Неточные совпадения
— Конечно, — отвечал Хлопуша, — и я грешен, и эта рука (тут он сжал свой костливый кулак и, засуча
рукава, открыл косматую руку), и эта рука повинна в пролитой христианской
крови. Но я губил супротивника, а не гостя;
на вольном перепутье да в темном лесу, не дома, сидя за печью; кистенем и обухом, а не бабьим наговором.
— Это… это не сюртук. Только немного тут у
рукава… А это вот только здесь, где платок лежал. Из кармана просочилось. Я
на платок-то у Фени сел, кровь-то и просочилась, — с какою-то удивительною доверчивостью тотчас же объяснил Митя. Петр Ильич выслушал, нахмурившись.
На нем лежали окровавленный шелковый белый халат Федора Павловича, роковой медный пестик, коим было совершено предполагаемое убийство, рубашка Мити с запачканным
кровью рукавом, его сюртук весь в кровавых пятнах сзади
на месте кармана, в который он сунул тогда свой весь мокрый от
крови платок, самый платок, весь заскорузлый от
крови, теперь уже совсем пожелтевший, пистолет, заряженный для самоубийства Митей у Перхотина и отобранный у него тихонько в Мокром Трифоном Борисовичем, конверт с надписью, в котором были приготовлены для Грушеньки три тысячи, и розовая тоненькая ленточка, которою он был обвязан, и прочие многие предметы, которых и не упомню.
— Смотрите, не отмыли под ногтями; ну, теперь трите лицо, вот тут:
на висках, у уха… Вы в этой рубашке и поедете? Куда это вы едете? Смотрите, весь обшлаг правого
рукава в
крови.
[Я был
на первом представлении «Ляпунова» в Москве и видел, как Ляпунов засучивает
рукава и говорит что-то вроде «потешусь я в польской
крови».
На другой стороне сидит здоровенный, краснорожий богатырь в одной рубахе с засученным до плеча
рукавом, перед ним цирюльник с окровавленным ланцетом — значит, уж операция кончена; из руки богатыря высокой струей бьет, как из фонтана,
кровь, а под рукой стоит крошечный мальчишка, с полотенцем через плечо, и держит таз, большой таз, наполовину полный
крови.
Действительно, вид у Боброва был ужасный.
Кровь запеклась черными сгустками
на его бледном лице, выпачканном во многих местах угольною пылью. Мокрая одежда висела клочьями
на рукавах и
на коленях; волосы.падали беспорядочными прядями
на лоб.
Фома видел, как отец взмахнул рукой, — раздался какой-то лязг, и матрос тяжело упал
на дрова. Он тотчас же поднялся и вновь стал молча работать…
На белую кору березовых дров капала
кровь из его разбитого лица, он вытирал ее
рукавом рубахи, смотрел
на рукав и, вздыхая, молчал. А когда он шел с носилками мимо Фомы,
на лице его, у переносья, дрожали две большие мутные слезы, и мальчик видел их…
— Наши дороги разошлись, — продолжал Лежнев, — может быть, именно оттого, что, благодаря моему состоянию, холодной
крови да другим счастливым обстоятельствам, ничто мне не мешало сидеть сиднем да оставаться зрителем, сложив руки, а ты должен был выйти
на поле, засучить
рукава, трудиться, работать.
Кровь у того текла из
рукава, текла изо рта, и он, припадая
на правую, здоровую руку, тянул переломанную левую ногу.
Рубашка его
на спине и
на рукавах была смочена
кровью; но
кровь была не его, а из порезанной руки Вельчанинова.
Мужики бросились
на Григорья; тот, парень азартный, изворотливый, видя, что дело дошло до кулаков, мигом вывернулся, засучил
рукав, и дядя Сысой не успел отскочить, как уже получил затрещину и облился
кровью.
Затем он садился
на полозья розвален, отирал
рукавом рубахи пот и
кровь с лица и замирал в усталой позе, тупо глядя
на стену дома, грязную, с облезлою штукатуркой и с разноцветными полосами красок, — маляры Сучкова, возвращаясь с работы, имели обыкновение чистить кисти об эту часть стены.
— Тащить ко мне… Я им задам!.. — задыхающимся голосом
на весь дом закричал Патап Максимыч. Глаза
кровью налились; засучив
рукава рубахи, схватил он коромысел и, дрожа всем телом, пошел навстречу приехавшим.
Стал лекарь
на колени, вынул из кармана ящик с инструментами, одним ланцетом ловко разрезал
рукав, другим
кровь пустил. Тихо потекла из ранки совсем почти черная
кровь.
От толчка в спину я пробежал несколько шагов: падая, ударился лицом о чье-то колено; это колено с силой отшвырнуло меня в сторону. Помню, как, вскочив
на ноги и в безумном ужасе цепляясь за чей-то рвавшийся от меня
рукав, я кричал: «Братцы!.. голубчики!..» Помню пьяный рев толпы, помню мелькавшие передо мною красные, потные лица, сжатые кулаки… Вдруг тупой, тяжелый удар в грудь захватил мне дыхание, и, давясь хлынувшею из груди
кровью, я без сознания упал
на землю.
Стаскивая
рукав, Катя почувствовала в руке боль. Стыдясь своих нагих рук и плеч, она взглянула
на руку. Выше локтевого сгиба, в измазанной
кровью коже, чернела маленькая дырка, такая же была
на противоположной стороне руки. Катя засмеялась, а сама побледнела, глаза стали бледно-серыми, и она, склонившись головою, в бесчувствии упала
на траву.
Рукав Катиной кофточки был густо смочен
кровью, капли
крови чернели
на ее серой юбке. В сумерках глаза Леонида засветились теплой лаской.
— Там, там,
на твоем
рукаве,
кровь…
Ничком и навзничь лежавшие тела убитых, поднятые булавы и секиры
на новые жертвы, толпа обезумевших палачей, мчавшихся кто без шапки, кто нараспашку, с засученными
рукавами, обрызганными
кровью руками, которая капала с них, — все это представляло поразительную картину.
За ними — дородная мордовка в рубашке, испещренной по плечам,
рукавам и подолу красною шерстью, как будто она исписана
кровью; грудь ее отягчена серебряными монетами разной величины в несколько рядов; в ушах ее по шару из лебединого пуху, а под ним бренчат монеты, как бляхи
на узде лошадиной.
Шум, ропот, визг, вопли убиваемых, заздравные окрики, гик, смех и стон умирающих — все слилось вместе в одну страшную какофонию. Ничком и навзничь лежавшие тела убитых, поднятые булавы и секиры
на новые жертвы, толпа обезумевших палачей, мчавшихся: кто без шапки, кто нараспашку с засученными
рукавами, обрызганными
кровью руками, которая капала с них, — все это представляло поразительную картину.
Старик расстегнул
на себе поясный ремень, спустил левый
рукав кафтана и рубашки, отчего обнажилось плечо. Оно было изрыто кровавыми бороздами;
кровь, худо запекшаяся, струилась еще по остову старца.
Табор их теперь представлял чрезвычайно большое оживление: здесь пылали костры, кипели котлы с рыбой, пили вино и плясали; фокусники лили из одного сосуда воду и
кровь, пускали из
рукава лебедей, а когда народ слишком надвигал
на них и стеснял их арену, они бросали
на землю вишневые жезлы, собранные из мелких штучек, искусно нанизанных
на тонкую струну, и когда брали эти жезлы искусною рукой за конец, то жезлы изгибались и вертелись, как змеи.