Неточные совпадения
Мы
ехали рядом, молча, распустив поводья, и были уж почти у самой крепости: только кустарник закрывал ее от нас. Вдруг выстрел… Мы взглянули друг на друга: нас поразило одинаковое подозрение… Опрометью поскакали мы на выстрел — смотрим: на валу солдаты собрались
в кучу и указывают
в поле, а там летит стремглав всадник и держит что-то белое на
седле. Григорий Александрович взвизгнул не хуже любого чеченца; ружье из чехла — и туда; я за ним.
Из какого-то переулка выехали шестеро конных городовых, они очутились
в центре толпы и поплыли вместе с нею, покачиваясь
в седлах, нерешительно взмахивая нагайками. Две-три минуты они
ехали мирно, а затем вдруг вспыхнул оглушительный свист, вой; маленький человек впереди Самгина, хватая за плечи соседей, подпрыгивал и орал...
— Если успею, — сказал Самгин и, решив не завтракать
в «Московской»,
поехал прямо с вокзала к нотариусу знакомиться с завещанием Варвары. Там его ожидала неприятность: дом был заложен
в двадцать тысяч частному лицу по первой закладной. Тощий, плоский нотариус, с желтым лицом, острым клочком
седых волос на остром подбородке и красненькими глазами окуня, сообщил, что залогодатель готов приобрести дом
в собственность, доплатив тысяч десять — двенадцать.
Но я подарил их Тимофею, который сильно занят приспособлением к
седлу мешка с чайниками, кастрюлями, вообще необходимыми принадлежностями своего ремесла, и, кроме того, зонтика, на который более всего обращена его внимательность. Кучер Иван Григорьев во все пытливо вглядывался. «Оно ничего: можно и верхом
ехать, надо только, чтоб все заведение было
в порядке», — говорит он с важностью авторитета. Ванюшка прилаживает себе какую-то щегольскую уздечку и всякий день все уже и уже стягивается кожаным ремнем.
«Все это неправда, — возразила одна дама (тоже бывалая, потому что там других нет), — я сама
ехала в качке, и очень хорошо. Лежишь себе или сидишь; я даже вязала дорогой. А верхом вы измучитесь по болотам; якутские
седла мерзкие…»
Через минуту, когда рыдван, шурша колесами
в мягкой пыли и колыхаясь,
ехал узким проселком, молодые люди пронеслись мимо него и спешились впереди, привязав лошадей у плетня. Двое из них пошли навстречу, чтобы помочь дамам, а Петр стоял, опершись на луку
седла, и, по обыкновению склонив голову, прислушивался, стараясь по возможности определить свое положение
в незнакомом месте.
Поехал седой к Настасье Филипповне, земно ей кланялся, умолял и плакал; вынесла она ему, наконец, коробку, шваркнула: «Вот, говорит, тебе, старая борода, твои серьги, а они мне теперь
в десять раз дороже ценой, коли из-под такой грозы их Парфен добывал.
Когда вдали, по Студеной улице, по которой должен был проехать барин, показывалась какая-нибудь черная точка, толпа глухо начинала волноваться и везде слышались возгласы: «Барин
едет!.. Барин
едет… Вот он!..» Бывалые старики, которые еще помнили, как наезжал старый барин, только посмеивались
в седые бороды и приговаривали...
— Одначе долго-таки барин не
едет! — говорил какой-то
седой старик, поглядывая
в окна господского дома. — Пора бы! с какого времени дожидаем…
Вдруг, например, захотела ездить верхом, непременно заставила купить себе
седло и, несмотря на то, что лошадь была не приезжена и сама она никогда не ездила,
поехала, или, лучше сказать, поскакала
в галоп, так что Петр Михайлыч чуть не умер от страха.
Если я не
поехал посмотреть эти цепи, так значит, уж мне плохо пришлось! Я даже отказался, к великому горю Ивана, ужинать и, по обыкновению завернувшись
в бурку,
седло под голову, лег спать, предварительно из фляги потянув полыновки и еще какой-то добавленной
в нее стариком спиртуозной, очень вкусной смеси.
Положив
в карман этот документ и
поехав домой, Сверстов с восторгом помышлял, как он через короткое время докажет, что Тулузов не Тулузов, а некто другой, и как того посадят за это
в тюрьму, где успеют уличить его, что он убийца бедного мальчика. Несмотря на свои
седые волосы, доктор, видно, мало еще знал свою страну и существующие
в ней порядки.
Вяземский отыскал своего коня, сел
в седло и, полный раздумья,
поехал к Москве.
За опричниками
ехал сам царь Иван Васильевич, верхом,
в большом наряде, с колчаном у
седла, с золоченым луком за спиною. Венец его шишака был украшен деисусом, то есть изображением на финифти спасителя, а по сторонам богородицы, Иоанна Предтечи и разных святых. Чепрак под ним блистал дорогими каменьями, а на шее у вороного коня вместо науза болталась собачья голова.
В молчанье, с карлой за
седлом,
Поехал он своим путем...
Ловко прилаженное ружье
в чехле, пистолет за спиной и свернутая за
седлом бурка доказывали, что Лукашка
ехал не из мирного и ближнего места.
Но как ни сдружилась Бельтова с своей отшельнической жизнию, как ни было больно ей оторваться от тихого Белого Поля, — она решилась
ехать в Москву. Приехав, Бельтова повезла Володю тотчас к дяде. Старик был очень слаб; она застала его полулежащего
в вольтеровских креслах; ноги были закутаны шалями из козьего пуху;
седые и редкие волосы длинными космами падали на халат; на глазах был зеленый зонтик.
Гордей Евстратыч сел
в мягкое пастушье
седло и, перекрестившись, выехал за ворота. Утро было светлое;
в воздухе чувствовалась осенняя крепкая свежесть, которая заставляет барина застегиваться на все пуговицы, а мужика — туже подпоясываться. Гордей Евстратыч поверх толстого драпового пальто надел татарский азям, перехваченный гарусной опояской, и теперь сидел
в седле молодцом. Выглянувшая
в окно Нюша невольно полюбовалась, как тятенька
ехал по улице.
Не успел пан ответить, вскочил Опанас
в седло и
поехал. Доезжачие тоже на коней сели. Роман вскинул рушницу на плечи и пошел себе, только, проходя мимо сторожки, крикнул Оксане...
Я не свожу глаз с Ермоловой — она боится пропустить каждый звук. Она живет. Она
едет по этим полям
в полном одиночестве и радуется простору, волнам золотого моря колосьев, стаям птиц. Это я вижу
в ее глазах, вижу, что для нее нет ничего окружающего ее, ни
седого Юрьева, который возвеличил ее своей пьесой, ни Федотовой, которая не радуется новой звезде, ни Рено, с ее красотой, померкшей перед ней, полной жизни и свежести… Она смотрит вдаль… Видит только поля, поля, поля…
Впереди отряда
ехали двое офицеров: один высокого роста,
в белой кавалерийской фуражке и бурке; другой среднего роста,
в кожаном картузе и зеленом спензере [куртка (англ.)] с черным артиллерийским воротником;
седло, мундштук и вся сбруя на его лошади были французские.
— Знать, нужда пристигла: спешат
в Москву. Седой-то больно тоскует! всю дорогу проохал. А кто у вас
едет?
Редкий из окрестных жителей не знавал его; бывало, кто бы ни плелся, кто бы ни
ехал в город, мужик ли, баба ли,
седой старичишка тут как тут, стоит на пороге да потряхивает своей книжонкой, к которой привязан колокольчик.
Он подвинулся к лошади, держа ружьё, как дубину, за конец дула, и, не глядя на меня, заорал на лошадь, спутавшую поводья, начал пинать её ногой
в живот, а потом взвалился на
седло и молча, трусцой
поехал прочь.
В 1800-х годах,
в те времена, когда не было еще ни железных, ни шоссейных дорог, ни газового, ни стеаринового света, ни пружинных низких диванов, ни мебели без лаку, ни разочарованных юношей со стеклышками, ни либеральных философов-женщин, ни милых дам-камелий, которых так много развелось
в наше время, —
в те наивные времена, когда из Москвы, выезжая
в Петербург
в повозке или карете, брали с собой целую кухню домашнего приготовления,
ехали восемь суток по мягкой, пыльной или грязной дороге и верили
в пожарские котлеты,
в валдайские колокольчики и бублики, — когда
в длинные осенние вечера нагорали сальные свечи, освещая семейные кружки из двадцати и тридцати человек, на балах
в канделябры вставлялись восковые и спермацетовые свечи, когда мебель ставили симметрично, когда наши отцы были еще молоды не одним отсутствием морщин и
седых волос, а стрелялись за женщин и из другого угла комнаты бросались поднимать нечаянно и не нечаянно уроненные платочки, наши матери носили коротенькие талии и огромные рукава и решали семейные дела выниманием билетиков, когда прелестные дамы-камелии прятались от дневного света, —
в наивные времена масонских лож, мартинистов, тугендбунда, во времена Милорадовичей, Давыдовых, Пушкиных, —
в губернском городе К. был съезд помещиков, и кончались дворянские выборы.
Теперь этот живой привесок общинных весов бежал рядом с нами, держась по большей части у моего стремени, так как я
ехал последним. Когда мы въехали
в лес, Микеша остановил меня и, вынув из-под куста небольшой узелок и ружье, привязал узелок к луке
седла, а ружье вскинул себе на плечо… Мне показалось, что он делает это с какой-то осторожностью, поглядывая вперед. Узел, очевидно, он занес сюда, пока снаряжали лошадей.
— Я сегодня
еду в Петербург, — равнодушно и устало говорил патрон, медленно опускаясь
в кресло. Тяжелые веки едва приподнимались над глазами, и все лицо его, желтое, стянутое глубокими морщинами к
седой щетинистой бородке, похоже было на старый пергамент, на котором не всем понятную, но печальную повесть начертала жестокая жизнь.
Губернатор давно закончил прием, собирается
ехать к себе на дачу и ждет чиновника особых поручений Козлова, который
поехал кое за какими покупками для губернаторши. Он сидит
в кабинете за бумагами, но не работает и думает. Потом встает и, заложив руки
в карманы черных с красными лампасами штанов, закинув
седую голову назад, ходит по комнате крупными, твердыми, военными шагами. Останавливается у окна и, слегка растопырив большие, толстые пальцы, внушительно и громко говорит...
Поедем в Ца-арское Се-ело,
Свободны, веселы и пьяны,
Там улыбаются уланы,
Вскочив на крепкое
седло.
Немного спустя после отъезда Урбенина мне, против моей воли, довелось побывать
в графской усадьбе. У одной из графских конюшен воры сломали замок и утащили несколько дорогих
седел. Дали знать судебному следователю, т. е. мне, и я volens-nolens должен был
ехать.
Если бы все мои мысли, все внимание не были сосредоточены на этой черной неподвижной точке, я заметила бы трех всадников
в богатых кабардинских одеждах, на красивых конях, медленно въезжавших во двор наиба. Первым
ехал седой, как лунь, старик
в белой чалме,
в праздничной одежде. Дедушка-наиб почтительно вышел навстречу и, приблизившись к старшему всаднику, произнес, прикладывая руку, по горскому обычаю, ко лбу, губам и сердцу...
Я зажмуриваюсь
в ожидании чуда и… Открыв глаза, невольно кричу
в изумлении и испуге. Навстречу мне
едет седой волшебник на гнедом, отливающем золотом аргамаке. Точь
в точь такой, каким секунду назад рисовало его мое воображение…
— Экая гадость! — отплюнувшись брезгливо и тряхнув
седой головой, молвил Василий Петрович. — Сколько ноне у Макарья этих Иродиад расплодилось!.. Беда!.. Пообедать негде стало как следует, по-христиански, лба перед
едой перекрестить невозможно… Ты с крестом да с молитвой, а эта треклятая нéжить с пляской да с песнями срамными! Ровно
в какой басурманской земле!
— Горя… я не могу, Горя… не могу
ехать так дальше… Каждый шаг лошади отдается мне
в рану… Оставь меня… Скачи один… Передай про результат разведки капитану… Я не могу с тобой… Мне больно, Игорь… Мне смертельно больно… Сними меня с
седла.
Целый день
ехала я по краю горной стремнины, точно вросшая
в седло моего коня… Иногда я понукала его легким движением каблучка и ужасно радовалась, когда дед Магомет оглядывался назад и обнимал всю мою маленькую фигурку ободряющим и
в то же время любующимся взглядом.
Мы
ехали с ним, тесно прижавшись друг к другу,
в одном
седле на спине самой быстрой и нервной лошади
в Гори, понимающей своего господина по одному слабому движению повода…
Отвязав во дворе своего коня, он вскочил на
седло и быстро выехал за ворота, но вдруг остановился, снова соскочил наземь и, держа коня за повод, бережно притворил ворота, и только тогда снова вскочил
в седло и
поехал тихо по той же дороге, по какой
ехал сюда, стараясь заметить местность и дома.
Он сам отвязал лошадь Якова и подвел ее к нему. Тот вскочил
в седло, подобрал поводья и быстро
поехал далее, крикнув Ермаку...
Ксения Яковлевна взглянула по направлению руки своей сенной девушки. Сердце у нее радостно забилось. По дороге, прилегающей к поселку, но еще довольно далеко от хором, двигалась группа всадников, человек пятьдесят, а впереди
ехал, стройно держась
в седле и, казалось, подавляя своею тяжестью низкорослую лошадку, красивый статный мужчина. Скорее зрением сердца, нежели глаз, которые у нее не были так зорки, как у Домаши, Ксения Яковлевна узрела
в этом едущем впереди отряда всаднике Ермака Тимофеевича.
Бесчувственная княжна Евпраксия лежала недвижимо поперек
седла, не подавая ни малейших признаков жизни. Яков Потапович, отъехав довольно далеко от избы Бомелия, попридержал лошадь и
поехал шажком по дороге, ведущей к кладбищу и лесному шалашу, единственному
в настоящее время безопасному для него приюту. Вскоре сзади него раздался конский топот.
Наполеон улыбнулся, велел дать этому казаку лошадь и привести его к себе. Он сам желал поговорить с ним. Несколько адъютантов поскакало, и через час крепостной человек Денисова, уступленный им Ростову, Лаврушка,
в денщицкой куртке на французском кавалерийском
седле, с плутовским и пьяным, веселым лицом, подъехал к Наполеону. Наполеон велел ему
ехать рядом с собой и начал спрашивать...
— Я не знаю, — тихо и медленно отвечала ему ослабевшим голосом Нефора. — Я
ехала слишком долго
в седле… я слишком устала… меня чересчур долго жгло палящее солнце, а здесь прохладно, я теперь вдруг себя чувствую дурно… Помоги мне, Зенон! Я задыхаюсь…
Степан Иванович, даже выезжая на окоту с борзыми, брал Гапку с собою и не довольствовался тем, что она, одетая черкешенкой,
едет в покойном рыдване, а брал ее оттуда и возил перед собою на
седле.