Неточные совпадения
Скотинин. Ох, братец, друг ты
мой сердешный! Со мною чудеса творятся. Сестрица
моя вывезла меня скоро-наскоро из
моей деревни в свою, а коли так же проворно вывезет меня из своей деревни в
мою, то могу пред целым светом по чистой
совести сказать: ездил я ни по что, привез ничего.
«Вопросы о ее чувствах, о том, что делалось и может делаться в ее душе, это не
мое дело, это дело ее
совести и подлежит религии», сказал он себе, чувствуя облегчение при сознании, что найден тот пункт узаконений, которому подлежало возникшее обстоятельство.
«Итак, — сказал себе Алексей Александрович, — вопросы о ее чувствах и так далее — суть вопросы ее
совести, до которой мне не может быть дела.
Моя же обязанность ясно определяется. Как глава семьи, я лицо, обязанное руководить ею и потому отчасти лицо ответственное; я должен указать опасность, которую я вижу, предостеречь и даже употребить власть. Я должен ей высказать».
Как не чувствовать мне угрызения
совести, зная, что даром бременю землю, и что скажут потом
мои дети?
Но я не создан для блаженства;
Ему чужда душа
моя;
Напрасны ваши совершенства:
Их вовсе недостоин я.
Поверьте (
совесть в том порукой),
Супружество нам будет мукой.
Я, сколько ни любил бы вас,
Привыкнув, разлюблю тотчас;
Начнете плакать: ваши слезы
Не тронут сердца
моего,
А будут лишь бесить его.
Судите ж вы, какие розы
Нам заготовит Гименей
И, может быть, на много дней.
Ну, насчет этого вашего вопроса, право, не знаю, как вам сказать, хотя
моя собственная
совесть в высшей степени спокойна на этот счет.
Второе:
совесть моя совершенно покойна; я без всяких расчетов предлагаю.
Ты, конечно, прав, говоря, что это не ново и похоже на все, что мы тысячу раз читали и слышали; но что действительно оригинально во всем этом, — и действительно принадлежит одному тебе, к
моему ужасу, — это то, что все-таки кровь по
совести разрешаешь, и, извини меня, с таким фанатизмом даже…
Но считайте, как хотите, а теперь желаю, с
моей стороны, всеми средствами загладить произведенное впечатление и доказать, что и я человек с сердцем и
совестью.
Да вы уж родом так: собою не велички,
А песни, что́ твой соловей!» —
«Спасибо, кум; зато, по
совести моей,
Поёшь ты лучше райской птички.
Не казнь страшна: пращур [Пращур — предок.]
мой умер на лобном месте, [Лобное место — возвышение на Красной площади, где иногда казнили государственных преступников.] отстаивая то, что почитал святынею своей
совести; отец
мой пострадал вместе с Волынским и Хрущевым.
Совесть моя была чиста; я суда не боялся; но мысль отсрочить минуту сладкого свидания, может быть, на несколько еще месяцев — устрашала меня.
— Слушай, — продолжал я, видя его доброе расположение. — Как тебя назвать не знаю, да и знать не хочу… Но бог видит, что жизнию
моей рад бы я заплатить тебе за то, что ты для меня сделал. Только не требуй того, что противно чести
моей и христианской
совести. Ты
мой благодетель. Доверши как начал: отпусти меня с бедною сиротою, куда нам бог путь укажет. А мы, где бы ты ни был и что бы с тобою ни случилось, каждый день будем бога молить о спасении грешной твоей души…
— В-третьих, потому, что в письме этом, как в зеркале, видна ваша нежность, ваша осторожность, забота обо мне, боязнь за
мое счастье, ваша чистая
совесть… все, что указал мне в вас Андрей Иваныч и что я полюбила, за что забываю вашу лень… апатию…
— Словом —
совесть не угрызает вас, не шепчет вам, как глубоко оскорбляете вы бедного
моего друга…
— Что ваша
совесть говорит вам? — начала пилить Бережкова, — как вы оправдали
мое доверие? А еще говорите, что любите меня и что я люблю вас — как сына! А разве добрые дети так поступают? Я считала вас скромным, послушным, думала, что вы сбивать с толку бедную девочку не станете, пустяков ей не будете болтать…
— Будь уверен,
мой друг, что я искренно радуюсь, — ответил он, вдруг приняв удивительно серьезную мину, — он стар, конечно, но жениться может, по всем законам и обычаям, а она — тут опять-таки дело чужой
совести, то, что уже я тебе повторял,
мой друг.
— Друг
мой, что я тут мог? Все это — дело чувства и чужой
совести, хотя бы и со стороны этой бедненькой девочки. Повторю тебе: я достаточно в оно время вскакивал в
совесть других — самый неудобный маневр! В несчастье помочь не откажусь, насколько сил хватит и если сам разберу. А ты,
мой милый, ты таки все время ничего и не подозревал?
Впрочем, он тогда же стал уверять, что мать
моя полюбила его по «приниженности»: еще бы выдумал, что по крепостному праву! Соврал для шику, соврал против
совести, против чести и благородства!
Я рассуждал так: дело с письмом о наследстве есть дело
совести, и я, выбирая Васина в судьи, тем самым выказываю ему всю глубину
моего уважения, что, уж конечно, должно было ему польстить.
— Ах, Боже
мой, да ты не торопись: это все не так скоро. Вообще же, ничего не делать всего лучше; по крайней мере спокоен
совестью, что ни в чем не участвовал.
— Если б я зараньше сказал, то мы бы с тобой только рассорились и ты меня не с такой бы охотою пускал к себе по вечерам. И знай,
мой милый, что все эти спасительные заранее советы — все это есть только вторжение на чужой счет в чужую
совесть. Я достаточно вскакивал в
совесть других и в конце концов вынес одни щелчки и насмешки. На щелчки и насмешки, конечно, наплевать, но главное в том, что этим маневром ничего и не достигнешь: никто тебя не послушается, как ни вторгайся… и все тебя разлюбят.
— Вижу, но он еще помог бы оправдать
мой поступок во мнении света, а теперь — я опозорена! Довольно;
совесть моя чиста. Я оставлена всеми, даже родным братом
моим, испугавшимся неуспеха… Но я исполню свой долг и останусь подле этого несчастного, его нянькой, сиделкой!
—
Совесть же
моя требует жертвы своей свободой для искупления
моего греха, и решение
мое жениться на ней, хотя и фиктивным браком, и пойти за ней, куда бы ее ни послали, остается неизменным», с злым упрямством сказал он себе и, выйдя из больницы, решительным шагом направился к большим воротам острога.
Вот там молодой блестящий офицер высшего общества, едва начинающий свою жизнь и карьеру, подло, в тиши, безо всякого угрызения
совести, зарезывает мелкого чиновника, отчасти бывшего своего благодетеля, и служанку его, чтобы похитить свой долговой документ, а вместе и остальные денежки чиновника: „пригодятся-де для великосветских
моих удовольствий и для карьеры
моей впереди“.
Таинственный гость, а теперь уже друг
мой, поведал мне, что вначале даже и совсем не мучился угрызениями
совести.
Да ведь я низкая, я ведь неистовая, ну, а в другую минуту я, бывало, Алеша, на тебя как на
совесть мою смотрю.
Сущий мученик четырнадцатого класса, огражденный своим чином токмо от побоев, и то не всегда (ссылаюсь на
совесть моих читателей).
Нападки ее на
мою философию были оригинальны. Она иронически уверяла, что все диалектические подмостки и тонкости — барабанный бой, шум, которым трусы заглушают страх своей
совести.
Я с удивлением присутствовал при смерти двух или трех из слуг
моего отца: вот где можно было судить о простодушном беспечии, с которым проходила их жизнь, о том, что на их
совести вовсе не было больших грехов, а если кой-что случилось, так уже покончено на духу с «батюшкой».
Главное, что я почерпнул из чтения Евангелия, заключалось в том, что оно посеяло в
моем сердце зачатки общечеловеческой
совести и вызвало из недр
моего существа нечто устойчивое, свое,благодаря которому господствующий жизненный уклад уже не так легко порабощал меня.
— Их дело, — говорил он уверенно, когда на пропажу собрались соседи. — Шляхтич на это не пойдет. Имею немного, что имею —
мое. А у хамов ни стыда, ни
совести, ни страха божия…
Лена засмеялась и подарила меня взглядом, каким обыкновенно поощряла
мои удачные шаги или изречения. Но у меня что-то слегка защемило в глубине
совести. Инстинктивно я почувствовал, что говорю не свое, что, в сущности, этот медвежеватый мальчик, так своеобразно избавившийся от мучительного принуждения к танцам, к которым он не способен, и так мало обращавший внимания на наше мнение (в том числе и на мнение Лены), мне положительно нравится и даже внушает невольное уважение…
Не знали они, что нетрепетен всегда предстою собственному
моему суду, что ланиты
мои не рдели багровым румянцем
совести.
Прекрасные мечты!
Но их достанет на пять дней.
Не век же вам грустить?
Поверьте
совести моей,
Захочется вам жить.
Здесь черствый хлеб, тюрьма, позор,
Нужда и вечный гнет,
А там балы, блестящий двор,
Свобода и почет.
Как знать? Быть может, бог судил…
Понравится другой,
Закон вас права не лишил…
Знаешь ли, что женщина способна замучить человека жестокостями и насмешками и ни разу угрызения
совести не почувствует, потому что про себя каждый раз будет думать, смотря на тебя: «Вот теперь я его измучаю до смерти, да зато потом ему любовью
моею наверстаю…»
— Кажется, я очень хорошо вас понимаю, Лукьян Тимофеевич: вы меня, наверно, не ждали. Вы думали, что я из
моей глуши не подымусь по вашему первому уведомлению, и написали для очистки
совести. А я вот и приехал. Ну, полноте, не обманывайте. Полноте служить двум господам. Рогожин здесь уже три недели, я всё знаю. Успели вы ее продать ему, как в тогдашний раз, или нет? Скажите правду.
Во-вторых, младенец, по
моему личному мнению, непитателен, может быть, даже слишком сладок и приторен, так что, не удовлетворяя потребности, оставляет одни угрызения
совести.
Повторяю, что, может быть, я и во многом в жизни провинился, но этот случай считаю, по
совести, самым сквернейшим поступком из всей
моей жизни.
Добрый друг
мой, сколько мог, я вам, одним вам, высказал
мои мысли по
совести; вы меня поймете. Между тем позвольте мне думать, что одно письменное участие ваше представило вам нечто в
мою пользу; в заключение скажу вам, что если бы и могли существовать те чувства, которые вы стараетесь угадать, то и тогда мне только остается в молчании благоговеть пред ними, не имея права, даже простым изъявлением благодарности, вызывать на такую решимость, которой вся ответственность на мне, Таков приговор судьбы
моей.
— Не знаю, Женечка! — тихо произнес Платонов. — Не то, что я боюсь говорить тебе или советовать, но я совсем ничего не знаю. Это выше
моего рассудка… выше
совести..
Я стал в тупик; мне приходило даже в голову: уж в самом деле не солгал ли я на няньку Агафью; но Евсеич, который в глаза уличал ее, что она все бегала по избам, успокоил
мою робкую ребячью
совесть.
Я не делился с ней в это время, как бывало всегда,
моими чувствами и помышлениями, и мной овладело угрызение
совести и раскаяние; я жестоко обвинял себя, просил прощенья у матери и обещал, что этого никогда не будет.
Я уже смутно чувствовал какое-то беспокойство
совести; вдруг точно пелена спала с
моих глаз.
Разумеется, через несколько дней совсем утихло
мое волнение, успокоилась
совесть, исчезло убеждение, что я дурной мальчик и дурной сын.
— «Ну, говорит, тебе нельзя, а ему можно!» — «Да, говорю, ваше сиятельство, это один обман, и вы вот что, говорю, один дом отдайте тому подрядчику, а другой мне; ему платите деньги, а я пока стану даром работать; и пусть через два года, что его работа покажет, и что
моя, и тогда мне и заплатите, сколько
совесть ваша велит вам!» Понравилось это барину, подумал он немного…
— Есть недурные! — шутил Вихров и, чтобы хоть немножко очистить свою
совесть перед Захаревскими, сел и написал им, брату и сестре вместе, коротенькую записку: «Я, все время занятый разными хлопотами, не успел побывать у вас и хотел непременно исполнить это сегодня; но сегодня, как нарочно, посылают меня по одному экстренному и секретному делу — так что и зайти к вам не могу, потому что за мной, как страж какой-нибудь, смотрит
мой товарищ, с которым я еду».
— Повторяю: я не считаю себя вправе тяготеть над
совестью моих клиентов.
Взглянул я, знаете, на Легкомысленного, а он так и горит храбростью. Сначала меня это озадачило:"Ведь разбойники-то, думаю, убить могут!" — однако вижу, что товарищ
мой кипятится, ну, и я как будто почувствовал угрызение
совести.