напитаться животворными лучами света.
Нееловская розовая бабочка была замечательной величины, втрое больше розовой свечной, тоже ночной бабочки, которая очень обыкновенна и часто налетает на горящую свечку и обжигает свои крылушки; а испорченная мною была редкая бабочка; яркого алого
цвета, бархатная пыль покрывала все ее крылья,
головку и туловище, но яркость эта уменьшалась тем, что вся бабочка была исчерчена тоненькими желтыми жилками.
Платонов (один). Мало знающий, много думающий и из-за угла много говорящий юноша. (Смотрит в дверь столовой.) А вон и Софья. По сторонам смотрит… Меня ищет своими бархатными глазами. Какая она еще хорошенькая! Сколько в ее лице красивого! Волосы всё те же! Тот же
цвет, та же прическа… Сколько раз приходилось мне целовать эти волосы! Славные воспоминания навевает на меня эта
головка…
Хороша лежала в гробу Настенька… Строгое, думчивое лицо ее как кипень бело, умильная улыбка недвижно лежит на поблеклых устах, кажется, вот-вот откроет она глаза и осияет всех радостным взором… В гроб пахучей черемухи наклали… Приехала Марья Гавриловна, редких
цветов с собой привезла, обложила ими
головку усопшей красавицы.
Стало быть, красна она была не потому, что в церкви душно и тесно. Ее маленькую
головку мучил вопрос местничества! Я внял мольбам суетной девочки и, осторожно расталкивая народ, провел ее до самого амвона, где был уже в сборе весь
цвет нашего уездного бомонда. Поставив Оленьку на подобающее ее аристократическим поползновениям место, я стал позади бомонда и занялся наблюдениями.
В нарядном платье
цвета утренней зори, с гирляндой роз на чернокудрой
головке с рассыпанными по плечам локонами, юная красавица казалась воплощенной мечтой поэта.
Был шестой час серого сентябрьского дня: генеральша и майор Форов стояли в огороде, где глухонемая Вера и две женщины срезали ножницами
головки семянных овощей и
цветов. И Синтянина, и майор оба были не в духе: Александре Ивановне нелегко было покидать этот дом, где прошла вся ее жизнь, а Форову было досадно, что они теперь будут далее друг от друга и, стало быть, станут реже видеться.
Другая сестра, Соня, девочка шести лет, с кудрявой
головкой и с
цветом лица, какой бывает только у очень здоровых детей, у дорогих кукол и на бонбоньерках, играет в лото ради процесса игры.
В последнюю аллею стали приходить старшие, в таких же безобразных клеках, как и наши, но на их тщательно причесанных
головках были накинуты вместо полинялых лиловых косынок «собственные» шелковые шарфы разных
цветов.
— Я верю и сознаю, что не легко вам будет это. Особенно трудно вам будет поладить с Ниной и стать для моей девочки второй матерью. Нина — дикий
цветок. Привить его к чужой почве будет трудно. Но с вашим уменьем, с вашей мудрой
головкой вы добьетесь ее любви, я в этом уверен. А раз она полюбит, то делается мягкой, как воск. Она добрая девочка. У нее настоящее южное отзывчивое и преданное сердечко.
Ей захотелось сорвать
цветок. Это была садовая маргаритка, когда-то пересаженная из горшка; белые матовые лепестки шли продольными полосками с обоих краев, и желтый пухлый пестик круглился своей
головкой.
Это была девочка лет десяти-одиннадцати на вид, с лукавым, подвижным и смеющимся личиком, черненькая, с длинными толстыми косами до пят, вся с головы до ног украшенная
цветами, в венке из душистых ландышей на черненькой
головке.
Небольшого роста, с грациозно и пропорционально сложенной фигуркой, она казалась выше от привычки держать высоко свою миниатюрную
головку с массой не рыжих — этим
цветом нельзя было определить их — а темно-золотистых волос… Тонкие черты лица, правильный носик с раздувающимися ноздрями, ярко-красные губки и большие темно-синие глаза, блестящие, даже искрящиеся — все в этой женщине, несмотря на ее кажущуюся эфирность, заставляло припоминать слова романса...
Весь карниз был из
головок амуров, выглядывавших из гирлянд
цветов; в широких простенках внизу, между двенадцатью, а наверху, четырнадцатью большими окнами по фасаду, выделялись лепные мифологические фигуры, расположенные одна над другой, нижние как бы поддерживающие куски колонн и служащие пьедесталом для верхних, и так далее.
Среднего роста, с маленькой
головкой, покрытой роскошными черными волосами, с классически правильными чертами лица, Анжелика производила чарующее впечатление. Все переменилось в ней: желтый
цвет кожи исчез, хотя лицо было матовое, смуглое, с нежным, то вспыхивающим, то пропадающим румянцем; даже выражение чудных глаз стало другое: неуверенность и упрямство заменились твердым взглядом, в котором светились энергия и уверенность в себе.
В этих сладких надеждах он забывал, что этот прекрасный
цветок может поникнуть
головкой под непогодами тяжелых нужд, которые он, привыкший к ним, так безропотно переносит.
О чем думала она в эти минуты? На этот вопрос она затруднилась бы ответить и сама. Она скорее ни о чем не думала или, лучше сказать, разнообразные отрывочные мысли, вертевшиеся в ее
головке, производили впечатление отсутствия всякой мысли, как основные
цвета, при быстром движении в калейдоскопе, производят впечатление белого
цвета, который для непосвященных в законы физики кажется отсутствием всякого
цвета.
Бронзовый
цвет лица, с правильными тонкими чертами и нежным румянцем, несколько приподнятые ноздри изящного носика с маленькой горбинкой и изящно очерченные алые губки, верхняя из которых оттенялась нежным темным пушком, розовые ушки, в которых блестели крупные бриллианты и, наконец, иссиня-черные, воронова крыла, волосы, густая и, видимо, длинная коса которых, небрежно сколотая на затылке и оттягивавшая назад грациозную
головку своей обладательницы — все это делало то, что Маргарита Николаевна невольно останавливала на себе внимание с первого взгляда, поражала своей, если можно так выразиться, вакханической красотой.
Казалось, что для этого чудного, поблекшего под жизненными невзгодами
цветка, нужен был лишь теплый луч солнца, чтобы он на гордом стебле поднял свою роскошную
головку, оживив окружающую местность.
Императрица была, действительно, в домашнем платье коричневого
цвета. Она положила свою изящную руку на не менее изящную
головку Марьи Осиповны и нежно проведя по ее волосам, продолжала...