Неточные совпадения
Когда ж и где,
в какой
пустыне,
Безумец, их забудешь ты?
Ах, ножки, ножки! где вы ныне?
Где мнете вешние цветы?
Взлелеяны
в восточной неге,
На северном, печальном снеге
Вы не оставили следов:
Любили мягких вы ковров
Роскошное прикосновенье.
Давно ль для вас я забывал
И жажду
славы и похвал,
И край отцов, и заточенье?
Исчезло счастье юных лет,
Как на лугах ваш легкий след.
Она бы
пошла на это нарочно сама, а
в четвертом и
в пятом веках ушла бы
в Египетскую
пустыню и жила бы там тридцать лет, питаясь кореньями, восторгами и видениями.
Крылатые обезьяны, птицы с головами зверей, черти
в форме жуков, рыб и птиц; около полуразрушенного шалаша испуганно скорчился святой Антоний, на него
идут свинья, одетая женщиной обезьяна
в смешном колпаке; всюду ползают различные гады; под столом, неведомо зачем стоящим
в пустыне, спряталась голая женщина; летают ведьмы; скелет какого-то животного играет на арфе;
в воздухе летит или взвешен колокол;
идет царь с головой кабана и рогами козла.
Ему пришла
в голову прежняя мысль «писать скуку»: «Ведь жизнь многостороння и многообразна, и если, — думал он, — и эта широкая и голая, как степь, скука лежит
в самой жизни, как лежат
в природе безбрежные пески, нагота и скудость
пустынь, то и скука может и должна быть предметом мысли, анализа, пера или кисти, как одна из сторон жизни: что ж,
пойду, и среди моего романа вставлю широкую и туманную страницу скуки: этот холод, отвращение и злоба, которые вторглись
в меня, будут красками и колоритом… картина будет верна…»
Она уходила. Он был
в оцепенении. Для него пуст был целый мир, кроме этого угла, а она
посылает его из него туда,
в бесконечную
пустыню! Невозможно заживо лечь
в могилу!
Хвалит
пустыню с восторгом, но ни
в пустыню, ни
в монастырь ни за что не
пойдет, потому что
в высшей степени «бродяга», как мило назвал его Александр Семенович, на которого ты напрасно, мимоходом сказать, сердишься.
Одни
шли с крестом
в эти
пустыни, другие с мечом.
Широкой полосой перед нами расстилались пески; они тянулись на три км. Далеко впереди, точно караван
в пустыне, двигался наш отряд. Собрав поскорее птиц, мы
пошли за ним следом.
(Стоит около двери.) Хожу я, душечка, цельный день по хозяйству и все мечтаю. Выдать бы тебя за богатого человека, и я бы тогда была покойной,
пошла бы себе
в пустынь, потом
в Киев…
в Москву, и так бы все ходила по святым местам… Ходила бы и ходила. Благолепие!..
Христианское общество вначале было смиренно, кротко, скрывалося
в пустынях и вертепах, потом усилилось, вознесло главу, устранилось своего пути, вдалося суеверию;
в исступлении
шло стезею, народам обыкновенною; воздвигло начальника, расширило его власть, и папа стал всесильный из царей.
Прекрасная мати
пустыня!
От суетного мира прими мя…
Любезная, не изжени мя
Пойду по лесам, по болотам,
Пойду по горам, по вертепам,
Поставлю
в тебе малу хижу,
Полезная
в ней аз увижу.
Потщился к тебе убежати,
Владыку Христа подражати.
В той половине, где некогда останавливался страшный барин, висели картины
в золотых рамах, показавшиеся мне чудесными; особенно одна картина, представлявшая какого-то воина
в шлеме,
в латах, с копьем
в руке, едущего верхом по песчаной
пустыне.
Хорошо тоже весной у нас бывает.
В городах или деревнях даже по дорогам грязь и навоз везде, а
в пустыне снег от пригреву только пуще сверкать начнет. А потом
пойдут по-под снегом ручьи; снаружи ничего не видно, однако кругом тебя все журчит… И речка у нас тут Ворчан была — такая быстрая, веселая речка. Никуда от этих радостей идти-то и не хочется.
Ух, как скучно!
пустынь, солнце да лиман, и опять заснешь, а оно, это течение с поветрием, опять
в душу лезет и кричит: «Иван!
пойдем, брат Иван!» Даже выругаешься, скажешь: «Да покажись же ты, лихо тебя возьми, кто ты такой, что меня так зовешь?» И вот я так раз озлобился и сижу да гляжу вполсна за лиман, и оттоль как облачко легкое поднялось и плывет, и прямо на меня, думаю: тпру, куда ты, благое, еще вымочишь!
«Ну что, мол, я тебе сделаю: молиться мне за тебя нельзя, потому что ты жид, да хоть бы и не жид, так я благодати не имею за самоубийц молить, а
пошел ты от меня прочь
в лес или
в пустыню».
Погода летняя, прекрасная, и граф сидят с собакою
в открытой коляске, батюшка четверней правит, а я впереди задуваю, а дорога тут с большака свертывает, и
идет особый поворот верст на пятнадцать к монастырю, который называется П…
пустынь.
Я считаю излишним описывать радостный переполох, который это известие произвело
в нашей маленькой колонии. Но для меня лично к этой радости примешивалась и частичка горя, потому что на другой же день и Блохины и Старосмысловы уехали обратно
в Россию. И я опять остался один на один с мучительною думою: кого-то еще
пошлет бог, кто поможет мне размыкать одиночество среди этой битком набитой людьми
пустыни…
Княжны искатель недостойный,
Охоту к
славе потеряв,
Никем не знаемый Фарлаф
В пустыне дальней и спокойной
Скрывался и Наины ждал.
Хазарский хан, избранный
славой,
Ратмир,
в любви,
в войне кровавой
Его соперник молодой,
Ратмир
в пустыне безмятежной
Людмилу,
славу позабыл
И им навеки изменил
В объятиях подруги нежной.
— Я — про своего.
Шел бы, с богом-то,
в лес,
в пустыню… Эх, надоело мне здесь, двинусь я весною
в Сибирь…
«Это — детское, надеяться, что жизнь иначе
пойдёт! Отчего — иначе? Нет этому причин! И если
в пустыню на сорок годов — всё равно! Это шутка —
пустыня. Уходили
в пустыню-то! Тут — изнутри, от корней всё плохо».
— Нет, богу, чай, те угодны, которые
в монастырях,
в пустынях спасаются, а эти ведь прямо против нечистых-то
идут…
Очевидно, он должен был призвать к себе Зуботычина и Рылобейщикова и сказать им: «Вы — избранники моего сердца!
идите, сейте зубы, сокрушайте челюсти и превращайте вселенную
в пустыню!
«Теперь
идти бы куда-нибудь, — полями,
пустынями!» — думал Евсей, входя
в тесные улицы фабричной слободки. Вокруг него стояли красноватые, чумазые стены, небо над ними выпачкано дымом, воздух насыщен запахом тёплого масла. Всё вокруг было неласково, глаза уставали смотреть на прокопчённые каменные клетки для работы.
Маша. Все равно… Приду вечером. Прощай, моя хорошая… (Целует Ирину.) Желаю тебе еще раз, будь здорова, будь счастлива.
В прежнее время, когда был жив отец, к нам на именины приходило всякий раз по тридцать — сорок офицеров, было шумно, а сегодня только полтора человека и тихо, как
в пустыне… Я уйду… Сегодня я
в мерехлюндии, невесело мне, и ты не слушай меня. (Смеясь сквозь слезы.) После поговорим, а пока прощай, моя милая,
пойду куда-нибудь.
Он
идет,
идет,
идет куда-то, люди его стонут и мрут один за другим, а он
идет и
идет,
в конце концов погибает сам и все-таки остается деспотом и царем
пустыни, так как крест у его могилы виден караванам за тридцать-сорок миль и царит над
пустыней.
— Ольга, послушай, если хочешь упрекать… о! прости мне; разве мое поведение обнаружило такие мысли? разве я поступал с Ольгой как с рабой? — ты бедна, сирота, — но умна, прекрасна; —
в моих словах нет лести; они
идут прямо от души; чуждые лукавства мои мысли открыты перед тобою; — ты себе же повредишь, если захочешь убегать моего разговора, моего присутствия; тогда-то я тебя не оставлю
в покое; — сжалься… я здесь один среди получеловеков, и вдруг
в пустыне явился мне ангел, и хочет, чтоб я к нему не приближался, не смотрел на него, не внимал ему? — боже мой! —
в минуту огненной жажды видеть перед собою благотворную влагу, которая, приближаясь к губам, засыхает.
Какая
пустыня. Ни звука, ни шороха. Сумерек еще нет, но они где-то притаились и ползут по болотцам, по кочкам, меж пней…
Идут,
идут к Левковской больнице… И я ползу, опираясь на палку (сказать по правде, я несколько ослабел
в последнее время).
— Это все равно: я вас сведу.
Иди сейчас
в лагерь и скажи твоему брату, что я приказываю ему сейчас свезти тебя от моего имени
в Сергиевскую
пустынь к отцу Игнатию. Он может принести тебе много пользы.
Идем это, я и говорю Фатевне: «Точно мы с тобой
в пустыне Синайской бредем, только там жар, а у нас распутица».
Но, милая моя, самая суть, самый гвоздь легенды заключается
в том, что ровно через тысячу лет после того, как монах
шел по
пустыне, мираж опять попадет
в земную атмосферу и покажется людям.
Тысячу лет тому назад какой-то монах, одетый
в черное,
шел по
пустыне, где-то
в Сирии или Аравии…
Хотя Великая предоставила Августейшему Ее внуку бессмертную
славу искоренить навеки учреждение времен несчастных, ненужное
в то время, когда счастие Монарха и подданных составляет единое и когда любовь народная вооружена мечом правосудия для наказания злых умыслов; но
в царствование Екатерины одни преступники, или явные враги Ее, следственно, враги общего благоденствия, страшились
пустынь Сибирских; для одних извергов отверзался сей хладный гроб живых.
В стране, где долго, долго брани
Ужасный гул не умолкал,
Где повелительные грани
Стамбулу русский указал,
Где старый наш орел двуглавый
Еще шумит минувшей
славой,
Встречал я посреди степей
Над рубежами древних станов
Телеги мирные цыганов,
Смиренной вольности детей.
За их ленивыми толпами
В пустынях часто я бродил,
Простую пищу их делил
И засыпал пред их огнями.
В походах медленных любил
Их песен радостные гулы —
И долго милой Мариулы
Я имя нежное твердил.
Но вот она. За нею следом
По степи юноша спешит;
Цыгану вовсе он неведом.
«Отец мой, — дева говорит, —
Веду я гостя: за курганом
Его
в пустыне я нашла
И
в табор на ночь зазвала.
Он хочет быть, как мы, цыганом;
Его преследует закон,
Но я ему подругой буду.
Его зовут Алеко; он
Готов
идти за мною всюду».
—
В Дьякове, голова, была у меня главная притона, слышь, — начал Петр, — день-то деньской, вестимо, на работе, так ночью, братец ты мой, по этой хрюминской
пустыне и лупишь. Теперь, голова, днем
идешь, так боишься, чтобы на зверя не наскочить, а
в те поры ни страху, ни устали!
Окончив свою молитву, юноша встал, прощальным взором поцеловал Александрию и
пошел далее; темнело, и он, углубляясь
в плоскую даль
пустыни, едва был виден и исчез наконец…
И вот
пошел я жить
в пустынюС последней дочерью своей.
Читает канонница, как Евстафий, накопив денег, восхотел на мзде хиротонисатися пресвитером и того ради
пошел из
пустыни в великий град Александрию. И бысть на пути Евстафию от беса искушение. Предстал окаянный
в странном образе…
— Да где они, где? — с жаром возразила Манефа. — Укажи, назови хоть одного. Нынче, друг мой Василий Борисыч, ревностных-то по бозе людей мало — шатость по народу
пошла… Не Богу, мамоне всяк больше служит, не о душе, о кармане больше радеют… Воистину, как древле Израиль
в Синайской
пустыне — «Сотвориша тельца из злата литого и рекоша: сей есть Бог».
Но где ж оно, где это малое стадо?
В каких
пустынях,
в каких вертепах и пропастях земных сияет сие невидимое чуждым людям светило? Не знает Герасим, где оно, но к нему стремятся все помыслы молодого отшельника, и он, нося
в сердце надежду быть причтенным когда-нибудь к этому малому стаду,
пошел искать его по белу свету.
Вот мировое пространство.
В нем мириады пылинок-солнц. Вокруг каждого солнца свои миры. Их больше, чем песчинок
в пустыне. Века, как миги. То на той, то на другой песчинке жизнь вспыхнет, подержится миг-вечность и бесследно замрет. На одной крохотной такой песчинке движение. Что это там? Какая-то кипит борьба. Из-за чего? Вечность-миг, — и движение прекратилось, и планета-песчинка замерзла. Не все ли равно, за что
шла борьба!
Придя домой, я, чтобы не видеть, как ужинают, поскорее ложусь
в постель и, закрывши глаза, мечтаю о том, как хорошо было бы претерпеть мучения от какого-нибудь Ирода или Диоскора, жить
в пустыне и, подобно старцу Серафиму, кормить медведей, жить
в келии и питаться одной просфорой, раздать имущество бедным,
идти в Киев.
Каково же поэтому было удивление монахов, когда однажды ночью
в их ворота постучался человек, который оказался горожанином и самым обыкновенным грешником, любящим жизнь. Прежде чем попросить у настоятеля благословения и помолиться, этот человек потребовал вина и есть. На вопрос, как он попал из города
в пустыню, он отвечал длинной охотничьей историей:
пошел на охоту, выпил лишнее и заблудился. На предложение поступить
в монахи и спасти свою душу он ответил улыбкой и словами: «Я вам не товарищ».
Проходили десятки лет, и всё день походил на день, ночь на ночь. Кроме диких птиц и зверей, около монастыря не показывалась ни одна душа. Ближайшее человеческое жилье находилось далеко и, чтобы пробраться к нему от монастыря или от него
в монастырь, нужно было пройти верст сто
пустыней. Проходить
пустыню решались только люди, которые презирали жизнь, отрекались от нее и
шли в монастырь, как
в могилу.
Разве не погибнуть —
в монахини
пойти, да еще
в какую-то Дивеевскую
пустынь,
в лес, конопляное маслище есть с мужичками, грубыми, пожалуй пьяными?..
И
шел Ермий по безлюдной, знойной
пустыне очень долго и во весь переход ни разу никого не встретил, а потому и не имел причины стыдиться своей наготы; приближаясь же к Дамаску, он нашел
в песках выветрившийся сухой труп и возле него ветхую «козью милоть», какие носили тогда иноки, жившие
в общежитиях. Ермий засыпал песком кости, а козью милоть надел на свои плечи и обрадовался, увидев
в этом особое о нем промышление.
— Молва и
слава о подвигах моего предместника огласилась во всех концах земли русской, сердце мое закипело святым рвением — я отверг прелесть мира, надел власяницу на телесные оковы и странническим посохом открыл себе дорогу
в пустыню Соловецкую, обрел прах предместников моих, поклонился ему, и искра твердого, непоколебимого намерения, запавшая мне
в душу, разрослась
в ней и начала управлять всеми поступками моими.
С ними ничего нельзя было поделать, при слабости государственного порядка, при отсутствии границ
в степи. К тому же они приносили существенную пользу своею борьбою с татарами и заселением травянистых
пустынь. Вот почему правительство вскоре бросило мысль «казнить ослушников, кто
пойдет самодурью
в молодечество». Оно стало прощать казакам набеги и принимало их на свою службу, с обязательством жить
в пограничных городах и сторожить границы.
— «Душу за моего Христа положить рад, а крестить там (то есть
в пустынях) не стану». Даже, говорит, сам просил лучше сана его лишить, но туда не
посылать. И от священнодействия много лег был за это ослушание запрещен, но нимало тем не тяготился, а, напротив, с радостью нес самую простую службу: то сторожем, то
в звонарне. И всеми любим: и братией, и мирянами, и даже язычниками.