Неточные совпадения
На другой день он проснулся рано и долго лежал в постели, куря папиросы, мечтая о поездке за границу. Боль уже не так сильна, может быть, потому, что привычна, а тишина в кухне и на
улице непривычна, беспокоит. Но скоро ее начали раскачивать толчки с
улицы в розовые стекла окон, и за каждым толчком следовал глухой, мощный
гул, не похожий на гром. Можно было подумать, что на небо, вместо облаков, туго натянули кожу и по коже бьют, как в барабан, огромнейшим кулаком.
Сам он не чувствовал позыва перевести беседу на эту тему. Низко опущенный абажур наполнял комнату оранжевым туманом. Темный потолок, испещренный трещинами, стены, покрытые кусками материи, рыжеватый ковер на полу — все это вызывало у Клима странное ощущение: он как будто сидел в мешке. Было очень тепло и неестественно тихо. Лишь изредка доносился глухой
гул, тогда вся комната вздрагивала и как бы опускалась; должно быть, по
улице ехал тяжело нагруженный воз.
По
улицам, прохладным и влажным еще с левой стороны, в тени, и высохшим посередине, не переставая гремели по мостовой тяжелые воза ломовых, дребезжали пролетки, и звенели конки. Со всех сторон дрожал воздух от разнообразного звона и
гула колоколов, призывающих народ к присутствованию при таком же служении, какое совершалось теперь в тюрьме. И разряженный народ расходился каждый по своему приходу.
Если днем все
улицы были запружены народом, то теперь все эти тысячи людей сгрудились в домах, с
улицы широкая ярмарочная волна хлынула под гостеприимные кровли. Везде виднелись огни; в окнах, сквозь ледяные узоры, мелькали неясные человеческие силуэты; из отворявшихся дверей вырывались белые клубы пара, вынося с собою смутный
гул бушевавшего ярмарочного моря. Откуда-то доносились звуки визгливой музыки и обрывки пьяной горластой песни.
По временам где-то поднимались крики «ура», которые подхватывались, крепли, проносились по
улицам вдаль, перекатываясь огромным сплошным
гулом.
Когда она вышла на
улицу и услыхала в воздухе
гул людских голосов, тревожный, ожидающий, когда увидала везде в окнах домов и у ворот группы людей, провожавшие ее сына и Андрея любопытными взглядами, — в глазах у нее встало туманное пятно и заколыхалось, меняя цвета, то прозрачно-зеленое, то мутно-серое.
Шатаясь по
улицам, я всматривался детски-любопытными глазами в незатейливую жизнь городка с его лачугами, вслушивался в
гул проволок на шоссе, вдали от городского шума, стараясь уловить, какие вести несутся по ним из далеких больших городов, или в шелест колосьев, или в шепот ветра на высоких гайдамацких могилах.
Первый месяц тюрьмы Степан не переставая мучался всё тем же: он видел серую стену своей камеры, слышал звуки острога —
гул под собой в общей камере, шаги часового по коридору, стук часов и вместе с [тем] видел ее — с ее кротким взглядом, который победил его еще при встрече на
улице, и худой, морщинистой шеей, которую он перерезал, и слышал ее умильный, жалостный, шепелявый голос: «Чужие души и свою губишь.
Ни
гула, напоминающего пчелиный улей (такой
гул слышится иногда в курортах и всегда — в Париже), ни этой живой связи между
улицей и окаймляющими ее домами, которая заставляет считать первую как бы продолжением последних, — ничего подобного нет.
Кругом тихо. Только издали, с большой
улицы, слышится
гул от экипажей, да по временам Евсей, устав чистить сапог, заговорит вслух: «Как бы не забыть: давеча в лавочке на грош уксусу взял да на гривну капусты, завтра надо отдать, а то лавочник, пожалуй, в другой раз и не поверит — такая собака! Фунтами хлеб вешают, словно в голодный год, — срам! Ух, господи, умаялся. Вот только дочищу этот сапог — и спать. В Грачах, чай, давно спят: не по-здешнему! Когда-то господь бог приведет увидеть…»
Перешёл
улицу наискось, воротился назад и, снова поравнявшись с домом, вытянулся, стараясь заглянуть внутрь комнат. Мешали цветы, стоявшие на подоконниках, сквозь них видно было только сутулую спину Рогачева да встрёпанную голову Галатской. Постояв несколько минут, вслушиваясь в озабоченный
гул голосов, он вдруг быстро пошёл домой, решительно говоря себе...
Поднявшись к пересекающей эту
улицу мостовой, я снова попал в дневной
гул и ночной свет и пошел влево, как бы сознавая, что должен прийти к вершине угла тех двух направлений, по которым шел вначале и после.
Вдруг пронесся по
улице громкий
гул; конский топот, песни, дикие восклицания, буйный свист огласили окрестность; толпа пьяных всадников, при радостных криках всего селения, промчалась вихрем по
улице, спешилась у церковного погоста и окружила дом священника.
Семен Семеныч только разводил руками и вытягивал вперед шею: дескать, ничего не поделаешь, ежели они изволят почивать. Минуты тянулись страшно медленно, как при всяком напряженном ожидании. С
улицы доносился глухой
гул человеческих голосов, мешавшийся с шумом воды.
Многие из тридцати тысяч механических экипажей, бегавших в 28-м году по Москве, проскакивали по
улице Герцена, шурша по гладким торцам, и через каждую минуту с
гулом и скрежетом скатывался с Герцена к Моховой трамвай 16, 22, 48 или 53-го маршрута. Отблески разноцветных огней забрасывал в зеркальные стекла кабинета и далеко и высоко был виден рядом с темной и грузной шапкой храма Христа туманный, бледный месячный серп.
Нет ответа. Но в ту же минуту я услышал снизу, как тяжело с визгом отворилась тугая, наружная стеклянная дверь на
улицу и туго захлопнулась.
Гул поднялся по лестнице.
В глухом
гуле и мраке ночи, по
улицам довольно плохо освещенной Москвы, особенно когда я переехал Яузу, по обоим тротуарам шла непрерывная толпа людей, веселый говор которых наполнял воздух.
Публика, тесно сбившись в кучу, наполняла пыльный и пахучий воздух
улицы глухим
гулом своего говора, а иногда сквозь него вырывалось крепкое ругательство, злое и бессмысленное.
Гул от топота танцующих достигал другой стороны
улицы.
Извне слышался отдаленный
гул толпы, бродившей по
улице; время от времени
гул этот как будто приближался и, смешавшись внезапно с свирепым завыванием ветра и шумом дождя, посылаемого в окна, производил такой грохот, что даже канарейка, сидевшая нахохлившись в клетке над головою поручи-цы, вздрагивала, высовывала из-под крылышка голову и начинала отряхиваться.
Проносимся по узкой, по-утреннему оживленной
улице, что упирается в мечеть, и выбегаем за селение, на крутой обрыв над самой бездной. Гуль-Гуль останавливается, тяжело переводя дух. Она очень хорошенькая сейчас, Гуль-Гуль — с ее разгоревшимся от бега детским личиком. Голубой, из тончайшего сукна бешмет ловко охватывает гибкую девичью фигурку. Густые, черные, как вороново крыло, волосы десятками косичек струятся вдоль груди и спины. Гуль-Гуль смеется, но в ее красивых глазах — прежняя печаль.
Поезд пригородной дороги, колыхаясь, мчался по тракту. Безлюдные по будням
улицы кипели пьяною, праздничною жизнью, над трактом стоял
гул от песен криков, ругательств. Здоровенный ломовой извозчик, пьяный, как стелька, хватался руками за чугунную ограду церкви и орал во всю глотку: «Го-о-оо!! Ку-ку!! Ку-ку!!». Необъятный голос раскатывался по тракту и отдавался за Невою.
Самая бойкая часть Киевской была между Посольской и Площадной
улицами. Тут были самые лучшие магазины. Тут по вечерам гуляла публика. Офицеры, гимназисты, молодые чиновники, приказчики, барышни. Смех,
гул голосов, остроты. Особенный этот искусственный смех, каким барышни смеются при кавалерах, и особенный молодецки-развязный тон кавалерских острот.
С заворота
улицы ветер ударяет в угол дома; старые бревна трещат;
гул погоды проносится мимо окна и кидает в него горсти снега.
Стояла чудная теплая ночь. В городе царствовала какая-то торжественная тишина, изредка прерываемая отдаленным стуком экипажа. На
улицах было пусто — все были в церквах. Но чу… раздался звон колокола, сперва в одном месте, затем, как эхо, в нескольких других и, наконец, в воздухе повис, как бы шедший сверху, какой-то радостный, до сердца проникающий
гул — это звонили к обедне… Сергей Прохорович, с удовольствием вдыхавший в себя мягкую свежесть теплой ночи, перекрестился…
Когда Иван Кольцо и остальное посольство появилось на крыльце царской палаты, их встретил
гул народного восторга. Народу на площади и
улицах, бог весть откуда, было известно все, что произошло в царских палатах. Приветственный
гул, вырвавшийся из тысячи грудей, лучше всего доказывал Ивану Кольцу великость подвига, задуманного и совершенного его другом и атаманом.
Было уже далеко за полдень; половина
улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг — послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся
гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Пьер поспешно оделся и выбежал на крыльцо. На дворе было ясно, свежо, росисто и весело. Солнце, только что вырвавшись из-за тучи, заслонявшей его, брызнуло до половины переломленными тучей лучами через крыши противуположной
улицы, на покрытую росой пыль дороги, на стены домов, на окна забора и на лошадей Пьера, стоявших у избы.
Гул пушек яснее слышался на дворе. По
улице прорысил адъютант с казаком.