Неточные совпадения
— А этот,
маленький, с
вихрами, — отвечал папа, весело улыбаясь.
Он был очень
маленький, поэтому огромная голова его в
вихрах темных волос казалась чужой на узких плечах, лицо, стиснутое волосами, едва намеченным, и вообще в нем, во всей его фигуре, было что-то незаконченное.
— Вот и с старушкой кстати прощусь, — говорил за чаем Груздев с грустью в голосе. — Корень была, а не женщина… Когда я еще босиком бегал по пристани, так она частенько началила меня… То за
вихры поймает, то подзатыльника хорошего даст. Ох, жизнь наша, Петр Елисеич… Сколько ни живи, а все помирать придется. Говори мне спасибо, Петр Елисеич, что я тогда тебя помирил с матерью. Помнишь? Ежели и помрет старушка, все же одним грехом у тебя
меньше. Мать — первое дело…
В
маленьком домике Клеопатры Петровны окна были выставлены и горели большие местные свечи. Войдя в зальцо,
Вихров увидел, что на большом столе лежала Клеопатра Петровна; она была в белом кисейном платье и с цветами на голове. Сама с закрытыми глазами, бледная и сухая, как бы сделанная из кости. Вид этот показался ему ужасен. Пользуясь тем, что в зале никого не было, он подошел, взял ее за руку, которая едва послушалась его.
В необразованном, пошловатом провинциальном мирке они были почти единственными представителями и отголосками того
маленького ручейка мысли повозвышеннее, чувств поблагороднее и стремлений попоэтичнее, который в то время так скромно и почти таинственно бежал посреди грубой и, как справедливо выражался
Вихров, солдатским сукном исполненной русской жизни.
Павел на другой же день обошел всех своих друзей, зашел сначала к Неведомову. Тот по-прежнему был грустен, и хоть Анна Ивановна все еще жила в номерах, но он, как сам признался Павлу, с нею не видался. Потом
Вихров пригласил также и Марьеновского, только что возвратившегося из-за границы, и двух веселых
малых, Петина и Замина. С Саловым он уже больше не видался.
Она, как увидел
Вихров, играла в карты с Катишь Прыхиной и с каким-то молодым человеком очень
маленького роста.
Когда он принялся работать, то снял свой синий кафтан и оказался в красной рубахе и плисовых штанах. Обивая в гостиной мебель и ползая на коленях около кресел, он весьма тщательно расстилал прежде себе под ноги тряпку. Работая, он обыкновенно набивал себе полнехонек рот
маленькими обойными гвоздями и при этом очень спокойно, совершенно полным голосом, разговаривал, как будто бы у него во рту ничего не было.
Вихров заметил ему однажды, что он может подавиться.
Вихров в это время случайно взглянул в окно и увидел, что какой-то молодой
малый все как-то жался к стене и точно прятался за нее.
— Нет, жаль! — сказал
Вихров (он особенно был как-то на этот раз в добром и миротворном расположении духа). —
Малый умный, даровитый, — продолжал он, — и тоже в своем роде идеалист.
Шаги куда-то удалились, потом снова возвратились, и затем началось неторопливое отпирание дверей. Наконец, наши гости были впущены.
Вихров увидел, что им отворила дверь некрасивая горничная; в
маленьком зальце уже горели две свечи. Генерал вошел развязно, как человек, привыкший к этим местам.
Часов в десять утра к тому же самому постоялому двору, к которому
Вихров некогда подвезен был на фельдъегерской тележке, он в настоящее время подъехал в своей коляске четверней. Молодой лакей его Михайло, бывший некогда комнатный мальчик, а теперь
малый лет восемнадцати, франтовато одетый, сидел рядом с ним. Полагая, что все злокачества Ивана произошли оттого, что он был крепостной,
Вихров отпустил Михайлу на волю (он был родной брат Груши) и теперь держал его как нанятого.
После ужина их отвели в гостиницу и каждому хотели было дать по отдельной комнате; но богомольцы наши разместились так, что Захаревский с дочерью заняли
маленькое отделение, а Живин и
Вихров легли в одной комнате.
Пока она думала и надеялась, что
Вихров ответит ей на ее чувство, — она любила его до страсти, сентиментальничала, способна была, пожалуй, наделать глупостей и неосторожных шагов; но как только услыхала, что он любит другую, то сейчас же поспешила выкинуть из головы все мечтания, все надежды, — и у нее уже остались только
маленькая боль и тоска в сердце, как будто бы там что-то такое грызло и вертело.
Потом
Вихров через несколько минут осмелился взглянуть в сторону могилы и увидел, что гроб уж был вынут, и мужики несли его. Он пошел за ними.
Маленький доктор, все время стоявший с сложенными по-наполеоновски руками на окраине могилы и любовавшийся окрестными видами, тоже последовал за ними.
Вихров слушал обеих дам с полуулыбкою, но Живин, напротив, весь был внимание: ему нравилось и то, что говорила жена, и то, что говорила Эйсмонд; но дамы, напротив, сильно не понравились друг другу, и Юлия даже по этому случаю имела
маленькую ссору с мужем.
Отправив все это в городе на почту,
Вихров проехал затем в погребок, который состоял всего из одной только
маленькой и грязной комнатки, но тем не менее пользовался большою известностью во всем уезде: не было, я думаю, ни одного чиновника, ни одного помещика, который бы хоть раз в жизни не пивал в этом погребке, в котором и устроено было все так, что ничего другого нельзя было делать, как только пить: сидеть можно было только около единственного стола, на котором всегда обыкновенно пили, и съесть чего-нибудь можно было достать такого, что возбуждает жажду пить, каковы: селедка, икра…
— Очень уж велика!.. Могла бы быть и
меньше! — подхватил
Вихров. — Ну, а еще какой-нибудь другой истории любви, Гаврило Емельяныч, не знаешь ли? — прибавил он.
В прежнее время она никак бы не допустила этого сделать; кроме того,
Вихров с большим неудовольствием видел, что в ухабах, когда сани очень опускались вниз, Клеопатра Петровна тоже наклонялась и опиралась на
маленького доктора, который, в свою очередь, тоже с большим удовольствием подхватывал ее.
Плавин жил в казенной квартире, с мраморной лестницей и с казенным, благообразным швейцаром; самая квартира, как можно было судить по первым комнатам, была огромная, превосходно меблированная…
Маленькое общество хозяина сидело в его библиотеке, и первый, кого увидал там
Вихров, — был Замин; несмотря на столько лет разлуки, он сейчас же его узнал. Замин был такой же неуклюжий, как и прежде, только больше еще растолстел, оброс огромной бородищей и был уже в не совершенно изорванном пальто.
— А,
Вихров, здравствуйте! — вскрикнула она весело, хлопнув своей
маленькой ручкой в его руку.
Вихров затем, все еще продолжавший дрожать, взглянул на правую сторону около себя и увидел лежащий пистолет; он взял его и сейчас же разрядил, потом он взглянул в противоположную сторону и там увидел невиннейшее зрелище: Мелков спокойнейшим и смиреннейшим образом сидел на лавке и играл с
маленьким котенком. Вихрова взбесило это.
Вихров пошел. В передней их встретил заспанный лакей; затем они прошли темную залу и темную гостиную — и только уже в наугольной, имеющей вид кабинета, увидели хозяина, фигура которого показалась Вихрову великолепнейшею. Петр Петрович, с одутловатым несколько лицом, с небольшими усиками и с эспаньолкой, с огромным животом, в ермолке, в плисовом малиновом халате нараспашку, с ногами, обутыми в мягкие сапоги и, сверх того еще, лежавшими на подушке, сидел перед
маленьким столиком и раскладывал гран-пасьянс.
Однажды
Вихров, идя по Невскому, увидел, что навстречу ему идут какие-то две не совсем обычные для Петербурга фигуры, мужчина в фуражке с кокардой и в черном, нескладном, чиновничьем, с светлыми пуговицами, пальто, и женщина в сером и тоже нескладном бурнусе, в
маленькой пастушечьей соломенной шляпе и с короткими волосами.
Как цветок из семени, занесенного
вихрем на чуждую почву, — она как-то неожиданно для рассеянного Семена Афанасьевича родилась в швейцарском отеле, первые годы жизни провела за границей, потом попала в отель на
Малой Морской, откуда ее мать вынесли в белом гробу, чтобы увезти на кладбище в деревню.
Бывало, по вечерам, вычистив лошадей, они соберутся в кружок около конюшен, и
маленький рыжий казак, встряхнув
вихрами, высоким голосом запоет, как медная труба; тихонько, напряженно вытягиваясь, заведет печальную песню про тихий Дон, синий Дунай.
Когда Делорж копьем своим тяжелым
Пробил мне шлем и мимо проскакал,
А я с открытой головой пришпорил
Эмира моего, помчался
вихремИ бросил графа на́ двадцать шагов,
Как
маленького пажа; как все дамы
Привстали с мест, когда сама Клотильда,
Закрыв лицо, невольно закричала,
И славили герольды мой удар, —
Тогда никто не думал о причине
И храбрости моей и силы дивной!
На Булаке я с трудом добился у него, в каком доме он живет, наконец мы влезли в сени
маленького флигеля, спрятанного в глубине двора и
вихрях снега. Он нащупал дверь, осторожно постучал и зашипел...
Черный высокий столб, похожий на
вихрь или смерч, показался на том берегу бухты. Он с страшною быстротой двигался через бухту по направлению к гостинице, становясь все
меньше и темнее, и Коврин едва успел посторониться, чтобы дать дорогу… Монах с непокрытою седою головой и с черными бровями, босой, скрестивши на груди руки, пронесся мимо и остановился среди комнаты.
Лечу, лечу к мальчишке
малому,
Средь
вихря и огня…
Всё, всё по старому, бывалому,
Да только — без меня!
Вскрикнула от радости
маленькая Дуня и в детском восторге
вихрем помчалась к красивым цветочкам…
Острая, жгучая тоска… Боль пережитых воспоминаний… Сожаление о минувшем… Все это
вихрем поднялось из глубины детской души и закружилось, и завертелось, и зашумело в ней, наполняя неописуемым страданием эту бедную
маленькую душу!
«Свадьба завтра… Белая голубка поселится в орлином гнезде, где
маленькому орленку нет места… О, деда! я сдержу мою клятву!» —
вихрем пронеслось в моих мыслях.
Там, наверху, сшибаются
вихри, чудовищные волны с ревом бросаются на небо, земля сотрясается, валятся скалы, поросшие вековым мохом, зловеще ползет по склонам огненная лава, — а тут, в пещерке, мирно плавают
маленькие козявочки, копошатся в иле, сосут водоросли.
— Я пришла сюда, чтобы научиться искусству, которое я люблю всем сердцем, всем существом моим… Не знаю, что выйдет из меня: актриса или бездарность, но… какая-то огромная сила владеет мною… Что-то поднимает меня от земли и носит
вихрем, когда я читаю стихи в лесу, в поле, у озера или просто так, дома… В моих мечтах я создала замок Трумвиль, в котором была я принцессой Брандегильдой, а мой муж рыцарем Трумвилем… А мой
маленький принц, мой ребенок…
Тут произошло нечто совсем неожиданное. Ворох соломы зашевелился, словно живой, под Юриком, и из-под него высунулась белобрысая головенка с потешными пышными
вихрами и
маленьким носом, торчавшим на детской грязной рожице в виде пуговицы.
Сейчас мне безумно хочется влететь
вихрем за ограду, подхватить на руки моего «
маленького принца» и целовать безудержно его разгоревшуюся от жары мордочку. Но этого нельзя. «Аристократическая» нянька запрещает зря волновать «дите». Ведь если я утащу моего мальчуганчика к себе, он уже не пожелает к ней вернуться.