Неточные совпадения
Она быстро пошла в дом, в свой
кабинет, села к столу и написала
мужу...
Она велела сказать
мужу, что приехала, прошла в свой
кабинет и занялась разбором своих вещей, ожидая, что он придет к ней.
Алексей Александрович прошел в ее
кабинет. У ее стола боком к спинке на низком стуле сидел Вронский и, закрыв лицо руками, плакал. Он вскочил на голос доктора, отнял руки от лица и увидал Алексея Александровича. Увидав
мужа, он так смутился, что опять сел, втягивая голову в плечи, как бы желая исчезнуть куда-нибудь; но он сделал усилие над собой, поднялся и сказал...
Да, может быть, боязни тайной,
Чтоб
муж иль свет не угадал
Проказы, слабости случайной…
Всего, что мой Онегин знал…
Надежды нет! Он уезжает,
Свое безумство проклинает —
И, в нем глубоко погружен,
От света вновь отрекся он.
И в молчаливом
кабинетеЕму припомнилась пора,
Когда жестокая хандра
За ним гналася в шумном свете,
Поймала, за ворот взяла
И в темный угол заперла.
Взяв его под руку и тяжело опираясь на нее, она с подозрительной осторожностью прошла в
кабинет, усадила
мужа на диван и даже подсунула за спину его подушку.
Антонида Ивановна вошла, оглядела пустой
кабинет и только теперь заметила на себе пристальный мутный взгляд
мужа.
Раньше она как-то индифферентно относилась к этим двум половинам, но теперь их смысл для нее выяснился вполне: Марья Степановна и не думала смиряться, чтобы по крайней мерс дойти до
кабинета больного
мужа, — напротив, она, кажется, никогда еще не блюла с такой щепетильностью святую отчужденность своей половины, как именно теперь.
Вера Павловна нежится; в своей комнате бывает она теперь только, когда
мужа нет дома или когда он работает, — да нет, и когда работает, она часто сидит у него в
кабинете; когда заметит, что мешает, что работа требует полного внимания, тогда зачем же мешать?
Она бросалась в постель, закрывала лицо руками и через четверть часа вскакивала, ходила по комнате, падала в кресла, и опять начинала ходить неровными, порывистыми шагами, и опять бросалась в постель, и опять ходила, и несколько раз подходила к письменному столу, и стояла у него, и отбегала и, наконец, села, написала несколько слов, запечатала и через полчаса схватила письмо, изорвала, сожгла, опять долго металась, опять написала письмо, опять изорвала, сожгла, и опять металась, опять написала, и торопливо, едва запечатав, не давая себе времени надписать адреса, быстро, быстро побежала с ним в комнату
мужа, бросила его да стол, и бросилась в свою комнату, упала в кресла, сидела неподвижно, закрыв лицо руками; полчаса, может быть, час, и вот звонок — это он, она побежала в
кабинет схватить письмо, изорвать, сжечь — где ж оно? его нет, где ж оно? она торопливо перебирала бумаги: где ж оно?
В
кабинете были только трое: доктор Кацман, напрасно старавшийся привести покойного в чувство, и Дидя с
мужем. Устенька вошла за банковскими дельцами и с ужасом услышала, как говорил Штофф, Мышникову...
Муж лег в
кабинете, да как все в доме уснуло, он тягу.
Пружина безмятежного приюта действовала: Зина уезжала к
мужу. Она энергически протестовала против своей высылки, еще энергичнее протестовала против этого мать ее, но всех энергичнее был Егор Николаевич. Объявив свою непреклонную волю, он ушел в
кабинет, многозначительно хлопнул дверью, велел кучерам запрягать карету, а горничной девушке Зины укладывать ее вещи. Бахарев отдал эти распоряжения таким тоном, что Ольга Сергеевна только проговорила...
Марья Михайловна, бледная и трепещущая, выслушала
мужа, запершись в его
кабинете, и уже не плакала, а тихо объявила: «Мы, Васенька, должны ехать с отцом в Швейцарию».
Нам отвели большой
кабинет, из которого была одна дверь в столовую, а другая — в спальню; спальню также отдали нам; в обеих комнатах, лучших в целом доме, Прасковья Ивановна не жила после смерти своего
мужа: их занимали иногда почетные гости, обыкновенные же посетители жили во флигеле.
— На два слова в
кабинет, Вихров! — И они пошли. Белобрысый
муж m-me Пиколовой тоже последовал за ними, как-то глупо улыбаясь своим широким ртом.
Сидит однажды зверь лесной (это
мужа они так шутя прозвали) у себя в
кабинете запершись, над бумагой свирепствует. Стучатся. Входит Порфирий Петрович, и прямо в ноги.
— Тогда, — продолжал он, —
муж может спать покойно, когда жена и не подле него, или сидеть беззаботно в
кабинете, когда она спит…
Поутру Катрин думала нежностью поправить дело и до чаю еще вышла в
кабинет к
мужу. Ченцов, одетый в охотничий костюм, сидел, насупившись, перед туалетным столом.
— Что такое вы говорите! — сказала уж с удивлением Муза Николаевна. — Аркадий, подтверди, пожалуйста, поет или нет Петр Александрыч! — крикнула она
мужу в
кабинет.
В почтительной позе и склонив несколько набок свою сухощавую голову, стоял перед Тулузовым, сидевшим величаво в богатом
кабинете, дверь которого была наглухо притворена, знакомый нам маляр Савелий Власьев,
муж покойной Аксюши.
Он фофан — и больше ничего, и это счастье его, что вы ему могли такое место доставить по акцизу; а вы молодчина и все уладили; и место
мужу выхлопотали, и чудесно у вас тут! — добавил он, заглянув насколько мог по всем видным из залы комнатам и, заметив в освобожденном от всяких убранств
кабинете кучу столпившихся у порога детей, добавил...
Жена его, женщина тихая и степенная, казавшаяся старше
мужа, несколько раз при Передонове входила в
кабинет и каждый раз спрашивала у
мужа какие-то точные сведения об уездных делах.
Хор певчих, парадные шаферы, плошки, музыка, золото, блеск, духи встретили молодую; вся дворня стояла в сенях, добиваясь увидеть молодых, камердинерова жена в том числе; ее
муж, как высший сановник передней, распоряжался в
кабинете и спальне.
Ирина обмерила
мужа взглядом с ног до головы, повернулась к нему спиной и ушла в свой
кабинет.
Говорили, что нет верных жен; нет такой жены, от которой, при некотором навыке, нельзя было бы добиться ласк, не выходя из гостиной, в то время когда рядом в
кабинете сидит
муж.
Тогда он впустил ее в
кабинет, и она высказала ему все и призналась, что любит другого, что этот другой ее настоящий, самый законный
муж, и она считает долгом совести сегодня же переехать к нему, несмотря ни на что, хотя бы в нее стреляли из пушек.
Она рассказала, что
муж давно уже подозревал ее, но избегал объяснений; очень часто бывали ссоры, и обыкновенно в самый разгар их он внезапно умолкал и уходил к себе в
кабинет, чтобы вдруг в запальчивости не высказать своих подозрений и чтобы она сама не начала объясняться.
В это время быстро вошла в
кабинет княгиня, ходившая уже по зале и очень хорошо слышавшая разговор
мужа с Миклаковым.
— Все лучше посоветоваться! — отвечала кротко княгиня: вечером она видела, что
муж откуда-то приехал очень мрачный, затворился в своем
кабинете и притворился, что читает; но потом, ночью, она очень хорошо слышала, что князь не заснул ни на минуту и даже стонал несколько раз, как бы от чего-то душившего его.
— Да! — протяжно ответила она и снова возвратилась в
кабинет к
мужу.
К Григоровым он начал ездить каждый вечер, и вечера эти обыкновенно проводились таким образом: часу в седьмом княгиня посылала к
мужу спросить, что можно ли к нему прийти сидеть в
кабинет.
Княгиня, войдя в
кабинет, прямо и быстро подошла к нему. Князь протянул ей руку. Княгиня схватила эту руку и начала ее целовать. Князь, с своей стороны, поцеловал ее в лоб Елпидифор Мартыныч, тоже стоя на ногах, с каким-то блаженством смотрел на эту встречу супругов. Наконец, князь и княгиня сели. Последняя поместилась прямо против
мужа и довольно близко около него. Елпидифор Мартыныч занял прежнее свое место.
— Ай! — раздался вслед затем ее пронзительный крик, и когда Елпидифор Мартыныч достиг
кабинета, то увидал там княгиню без чувств, уже распростертую у трупа
мужа.
Раздался звонок. Домна Осиповна думала, что приехал
муж, но оказалось, что это было городское письмо, которое лакей и нес, по обыкновению, в
кабинет к доктору.
Извещение о приезде графа пришло в довольно поэтическую для Домны Осиповны минуту: она сидела в
кабинете у
мужа на диване, рядом с ним, и держала его руку в обеих руках своих; взор ее дышал нежностью и томностью.
На этот раз Лаевскому больше всего не понравилась у Надежды Федоровны ее белая, открытая шея и завитушки волос на затылке, и он вспомнил, что Анне Карениной, когда она разлюбила
мужа, не нравились прежде всего его уши, и подумал: «Как это верно! как верно!» Чувствуя слабость и пустоту в голове, он пошел к себе в
кабинет, лег на диван и накрыл лицо платком, чтобы не надоедали мухи.
Зоя. Я сейчас позову
мужа. (Подходит к дверям
кабинета.) Аполлон, Аполлон!
— Кто там, Аксинья? — спросил я, свешиваясь с балюстрады внутренней лестницы (квартира у врача была в двух этажах: вверху —
кабинет и спальни, внизу — столовая, еще одна комната — неизвестного назначения — и кухня, в которой и помещалась эта Аксинья — кухарка — и
муж ее, бессменный сторож больницы).
— Покойной ночи, господа, — сказала она, вставая из-за стола. — Я прошу вас переночевать вместе, в
кабинете моего покойного
мужа.
— Пойдем туда, Маша, — проговорил, наконец, Владимир Андреич, показав жене глазами на
кабинет. Марья Ивановна встала и пошла за
мужем. Барышни тоже недолго сидели в угольной. Брюнетка взглянула исподлобья на Феоктисту Саввишну и, взяв сестру за руку, ушла с нею в другую комнату.
Несколько минут Сергей Петрович простоял, как полоумный, потом, взяв шляпу, вышел из
кабинета, прошел залу, лакейскую и очутился на крыльце, а вслед за тем, сев на извозчика, велел себя везти домой, куда он возвратился, как и надо было ожидать, сильно взбешенный: разругал отпиравшую ему двери горничную, опрокинул стоявший немного не на месте стул и, войдя в свой
кабинет, первоначально лег вниз лицом на диван, а потом встал и принялся писать записку к Варваре Александровне, которая начиналась следующим образом: «Я не позволю вам смеяться над собою, у меня есть документ — ваша записка, которою вы назначаете мне на бульваре свидание и которую я сейчас же отправлю к вашему
мужу, если вы…» Здесь он остановился, потому что в комнате появилась, другой его друг, Татьяна Ивановна.
Стены, потолок, лампа и ковер на полу замигали ей насмешливо, как бы желая сказать: «Прозевала! прозевала!» Она с плачем бросилась из спальни, шмыгнула в гостиной мимо какого-то незнакомого человека и вбежала в
кабинет к
мужу.
То, забывшись на минуту, она смотрела на Коростелева и думала: «Неужели не скучно быть простым, ничем не замечательным, неизвестным человеком, да еще с таким помятым лицом и с дурными манерами?» То ей казалось, что ее сию минуту убьет Бог за то, что она, боясь заразиться, ни разу еще не была в
кабинете у
мужа.
Возьми меня, я вся твоя!» Отдельный
кабинет, грязь, пьяная, угарная любовь, скитание вместе по труппам, и вечно — старый, гнусный водевиль «Ревнивый
муж и храбрый любовник».
А уж если дама в
кабинет пришла сначала с одним мужчиной, а потом с другим, то, будьте покойны, мы отлично разберем, который
муж и который так.
Ольга Михайловна вскочила с постели. По ее мнению, теперь ей оставалось только одно: поскорее одеться и навсегда уехать из этого дома. Дом был ее собственный, но тем хуже для Петра Дмитрича. Не рассуждая, нужно это или нет, она быстро пошла в
кабинет, чтобы сообщить
мужу о своем решении («Бабья логика!» — мелькнуло у нее в мыслях) и сказать ему на прощанье еще что-нибудь оскорбительное, едкое…
Мужа нашла она в
кабинете. Он сидел у стола и о чем-то думал. Лицо его было строго, задумчиво и виновато. Это уж был не тот Петр Дмитрич, который спорил за обедом и которого знают гости, а другой — утомленный, виноватый и недовольный собой, которого знает одна только жена. В
кабинет пришел он, должно быть, для того, чтобы взять папирос. Перед ним лежал открытый портсигар, набитый папиросами, и одна рука была опущена в ящик стола. Как брал папиросы, так и застыл.
Тут узнал я, что дядя его, этот разумный и многоученый
муж, ревнитель целости языка и русской самобытности, твердый и смелый обличитель торжествующей новизны и почитатель благочестивой старины, этот открытый враг слепого подражанья иностранному — был совершенное дитя в житейском быту; жил самым невзыскательным гостем в собственном доме, предоставя все управлению жены и не обращая ни малейшего внимания на то, что вокруг него происходило; что он знал только ученый совет в Адмиралтействе да свой
кабинет, в котором коптел над словарями разных славянских наречий, над старинными рукописями и церковными книгами, занимаясь корнесловием и сравнительным словопроизводством; что, не имея детей и взяв на воспитание двух родных племянников, отдал их в полное распоряжение Дарье Алексевне, которая, считая все убеждения супруга патриотическими бреднями, наняла к мальчикам француза-гувернера и поместила его возле самого
кабинета своего
мужа; что родные его жены (Хвостовы), часто у ней гостившие, сама Дарья Алексевна и племянники говорили при дяде всегда по-французски…
Вечерами, чтобы несколько рассеять дурное настроение
мужа, Мария Петровна приходила к нему в
кабинет, пробовала ему голову рукой, не горячая ли, и начинала говорить о загранице. Но он просто и невежливо удалял ее...
Николай Евграфович никогда с таким аппетитом не обедал, как в этот день. После обеда, когда Вера принесла Алмазову в
кабинет стакан чаю,
муж и жена вдруг одновременно засмеялись и поглядели друг на друга.