Неточные совпадения
Марина не возвращалась недели три, — в магазине торговал чернобородый Захарий, человек молчаливый, с неподвижным, матово-бледным лицом, темные глаза его смотрели грустно, на вопросы он
отвечал кратко и тихо; густые, тяжелые волосы простеганы нитями преждевременной седины. Самгин нашел, что этот Захарий очень похож на переодетого
монаха и слишком вял, бескровен для того, чтоб служить любовником Марины.
— Нет, уж я вас обязан руководить к самому старцу, —
ответил монах.
Пораженный и убитый горем
монах явился в Константинополь ко вселенскому патриарху и молил разрешить его послушание, и вот вселенский владыко
ответил ему, что не только он, патриарх вселенский, не может разрешить его, но и на всей земле нет, да и не может быть такой власти, которая бы могла разрешить его от послушания, раз уже наложенного старцем, кроме лишь власти самого того старца, который наложил его.
— Я за сумасшедший дом и за сумасшедших не
отвечаю, — тотчас же озлобленно
ответил Миусов, — но зато избавлю себя от вашего общества, Федор Павлович, и поверьте, что навсегда. Где этот давешний
монах?..
—
Монах на монастырь просит, знал к кому прийти! — громко между тем проговорила стоявшая в левом углу девица. Но господин, подбежавший к Алеше, мигом повернулся к ней на каблуках и взволнованным срывающимся каким-то голосом ей
ответил...
Среди этого чтения кто-то подъехал к крыльцу. Пушкин взглянул в окно, как будто смутился и торопливо раскрыл лежавшую на столе Четью-Минею. Заметив его смущение и не подозревая причины, я спросил его: что это значит? Не успел он
ответить, как вошел в комнату низенький, рыжеватый
монах и рекомендовался мне настоятелем соседнего монастыря.
Мать, в свою очередь, пересказывала моему отцу речи Александры Ивановны, состоявшие в том, что Прасковью Ивановну за богатство все уважают, что даже всякий новый губернатор приезжает с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого не уважает и не любит; что она своими гостями или забавляется, или ругает их в глаза; что она для своего покоя и удовольствия не входит ни в какие хозяйственные дела, ни в свои, ни в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется и наживает большие деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как они и с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть не может попов и
монахов, и нищим никому копеечки не подаст; молится богу по капризу, когда ей захочется, — а не захочется, то и середи обедни из церкви уйдет; что священника и причет содержит она очень богато, а никого из них к себе в дом не пускает, кроме попа с крестом, и то в самые большие праздники; что первое ее удовольствие летом — сад, за которым она ходит, как садовник, а зимою любит она петь песни, слушать, как их поют, читать книжки или играть в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту, не любит, никогда не ласкает и денег не дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать не хотела и
отвечала, что Багровы родную племянницу не бросят без куска хлеба и что лучше век оставаться в девках, чем навязать себе на шею мужа, который из денег женился бы на ней, на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей за то.
— Где тут, какая теперь служба, —
отвечал опять как бы с сердцем
монах, — настоятель-то в отлучке, а братия вся на работе.
— Давно; двадцать вот уж годов при одной мельнице служу, —
отвечал монах немножко сердитым голосом, — я в ней все уставы знаю!.. Что ни сломайся, николи плотников не зову — все сам!
— Есть много свободных, —
отвечал монах. — Теперь погуляйте пока в нашем монастырском саду, потом просим милости и за нашу трапезу монашескую, не скушаете ли чего-нибудь.
— Можете, —
отвечал казначей и посмотрел на худого
монаха. Тот подошел к раке, отпер ее висевшим у него на поясе ключом и с помощью казначея приподнял крышку, а сей последний раскрыл немного и самую пелену на мощах, и Вихров увидел довольно темную и, как ему показалось, не сухую даже грудь человеческую. Трепет объял его; у него едва достало смелости наклониться и прикоснуться губами к священным останкам. За ним приложились и все прочие, и крышка раки снова опустилась и заперлась.
— Мало ли что я прежде хотел и предполагал! —
отвечал Павел намекающим и злобным голосом. — Я уж не ученым, а
монахом хочу быть, — прибавил он с легкою усмешкою.
— В
монахи я не собирался, —
ответил он, — а в лакеи — ненадолго пошел…
— Целые ведра его выпивает с своими
монахами, —
отвечал генерал, махнув рукой, и быстро устремился к главному буфетчику.
— А мне глянется игумен-то, —
ответил вершник, — крепкий человек, хоша бы и не
монахом быть… Монастырские-то ваши мужичонки при Поликарпе совсем измотались, да и монашеская честная братия тоже, а Моисей и взнуздал. Он правильно, Моисей-то…
— Не под силу нам, мирским людям, смирение, когда и
монахов гордость обуяла, — смело
ответил мужик. — Я свою гордость пешком унес, а ты едва привез ее на четверне…
— Вот ужо придет к нам подмога из Усторожья, так уж тогда мы с тобой поговорим, оглашенный, —
отвечали со стены
монахи. — Не от ума ты, поп, задурил… Никакого батюшки Петра Федорыча нету, а есть только воры и изменщики. И тебе, Арефа, достанется на орехи за твое воровство.
— Чёрт его побери! —
отвечал другой, покачиваясь; — славный малый!.. пьет как бочка, дерется как зверь… и умнее
монаха!..
— Трудно понять, кто теперь верит, — не сразу
ответил монах. — Думают все — много, а веры не заметно. Думать-то не надо, если веришь. Этот, который о боге с рогами говорил…
— Да, да, — торопливо
отвечает он, — спасибо тебе, спасибо! Ты монахам-то не говори. Про хлеб-то. Отнимут ещё. Они завистливы, монахи-то. Их ведь беси тоже знают. Беси всё знают. Ты молчи!
— Это все равно, —
ответил монах не сразу, тихим голосом, обращаясь к нему лицом. — Легенда, мираж и я — все это продукт твоего возбужденного воображения. Я призрак.
Монах не
ответил. Коврин взглянул на него и не разглядел лица: черты его туманились и расплывались. Затем у
монаха стали исчезать голова, руки; туловище его смешалось со скамьей и с вечерними сумерками, и он исчез совсем.
Монах имел необыкновенно кроткий вид. Высокий, сгорбленный, с впалой грудью и длипными натруженными руками. Худое и длинное лице чуть было тронуто боролкой, из под послушнической скуфейки выбивались пряди прямых и серых, как лен, волос. Он
ответил на приглашение Егорушки немного больной улыбкой, но подошел и занял место на скамеечке.
Но чрез несколько месяцев опять явились
монахи энатские; они принесли с собою младенца, бросили его середь двора и с злобной усмешкой сказали: «Братия, ваше дело вскормить чадо порочной жизни вашей!» Обиженная братия требовала, чтоб назвали виновного, — ей
отвечали именем Феодора.
— Дрыхнет, —
отвечал монах и продолжал...
Монах, извиняясь,
отвечал, что это точно был он, и что он зашел в комнаты по ошибке, потому что не знал дороги в контору.
— Я знаю, —
отвечал монах, — что вам неизвестны те сложные и значительные связи, которые соединяют вас с судьбою этого земледельца. Но от слепого нельзя ожидать того, чтобы он видел, и потому я сожалею о том, что вы вредите сами себе, и постараюсь защитить вас от тех ран, которые вы собираетесь нанести себе.
Монахи ничего не
ответили и даже не взглянули на мельника.
Монахи тоже заплакали и с участием стали расспрашивать, зачем он плачет, отчего лицо его так угрюмо, но он не сказал ни слова и заперся в своей келье. Семь дней сидел он у себя, ничего не ел, не пил, не играл на органе и плакал. На стук в его дверь и на просьбы
монахов выйти и поделиться с ними своею печалью он
отвечал глубоким молчанием.
Каково же поэтому было удивление
монахов, когда однажды ночью в их ворота постучался человек, который оказался горожанином и самым обыкновенным грешником, любящим жизнь. Прежде чем попросить у настоятеля благословения и помолиться, этот человек потребовал вина и есть. На вопрос, как он попал из города в пустыню, он
отвечал длинной охотничьей историей: пошел на охоту, выпил лишнее и заблудился. На предложение поступить в
монахи и спасти свою душу он
ответил улыбкой и словами: «Я вам не товарищ».
— У моих сыновей, когда они были мальчики, — продолжала хозяйка, — был репетитор из академистов, очень честолюбивый, но смешной, и все собирался в
монахи, а когда мы ему говорили: «Вы, monsieur, лучше женитесь!» — так он на это прямо
отвечал: «Не вижу надобности».
— Не совсем так, граф Александр Васильевич, я есть и нет меня, —
отвечал монах.
— О вей, о вей! —
отвечал шепотом
монах, качая головой и озираясь: — Не знаю, как и помоць [Хотя
монах говорил с Никласзоном по-немецки, но я старался в переводе Авраамовой речи удержать его выговор русского языка. — Авраам также лицо историческое.].
„Видишь, сколько мелких камней на кладбище, —
отвечает один, — есть чем оборониться, да и
монахи бегут… лучше в церкви”.
— Врача здесь нет, —
отвечал хозяин, добродушный крестьянин, — недалеко от нас, в монастыре святого Винцента, вы найдете прекрасного доктора-монаха и хороший уход.
— Мне этого и хоцется, добрый Никласзон, —
отвечал шепотом
монах, — но теперь не время об этом рассуждать.
— Она постриглась в монастырь в Киеве… Я видел ее издали, но не хотел нарушить ее душевный покой, —
отвечал монах.
Баронесса
отвечала, что праздник, ею затеянный, есть долг, который она платит своим друзьям и ближним и которым хочет утешить больную единственную дочь; что, кончив его, немедленно примется за исполнение приказаний своего наставника и друга.
Монах перевел, что баронесса сейчас после их отбытия велит оставить приготовления к празднеству, хотя ей это очень жалко, и немедленно займется исполнением даваемых ей советов, которые она чтит за приказания.
— Оленин сознался, свидетели подтвердили. Эберс тоже не стал отпираться… Государь, как говорят, спросил его: «Как же ты решился на такой поступок?» «Из любви к ближнему…» —
отвечал Эберс. «У тебя наклонности к духовной жизни, а ты офицер… Ступай в
монахи…» — решил государь.
— Я и не сержусь, —
отвечала Праша, — а то она мне советует замуж, то к
монаху, то самой в монахини. Какой беспокой! А мне хорошо.
— Брось-ка ты свои лоханки, Прашенция, и оставайся здесь, я тебя с душеполезным
монахом познакомлю. — Но этого Праша так испугалась, что сейчас же начала прощаться, а когда Зинаида еще хотела ей что-то сказать, она
ответила...