Неточные совпадения
Бежит лакей с салфеткою,
Хромает: «Кушать подано!»
Со всей своею свитою,
С детьми и приживалками,
С кормилкою и нянькою,
И с белыми собачками,
Пошел помещик завтракать,
Работы осмотрев.
С
реки из лодки грянула
Навстречу барам музыка,
Накрытый стол белеется
На самом берегу…
Дивятся наши странники.
Пристали к Власу: «Дедушка!
Что за порядки чудные?
Что за чудной старик...
Появлялись новые партии рабочих, которые, как цвет папоротника, где-то таинственно нарастали, чтобы немедленно же исчезнуть в пучине водоворота. Наконец привели и предводителя, который один в целом городе считал себя свободным от работ, и стали толкать его в
реку. Однако предводитель
пошел не сразу, но протестовал и сослался
на какие-то права.
Пред ним, в загибе
реки за болотцем, весело треща звонкими голосами, двигалась пестрая вереница баб, и из растрясенного сена быстро вытягивались по светлозеленой отаве серые извилистые валы. Следом за бабами
шли мужики с вилами, и из валов выростали широкие, высокие, пухлые копны. Слева по убранному уже лугу гремели телеги, и одна за другою, подаваемые огромными навилинами, исчезали копны, и
на место их навивались нависающие
на зады лошадей тяжелые воза душистого сена.
Прошли снега и
реки, — работы так вдруг и закипят: там погрузки
на суда, здесь расчистка дерев по лесам, пересадка дерев по садам, и
пошли взрывать повсюду землю.
Когда дорога понеслась узким оврагом в чащу огромного заглохнувшего леса и он увидел вверху, внизу, над собой и под собой трехсотлетние дубы, трем человекам в обхват, вперемежку с пихтой, вязом и осокором, перераставшим вершину тополя, и когда
на вопрос: «Чей лес?» — ему сказали: «Тентетникова»; когда, выбравшись из леса, понеслась дорога лугами, мимо осиновых рощ, молодых и старых ив и лоз, в виду тянувшихся вдали возвышений, и перелетела мостами в разных местах одну и ту же
реку, оставляя ее то вправо, то влево от себя, и когда
на вопрос: «Чьи луга и поемные места?» — отвечали ему: «Тентетникова»; когда поднялась потом дорога
на гору и
пошла по ровной возвышенности с одной стороны мимо неснятых хлебов: пшеницы, ржи и ячменя, с другой же стороны мимо всех прежде проеханных им мест, которые все вдруг показались в картинном отдалении, и когда, постепенно темнея, входила и вошла потом дорога под тень широких развилистых дерев, разместившихся врассыпку по зеленому ковру до самой деревни, и замелькали кирченые избы мужиков и крытые красными крышами господские строения; когда пылко забившееся сердце и без вопроса знало, куды приехало, — ощущенья, непрестанно накоплявшиеся, исторгнулись наконец почти такими словами: «Ну, не дурак ли я был доселе?
Стремит Онегин? Вы заране
Уж угадали; точно так:
Примчался к ней, к своей Татьяне,
Мой неисправленный чудак.
Идет,
на мертвеца похожий.
Нет ни одной души в прихожей.
Он в залу; дальше: никого.
Дверь отворил он. Что ж его
С такою силой поражает?
Княгиня перед ним, одна,
Сидит, не убрана, бледна,
Письмо какое-то читает
И тихо слезы льет
рекой,
Опершись
на руку щекой.
— Ай, славная монета! Ай, добрая монета! — говорил он, вертя один червонец в руках и пробуя
на зубах. — Я думаю, тот человек, у которого пан обобрал такие хорошие червонцы, и часу не прожил
на свете,
пошел тот же час в
реку, да и утонул там после таких славных червонцев.
Прислуга Алины сказала Климу, что барышня нездорова, а Лидия ушла гулять; Самгин спустился к
реке, взглянул вверх по течению, вниз — Лидию не видно. Макаров играл что-то очень бурное. Клим
пошел домой и снова наткнулся
на мужика, тот стоял
на тропе и, держась за лапу сосны, ковырял песок деревянной ногой, пытаясь вычертить круг. Задумчиво взглянув в лицо Клима, он уступил ему дорогу и сказал тихонько, почти в ухо...
— В своей ли ты
реке плаваешь? — задумчиво спросила она и тотчас же усмехнулась, говоря: — Так — осталась от него кучка тряпок? А был большой… пакостник. Они трое: он, уездный предводитель дворянства да управляющий уделами — девчонок-подростков портить любили. Архиерей донос
посылал на них в Петербург, — у него епархиалочку отбили, а он для себя берег ее. Теперь она — самая дорогая распутница здесь. Вот, пришел, негодяй!
Как только зазвучали первые аккорды пианино, Клим вышел
на террасу, постоял минуту, глядя в заречье, ограниченное справа черным полукругом леса, слева — горою сизых облаков, за которые уже скатилось солнце. Тихий ветер ласково гнал к
реке зелено-седые волны хлебов. Звучала певучая мелодия незнакомой, минорной пьесы. Клим
пошел к даче Телепневой. Бородатый мужик с деревянной ногой заступил ему дорогу.
Дома, распорядясь, чтоб прислуга подала ужин и ложилась спать, Самгин вышел
на террасу, посмотрел
на реку,
на золотые пятна света из окон дачи Телепневой. Хотелось
пойти туда, а — нельзя, покуда не придет таинственная дама или барышня.
Было тепло, тихо, только колеса весело расплескивали красноватую воду неширокой
реки,
посылая к берегам вспененные волны, — они делали пароход еще более похожим
на птицу с огромными крыльями.
На дачах Варавки поселились незнакомые люди со множеством крикливых детей; по утрам
река звучно плескалась о берег и стены купальни; в синеватой воде подпрыгивали, как пробки, головы людей, взмахивались в воздух масляно блестевшие руки; вечерами в лесу пели песни гимназисты и гимназистки, ежедневно, в три часа, безгрудая, тощая барышня в розовом платье и круглых, темных очках играла
на пианино «Молитву девы», а в четыре
шла берегом
на мельницу пить молоко, и по воде косо влачилась за нею розовая тень.
Потом он слепо
шел правым берегом Мойки к Певческому мосту, видел, как
на мост, забитый людями, ворвались пятеро драгун, как засверкали их шашки, двое из пятерых, сорванные с лошадей, исчезли в черном месиве, толстая лошадь вырвалась
на правую сторону
реки, люди стали швырять в нее комьями снега, а она топталась
на месте, встряхивая головой; с морды ее падала пена.
Шел Самгин осторожно, как весною ходят по хрупкому льду
реки, посматривая искоса
на запертые двери, ворота,
на маленькие, онемевшие церкви. Москва стала очень молчалива, бульвары и улицы короче.
Утром подул горячий ветер, встряхивая сосны, взрывая песок и серую воду
реки. Когда Варавка, сняв шляпу,
шел со станции, ветер забросил бороду
на плечо ему и трепал ее. Борода придала краснолицей, лохматой голове Варавки сходство с уродливым изображением кометы из популярной книжки по астрономии.
Пригретый солнцем, опьяняемый хмельными ароматами леса, Клим задремал. Когда он открыл глаза —
на берегу
реки стоял Туробоев и, сняв шляпу, поворачивался, как
на шарнире, вслед Алине Телепневой, которая
шла к мельнице. А влево, вдали,
на дороге в село, точно плыла над землей тоненькая, белая фигурка Лидии.
В одно из воскресений Борис, Лидия, Клим и сестры Сомовы
пошли на каток, только что расчищенный у городского берега
реки. Большой овал сизоватого льда был обставлен елками, веревка, свитая из мочала, связывала их стволы. Зимнее солнце, краснея, опускалось за
рекою в черный лес, лиловые отблески ложились
на лед. Катающихся было много.
Он утвердительно кивнул головою. Домой
идти не хотелось, он вышел
на берег
реки и, медленно шагая, подумал...
За ним
пошли шестеро, Самгин — седьмой. Он видел, что всюду по
реке бежали в сторону города одинокие фигурки и они удивительно ничтожны
на широком полотнище
реки, против тяжелых дворцов,
на крыши которых опиралось тоже тяжелое, серокаменное небо.
Лютов, придерживая его за рукав,
пошел тише, но и девушки, выйдя
на берег
реки, замедлили шаг. Тогда Лютов снова стал расспрашивать хромого о вере.
Отчего же Ольга не трепещет? Она тоже
шла одиноко, незаметной тропой, также
на перекрестке встретился ей он, подал руку и вывел не в блеск ослепительных лучей, а как будто
на разлив широкой
реки, к пространным полям и дружески улыбающимся холмам. Взгляд ее не зажмурился от блеска, не замерло сердце, не вспыхнуло воображение.
Он прочел страниц пятнадцать. Маша пришла звать его, не хочет ли
пойти на Неву: все
идут посмотреть, как становится
река. Он
пошел и воротился к чаю.
Но их мало, жизни нет, и пустота везде. Мимо фрегата редко и робко скользят в байдарках полудикие туземцы. Только Афонька, доходивший в своих охотничьих подвигах, через леса и
реки, и до китайских, и до наших границ и говорящий понемногу
на всех языках, больше смесью всех, между прочим и наречиями диких, не робея,
идет к нам и всегда норовит прийти к тому времени, когда команде раздают вино. Кто-нибудь поднесет и ему: он выпьет и не благодарит выпивши, не скажет ни слова, оборотится и уйдет.
Между прочим, я встретил целый ряд носильщиков: каждый нес по два больших ящика с чаем. Я следил за ними. Они
шли от
реки: там с лодок брали ящики и несли в купеческие домы, оставляя за собой дорожку чая, как у нас, таская кули, оставляют дорожку муки. Местный колорит! В амбарах ящики эти упаковываются окончательно, герметически, и
идут на американские клипперы или английские суда.
Подстегнув и подтянув правую пристяжную и пересев
на козлах бочком, так, чтобы вожжи приходились направо, ямщик, очевидно щеголяя, прокатил по большой улице и, не сдерживая хода, подъехал к
реке, через которую переезд был
на пароме. Паром был
на середине быстрой
реки и
шел с той стороны.
На этой стороне десятка два возов дожидались. Нехлюдову пришлось дожидаться недолго. Забравший высоко вверх против течения паром, несомый быстрой водой, скоро подогнался к доскам пристани.
Он стоял и смотрел
на нее и невольно слушал вместе и стук своего сердца и странные звуки, которые доносились с
реки. Там,
на реке, в тумане,
шла какая-то неустанная, медленная работа, и то сопело что-то, то трещало, то обсыпалось, то звенели, как стекло, тонкие льдины.
На реке шло то же странное сопенье, шуршанье, треск и звон льда.
Жизнь его в этот год в деревне у тетушек
шла так: он вставал очень рано, иногда в 3 часа, и до солнца
шел купаться в
реку под горой, иногда еще в утреннем тумане, и возвращался, когда еще роса лежала
на траве и цветах.
Сейчас за плотиной громадными железными коробками стояли три доменных печи, выметывавшие вместе с клубами дыма широкие огненные языки; из-за них поднималось несколько дымившихся высоких железных труб.
На заднем плане смешались в сплошную кучу корпуса разных фабрик, магазины и еще какие-то здания без окон и труб.
Река Шатровка, повернув множество колес и шестерен,
шла дальше широким, плавным разливом. По обоим ее берегам плотно рассажались дома заводских служащих и мастеровых.
Утром был довольно сильный мороз (–10°С), но с восходом солнца температура стала повышаться и к часу дня достигла +3°С. Осень
на берегу моря именно тем и отличается, что днем настолько тепло, что смело можно
идти в одних рубашках, к вечеру приходится надевать фуфайки, а ночью — завертываться в меховые одеяла. Поэтому я распорядился всю теплую одежду отправить морем
на лодке, а с собой мы несли только запас продовольствия и оружие. Хей-ба-тоу с лодкой должен был прийти к устью
реки Тахобе и там нас ожидать.
Часов в 9 утра мы снялись с бивака и
пошли вверх по
реке Билимбе. Погода не изменилась к лучшему. Деревья словно плакали: с ветвей их
на землю все время падали крупные капли, даже стволы были мокрые.
Вместе с нею попали еще две небольшие рыбки: огуречник — род корюшки с темными пятнами по бокам и
на спине (это было очень странно, потому что
идет она вдоль берега моря и никогда не заходит в
реки) и колюшка — обитательница заводей и слепых рукавов, вероятно снесенная к устью быстрым течением
реки.
Когда намеченный маршрут близится к концу, то всегда торопишься: хочется скорее закончить путь. В сущности, дойдя до моря, мы ничего не выигрывали. От устья Кумуху мы опять
пойдем по какой-нибудь
реке в горы; так же будем устраивать биваки, ставить палатки и таскать дрова
на ночь; но все же в конце намеченного маршрута всегда есть что-то особенно привлекательное. Поэтому все рано легли спать, чтобы пораньше встать.
Вследствие того что мы рано встали, мы рано выступили и с бивака. Тропа по-прежнему
шла по берегу моря. После
реки Сюригчи
на значительном протяжении
идут метаморфические глинистые сланцы.
Если
пойти по правой, то можно перевалить
на реку Кулумбе (верхний приток Имана), если же
идти по левой (к северо-западу), то выйдешь в один из верхних притоков
реки Арму.
Согласно указаниям, данным солоном, после
реки Тигдамугу мы отсчитали второй безымянный ключик и около него стали биваком. По этому ключику нам следовало
идти к перевалу
на реке Нахтоху.
Здесь тропа оставляет морское побережье и
идет вверх через перевал
на реку Кванда-гоу (большая извилистая падь) — приток
реки Амагу.
При морозе
идти против ветра очень трудно. Мы часто останавливались и грелись у огня. В результате за целый день нам удалось пройти не более 10 км. Заночевали мы в том месте, где
река разбивается сразу
на три протоки. Вследствие ветреной погоды в палатке было дымно. Это принудило нас рано лечь спать.
Мы с Дерсу прошли вдоль по хребту. Отсюда сверху было видно далеко во все стороны.
На юге, в глубоком распадке, светлой змейкой извивалась какая-то
река;
на западе в синеве тумана высилась высокая гряда Сихотэ-Алиня;
на севере тоже тянулись горные хребты;
на восток они
шли уступами, а дальше за ними виднелось темно-синее море. Картина была величественная и суровая.
После Кумуху в последовательном порядке
идет опять ряд мелких горных речек с удэгейскими названиями: Сюэн (по-русски Сваин,
на картах —
река Бабкова), потом Омосо, Илянту и Яктыга. В истоках Омосо есть гора с голой вершиной, которая поэтому и названа Голой. Другая гора, Высокая, находится недалеко от моря, между
реками Омосо и Илянту. Участок берега моря от
реки Кумуху к северу до мыса Сосунова занят выходами гранитов, гнейсов и сиенитов.
На реке Нахтоху он узнал от удэгейцев, что мы
пошли на Амагу, тогда и он отправился за нами вдогонку.
Не желая переходить
реку вброд, мы пробовали было
идти берегом, но скоро убедились, что это невозможно: первая же скала принудила нас перейти
на другую сторону
реки.
28, 29 и 30 августа были посвящены осмотру
реки Сяо-Кемы.
На эту экскурсию я взял с собой Дерсу, Аринина, Сабитова и одного мула. Маршрут я наметил по
реке Сакхоме до истоков и назад, к морю, по
реке Горелой. Стрелки с вьючным мулом должны были
идти с нами до тех пор, пока будет тропа. Дальше мы
идем сами с котомками, а они той же дорогой возвращаются обратно.
После перевала тропа
идет сначала правым берегом
реки, потом переходит через топкое болото
на левый берег, затем снова возвращается
на правую сторону, каковой и придерживается уже до самого устья. В верхней половине
река Квандагоу заросла хвойным лесом, а в нижней — исключительно лиственными породами: тополем, дубом, березой, осокорем, осиной, кленом и т.д.
На следующий день, когда я проснулся, солнце было уже высоко. Мои спутники напились чаю и ждали только меня. Быстро я собрал свою постель, взял в карман кусок хлеба и, пока солдаты вьючили мулов,
пошел вместе с Дерсу, Чжан Бао и А.И. Мерзляковым к
реке Билимбе.
Путь А.И. Мерзлякова начинался от фанзы удэгейца Сиу Ху и
шел прямо
на восток, пересекая несколько маленьких перевальчиков. Перейдя речку Хуля, он повернул к северо-востоку, затем пересек еще одну
реку — Шооми (в верховьях) — и через 3 суток вышел
на реку Кулумбе. Здесь, около скалы Мафа, он где-то видел выходы каменного угля
на поверхность. После перевала по другой безымянной горной речке он пришел
на реку Найну, прямо к корейским фанзам.
По наблюдениям туземцев, лососевые рыбы
идут по Кусуну неодинаково: кета
идет до
реки Сололи, горбуша — до Бягаму и, как всегда, дальше всех забирается мальма. Особенно много ее бывает
на реке Адыне.
По пути нам встречалось много мелких речек, должно быть, притоки
реки Пия. Плохо, когда
идешь без проводника: все равно как слепой. К вечеру мы дошли до какой-то
реки, а
на другой день, к двум часам пополудни, достигли третьего перевала.
После Такемы в последовательном порядке
идут горные речки: Коами (по-удэгейски Агана, а
на морских картах — Лоаенгоу), потом около мыса Большева будет речка Шооми (по-китайски Сеами, по-удэгейски Соми). Долины их близ моря слились вместе и образовали обширную низину, покрытую редколесьем. Шооми длиной 12 км. Истоки ее находятся около горы Туманной с перевалом
на реку Такему, к местности Илимо.