Неточные совпадения
Хлестаков. Ты растолкуй ему сурьезно, что мне нужно
есть. Деньги сами собою… Он думает, что, как ему,
мужику, ничего, если не
поесть день, так и другим тоже. Вот новости!
Влас наземь опускается.
«Что так?» — спросили странники.
— Да отдохну пока!
Теперь не скоро князюшка
Сойдет с коня любимого!
С тех пор, как слух прошел,
Что воля нам готовится,
У князя речь одна:
Что
мужику у барина
До светопреставления
Зажату
быть в горсти!..
Глеб — он жаден
был — соблазняется:
Завещание сожигается!
На десятки лет, до недавних дней
Восемь тысяч душ закрепил злодей,
С родом, с племенем; что народу-то!
Что народу-то! с камнем в воду-то!
Все прощает Бог, а Иудин грех
Не прощается.
Ой
мужик!
мужик! ты грешнее всех,
И за то тебе вечно маяться!
«Грехи, грехи, — послышалось
Со всех сторон. — Жаль Якова,
Да жутко и за барина, —
Какую принял казнь!»
— Жалей!.. — Еще прослушали
Два-три рассказа страшные
И горячо заспорили
О том, кто всех грешней?
Один сказал: кабатчики,
Другой сказал: помещики,
А третий —
мужики.
То
был Игнатий Прохоров,
Извозом занимавшийся,
Степенный и зажиточный...
Был грубый, непокладистый
У нас
мужик Агап Петров,
Он много нас корил:
«Ай,
мужики!
Что ни на
есть отчаянный
Был Клим
мужик: и пьяница,
И на руку нечист.
Коли вы больше спросите,
И раз и два — исполнится
По вашему желанию,
А в третий
быть беде!»
И улетела пеночка
С своим родимым птенчиком,
А
мужики гуськом
К дороге потянулися
Искать столба тридцатого.
Пир кончился, расходится
Народ. Уснув, осталися
Под ивой наши странники,
И тут же спал Ионушка
Да несколько упившихся
Не в меру
мужиков.
Качаясь, Савва с Гришею
Вели домой родителя
И
пели; в чистом воздухе
Над Волгой, как набатные,
Согласные и сильные
Гремели голоса...
— Скажи! —
«Идите по лесу,
Против столба тридцатого
Прямехонько версту:
Придете на поляночку,
Стоят на той поляночке
Две старые сосны,
Под этими под соснами
Закопана коробочка.
Добудьте вы ее, —
Коробка та волшебная:
В ней скатерть самобраная,
Когда ни пожелаете,
Накормит,
напоит!
Тихонько только молвите:
«Эй! скатерть самобраная!
Попотчуй
мужиков!»
По вашему хотению,
По моему велению,
Все явится тотчас.
Теперь — пустите птенчика...
Гаврило Афанасьевич,
Должно
быть, перетрусился,
Увидев перед тройкою
Семь рослых
мужиков.
А князь опять больнехонек…
Чтоб только время выиграть,
Придумать: как тут
быть,
Которая-то барыня
(Должно
быть, белокурая:
Она ему, сердечному,
Слыхал я, терла щеткою
В то время левый бок)
Возьми и брякни барину,
Что
мужиков помещикам
Велели воротить!
Поверил! Проще малого
Ребенка стал старинушка,
Как паралич расшиб!
Заплакал! пред иконами
Со всей семьею молится,
Велит служить молебствие,
Звонить в колокола!
«
Поют они без голосу,
А слушать — дрожь по волосу!» —
Сказал другой
мужик.
Да!
был мужик единственный!
«Ой батюшки,
есть хочется!» —
Сказал упалым голосом
Один
мужик; из пещура
Достал краюху —
ест.
Головы
Задрали
мужики:
Вкруг башни по балкончику
Похаживал в подряснике
Какой-то человек
И
пел…
Был случай, и Ермил-мужик
Свихнулся: из рекрутчины
Меньшого брата Митрия
Повыгородил он.
(В те времена хорошие
В России дома не
было,
Ни школы, где б не спорили
О русском
мужике...
Как
пьет мужик, толковано
Немало, а не всякому
Известно, как он
ест.
Со стогом поравнялися —
Все
пьет мужик!
Да
был тут человек,
Павлуша Веретенников
(Какого роду, звания,
Не знали
мужики,
Однако звали «барином».
В стогах не могло
быть по пятидесяти возов, и, чтоб уличить
мужиков, Левин велел сейчас же вызвать возившие сено подводы, поднять один стог и перевезти в сарай.
Машкин Верх скосили, доделали последние ряды, надели кафтаны и весело пошли к дому. Левин сел на лошадь и, с сожалением простившись с
мужиками, поехал домой. С горы он оглянулся; их не видно
было в поднимавшемся из низу тумане;
были слышны только веселые грубые голоса, хохот и звук сталкивающихся кос.
Вронский
был в эту зиму произведен в полковники, вышел из полка и жил один. Позавтракав, он тотчас же лег на диван, и в пять минут воспоминания безобразных сцен, виденных им в последние дни, перепутались и связались с представлением об Анне и мужике-обкладчике, который играл важную роль на медвежьей охоте; и Вронский заснул. Он проснулся в темноте, дрожа от страха, и поспешно зажег свечу. ― «Что такое?
— Мне не кажется важным, не забирает меня, что ж ты хочешь?… — отвечал Левин, разобрав, что то, что он видел,
был приказчик, и что приказчик, вероятно, спустил
мужиков с пахоты. Они перевертывали сохи. «Неужели уже отпахали?» подумал он.
Для Константина народ
был только главный участник в общем труде, и, несмотря на всё уважение и какую-то кровную любовь к
мужику, всосанную им, как он сам говорил, вероятно с молоком бабы-кормилицы, он, как участник с ним в общем деле, иногда приходивший в восхищенье от силы, кротости, справедливости этих людей, очень часто, когда в общем деле требовались другие качества, приходил в озлобление на народ за его беспечность, неряшливость, пьянство, ложь.
Петру, платившему ростовщику десять процентов в месяц, нужно
было дать взаймы, чтобы выкупить его; но нельзя
было спустить и отсрочить оброк мужикам-неплателыцикам.
Попробуем признать рабочую силу не идеальною рабочею силой, а русским
мужиком с его инстинктами и
будем устраивать сообразно с этим хозяйство.
— Да вот, как вы сказали, огонь блюсти. А то не дворянское дело. И дворянское дело наше делается не здесь, на выборах, а там, в своем углу.
Есть тоже свой сословный инстинкт, что должно или не должно. Вот
мужики тоже, посмотрю на них другой раз: как хороший
мужик, так хватает земли нанять сколько может. Какая ни
будь плохая земля, всё пашет. Тоже без расчета. Прямо в убыток.
Сначала Левин думал сдать всё хозяйство, как оно
было,
мужикам работникам и приказчику на новых товарищеских условиях, но очень скоро убедился, что это невозможно, и решился подразделить хозяйство.
Кроме того, хотя он долго жил в самых близких отношениях к
мужикам как хозяин и посредник, а главное, как советчик (
мужики верили ему и ходили верст за сорок к нему советоваться), он не имел никакого определенного суждения о народе, и на вопрос, знает ли он народ,
был бы в таком же затруднении ответить, как на вопрос, любит ли он народ.
Когда Левин со Степаном Аркадьичем пришли в избу
мужика, у которого всегда останавливался Левин, Весловский уже
был там. Он сидел в средине избы и, держась обеими руками зa лавку, с которой его стаскивал солдат, брат хозяйки, за облитые тиной сапоги, смеялся своим заразительно-веселым смехом.
И он рассказал, как
мужик украл у мельника муку, и когда мельник сказал ему это, то
мужик подал иск в клевете. Всё это
было некстати и глупо, и Левин, в то время как говорил, сам чувствовал это.
Правда, Шураев снятые им огороды хотел
было раздать по мелочам
мужикам. Он, очевидно, совершенно превратно и, казалось умышленно превратно понял условия, на которых ему
была сдана земля.
Несмотря на превосходный урожай, никогда не
было или, по крайней мере, никогда ему не казалось, чтобы
было столько неудач и столько враждебных отношений между им и
мужиками, как нынешний год, и причина неудач и этой враждебности
была теперь совершенно понятна ему.
Первый ряд, как заметил Левин, Тит шел особенно быстро, вероятно, желая попытать барина, и ряд попался длинен. Следующие ряды
были уже легче, но Левин всё-таки должен
был напрягать все свои силы, чтобы не отставать от
мужиков.
Он помнил, как он пред отъездом в Москву сказал раз своему скотнику Николаю, наивному
мужику, с которым он любил поговорить: «Что, Николай! хочу жениться», и как Николай поспешно отвечал, как о деле, в котором не может
быть никакого сомнения: «И давно пора, Константин Дмитрич».
Дальнее поле, лежавшее восемь лет в залежах под пусками,
было взято с помощью умного плотника Федора Резунова шестью семьями
мужиков на новых общественных основаниях, и
мужик Шураев снял на тех же условиях все огороды.
— А затем, что
мужики теперь такие же рабы, какими
были прежде, и от этого-то вам с Сергеем Иванычем и неприятно, что их хотят вывести из этого рабства, — сказал Николай Левин, раздраженный возражением.
В саду они наткнулись на
мужика, чистившего дорожку. И уже не думая о том, что
мужик видит ее заплаканное, а его взволнованное лицо, не думая о том, что они имеют вид людей, убегающих от какого-то несчастья, они быстрыми шагами шли вперед, чувствуя, что им надо высказаться и разубедить друг друга,
побыть одним вместе и избавиться этим от того мучения, которое оба испытывали.
Левин знал тоже, что, возвращаясь домой, надо
было прежде всего итти к жене, которая
была нездорова; а
мужикам, дожидавшимся его уже три часа, можно
было еще подождать; и знал, что несмотря на всё удовольствие, испытываемое им при сажании роя, надо
было лишиться этого удовольствия и, предоставив старику без себя сажать рой, пойти толковать с
мужиками, нашедшими его на пчельнике.
«Какой же он неверующий? С его сердцем, с этим страхом огорчить кого-нибудь, даже ребенка! Всё для других, ничего для себя. Сергей Иванович так и думает, что это обязанность Кости —
быть его приказчиком. Тоже и сестра. Теперь Долли с детьми на его опеке. Все эти
мужики, которые каждый день приходят к нему, как будто он обязан им служить».
«Да, я должен
был сказать ему: вы говорите, что хозяйство наше нейдет потому, что
мужик ненавидит все усовершенствования и что их надо вводить властью; но если бы хозяйство совсем не шло без этих усовершенствований, вы бы
были правы; но оно идет, и идет только там, где рабочий действует сообразно с своими привычками, как у старика на половине дороги.
— Это слово «народ» так неопределенно, — сказал Левин. — Писаря волостные, учителя и из
мужиков один на тысячу, может
быть, знают, о чем идет дело. Остальные же 80 миллионов, как Михайлыч, не только не выражают своей воли, но не имеют ни малейшего понятия, о чем им надо бы выражать свою волю. Какое же мы имеем право говорить, что это воля народа?
Что? Что такое страшное я видел во сне? Да, да.
Мужик — обкладчик, кажется, маленький, грязный, со взъерошенною бородой, что-то делал нагнувшись и вдруг заговорил по-французски какие-то странные слова. Да, больше ничего не
было во сне, ― cказал он себе. ― Но отчего же это
было так ужасно?» Он живо вспомнил опять
мужика и те непонятные французские слова, которые призносил этот
мужик, и ужас пробежал холодом по его спине.
Личное дело, занимавшее Левина во время разговора его с братом,
было следующее: в прошлом году, приехав однажды на покос и рассердившись на приказчика, Левин употребил свое средство успокоения — взял у
мужика косу и стал косить.
Свои
мужики препятствовали всеми средствами этому нововведению, но дело пошло, и в первый же год за луга
было выручено почти вдвое.
Кучер остановил четверню и оглянулся направо, на ржаное поле, на котором у телеги сидели
мужики. Конторщик хотел
было соскочить, но потом раздумал и повелительно крикнул на
мужика, маня его к себе. Ветерок, который
был на езде, затих, когда остановились; слепни облепили сердито отбивавшихся от них потных лошадей. Металлический, доносившийся от телеги, звон отбоя по косе затих. Один из
мужиков поднялся и пошел к коляске.
На минуту она опомнилась и поняла, что вошедший худой
мужик, в длинном нанковом пальто, на котором не доставало пуговицы,
был истопник, что он смотрел на термометр, что ветер и снег ворвались за ним в дверь; но потом опять всё смешалось…
После наряда, то
есть распоряжений по работам завтрашнего дня, и приема всех
мужиков, имевших до него дела, Левин пошел в кабинет и сел за работу. Ласка легла под стол; Агафья Михайловна с чулком уселась на своем месте.
— Должно дома, — сказал
мужик, переступая босыми ногами и оставляя по пыли ясный след ступни с пятью пальцами. — Должно дома, — повторил он, видимо желая разговориться. — Вчера гости еще приехали. Гостей — страсть…. Чего ты? — Он обернулся к кричавшему ему что-то от телеги парню. — И то! Даве тут проехали все верхами жнею смотреть. Теперь должно дома. А вы чьи
будете?..