Неточные совпадения
Он спал
на голой земле и только в сильные морозы позволял
себе укрыться
на пожарном сеновале; вместо подушки клал под головы́ камень; вставал с зарею,
надевал вицмундир и тотчас же бил в барабан; курил махорку до такой степени вонючую, что даже полицейские солдаты и те краснели, когда до обоняния их доходил запах ее; ел лошадиное мясо и свободно пережевывал воловьи жилы.
Только и было сказано между ними слов; но нехорошие это были слова.
На другой же день бригадир прислал к Дмитрию Прокофьеву
на постой двух инвалидов, наказав им при этом действовать «с утеснением». Сам же,
надев вицмундир, пошел в ряды и, дабы постепенно приучить
себя к строгости, с азартом кричал
на торговцев...
Тогда он не обратил
на этот факт надлежащего внимания и даже счел его игрою воображения, но теперь ясно, что градоначальник, в видах собственного облегчения, по временам снимал с
себя голову и вместо нее
надевал ермолку, точно так, как соборный протоиерей, находясь в домашнем кругу, снимает с
себя камилавку [Камилавка (греч.) — особой формы головной убор, который носят старшие по чину священники.] и
надевает колпак.
«Там видно будет», сказал
себе Степан Аркадьич и, встав,
надел серый халат
на голубой шелковой подкладке, закинул кисти узлом и, вдоволь забрав воздуха в свой широкий грудной ящик, привычным бодрым шагом вывернутых ног, так легко носивших его полное тело, подошел к окну, поднял стору и громко позвонил.
На звонок тотчас же вошел старый друг, камердинер Матвей, неся платье, сапоги и телеграмму. Вслед за Матвеем вошел и цирюльник с припасами для бритья.
Он поспешно вскочил, не чувствуя
себя и не спуская с нее глаз,
надел халат и остановился, всё глядя
на нее. Надо было итти, но он не мог оторваться от ее взгляда. Он ли не любил ее лица, не знал ее выражения, ее взгляда, но он никогда не видал ее такою. Как гадок и ужасен он представлялся
себе, вспомнив вчерашнее огорчение ее, пред нею, какою она была теперь! Зарумянившееся лицо ее, окруженное выбившимися из-под ночного чепчика мягкими волосами, сияло радостью и решимостью.
«И стыд и позор Алексея Александровича, и Сережи, и мой ужасный стыд — всё спасается смертью. Умереть — и он будет раскаиваться, будет жалеть, будет любить, будет страдать за меня». С остановившеюся улыбкой сострадания к
себе она сидела
на кресле, снимая и
надевая кольца с левой руки, живо с разных сторон представляя
себе его чувства после ее смерти.
«Вот, посмотри, — говорил он обыкновенно, поглаживая его рукою, — какой у меня подбородок: совсем круглый!» Но теперь он не взглянул ни
на подбородок, ни
на лицо, а прямо, так, как был,
надел сафьяновые сапоги с резными выкладками всяких цветов, какими бойко торгует город Торжок благодаря халатным побужденьям русской натуры, и, по-шотландски, в одной короткой рубашке, позабыв свою степенность и приличные средние лета, произвел по комнате два прыжка, пришлепнув
себя весьма ловко пяткой ноги.
Одна очень любезная дама, — которая приехала вовсе не с тем чтобы танцевать, по причине приключившегося, как сама выразилась, небольшого инкомодите [Инкомодитé (от фр. l’incommоdité) — здесь: нездоровье.] в виде горошинки
на правой ноге, вследствие чего должна была даже
надеть плисовые сапоги, — не вытерпела, однако же, и сделала несколько кругов в плисовых сапогах, для того именно, чтобы почтмейстерша не забрала в самом деле слишком много
себе в голову.
Впрочем, если слово из улицы попало в книгу, не писатель виноват, виноваты читатели, и прежде всего читатели высшего общества: от них первых не услышишь ни одного порядочного русского слова, а французскими, немецкими и английскими они, пожалуй,
наделят в таком количестве, что и не захочешь, и
наделят даже с сохранением всех возможных произношений: по-французски в нос и картавя, по-английски произнесут, как следует птице, и даже физиономию сделают птичью, и даже посмеются над тем, кто не сумеет сделать птичьей физиономии; а вот только русским ничем не
наделят, разве из патриотизма выстроят для
себя на даче избу в русском вкусе.
Погодя немного минут, баба в коровник пошла и видит в щель: он рядом в сарае к балке кушак привязал, петлю сделал; стал
на обрубок и хочет
себе петлю
на шею
надеть; баба вскрикнула благим матом, сбежались: «Так вот ты каков!» — «А ведите меня, говорит, в такую-то часть, во всем повинюсь».
Выйду сейчас, пойду прямо
на Петровский: там где-нибудь выберу большой куст, весь облитый дождем, так что чуть-чуть плечом задеть, и миллионы брызг обдадут всю голову…» Он отошел от окна, запер его, зажег свечу, натянул
на себя жилетку, пальто,
надел шляпу и вышел со свечой в коридор, чтоб отыскать где-нибудь спавшего в каморке между всяким хламом и свечными огарками оборванца, расплатиться с ним за нумер и выйти из гостиницы.
А Катерине Ивановне очень понравились, она
надела и в зеркало посмотрела
на себя, и очень, очень ей понравились: «подари мне, говорит, их, Соня, пожалуйста».
И, однако ж, одеваясь, он осмотрел свой костюм тщательнее обыкновенного. Другого платья у него не было, а если б и было, он, быть может, и не
надел бы его, — «так, нарочно бы не
надел». Но во всяком случае циником и грязною неряхой нельзя оставаться: он не имеет права оскорблять чувства других, тем более что те, другие, сами в нем нуждаются и сами зовут к
себе. Платье свое он тщательно отчистил щеткой. Белье же было
на нем всегда сносное;
на этот счет он был особенно чистоплотен.
Говоря это, она суетливо набрасывала
на себя мантилью и
надевала шляпку...
Час спустя Павел Петрович уже лежал в постели с искусно забинтованною ногой. Весь дом переполошился; Фенечке сделалось дурно. Николай Петрович втихомолку ломал
себе руки, а Павел Петрович смеялся, шутил, особенно с Базаровым;
надел тонкую батистовую рубашку, щегольскую утреннюю курточку и феску, не позволил опускать шторы окон и забавно жаловался
на необходимость воздержаться от пищи.
Вырвав шапку из-под мышки, оратор
надел ее
на кулак и ударил
себя в грудь кулаком.
Тагильский вытер платком лысину и
надел шляпу. Самгин, наоборот, чувствовал тягостный сырой холод в груди, липкую, почти ледяную мокрядь
на лице. Тревожил вопрос: зачем этот толстяк устроил ему свидание с Безбедовым? И, когда Тагильский предложил обедать в ресторане, Самгин пригласил его к
себе, пригласил любезно, однако стараясь скрыть, что очень хочет этого.
Дед Аким устроил так, что Клима все-таки приняли в гимназию. Но мальчик считал
себя обиженным учителями
на экзамене,
на переэкзаменовке и был уже предубежден против школы. В первые же дни, после того, как он
надел форму гимназиста, Варавка, перелистав учебники, небрежно отшвырнул их прочь...
«Я слежу за
собой, как за моим врагом», — возмутился он, рывком
надел шапку, гневно сунул ноги в галоши, вышел
на крыльцо кухни, постоял, прислушался к шуму голосов за воротами и решительно направился
на улицу.
«В неделю, скажет, набросать подробную инструкцию поверенному и отправить его в деревню, Обломовку заложить, прикупить земли, послать план построек, квартиру сдать, взять паспорт и ехать
на полгода за границу, сбыть лишний жир, сбросить тяжесть, освежить душу тем воздухом, о котором мечтал некогда с другом, пожить без халата, без Захара и Тарантьева,
надевать самому чулки и снимать с
себя сапоги, спать только ночью, ехать, куда все едут, по железным дорогам,
на пароходах, потом…
Открыла другой футляр, побольше — там серьги. Она вдела их в уши и, сидя в постели, тянулась взглянуть
на себя в зеркало. Потом открыла еще два футляра и нашла большие массивные браслеты, в виде змеи кольцом, с рубиновыми глазами, усеянной по местам сверкающими алмазами, и сейчас же
надела их.
Она машинально сбросила с
себя обе мантильи
на диван, сняла грязные ботинки, ногой достала из-под постели атласные туфли и
надела их. Потом, глядя не около
себя, а куда-то вдаль, опустилась
на диван, и в изнеможении, закрыв глаза, оперлась спиной и головой к подушке дивана и погрузилась будто в сон.
Оба понимали, что каждый с своей точки зрения прав — но все-таки безумно втайне надеялись, он — что она перейдет
на его сторону, а она — что он уступит, сознавая в то же время, что надежда была нелепа, что никто из них не мог, хотя бы и хотел, внезапно переродиться, залучить к
себе, как шапку
надеть, другие убеждения, другое миросозерцание, разделить веру или отрешиться от нее.
Дороги до церкви не было ни
на колесах ни
на санях, и потому Нехлюдов, распоряжавшийся как дома у тетушек, велел оседлать
себе верхового, так называемого «братцева» жеребца и, вместо того чтобы лечь спать, оделся в блестящий мундир с обтянутыми рейтузами,
надел сверху шинель и поехал
на разъевшемся, отяжелевшем и не перестававшем ржать старом жеребце, в темноте, по лужам и снегу, к церкви.
Тетушки ждали Нехлюдова, просили его заехать, но он телеграфировал, что не может, потому что должен быть в Петербурге к сроку. Когда Катюша узнала это, она решила пойти
на станцию, чтобы увидать его. Поезд проходил ночью, в 2 часа. Катюша уложила спать барышень и, подговорив с
собою девочку, кухаркину дочь Машку,
надела старые ботинки, накрылась платком, подобралась и побежала
на станцию.
— О-о-о… — стонет Ляховский, хватаясь обеими руками за голову. — Двадцать пять рублей, двадцать пять рублей… Да ведь столько денег чиновник не получает, чи-нов-ник!.. Понял ты это? Пятнадцать рублей, десять, восемь… вот сколько получает чиновник! А ведь он благородный, у него кокарда
на фуражке, он должен содержать мать-старушку… А ты что? Ну, посмотри
на себя в зеркало: мужик, и больше ничего…
Надел порты да пояс — и дело с концом… Двадцать пять рублей… О-о-о!
Теперь и
надела себе петлю
на шею…
— Совершенно справедливо
на этот раз изволите из
себя выходить, Варвара Николавна, и я вас стремительно удовлетворю. Шапочку вашу
наденьте, Алексей Федорович, а я вот картуз возьму — и пойдемте-с. Надобно вам одно серьезное словечко сказать, только вне этих стен. Эта вот сидящая девица — это дочка моя-с, Нина Николаевна-с, забыл я вам ее представить — ангел Божий во плоти… к смертным слетевший… если можете только это понять…
Утром был довольно сильный мороз (–10°С), но с восходом солнца температура стала повышаться и к часу дня достигла +3°С. Осень
на берегу моря именно тем и отличается, что днем настолько тепло, что смело можно идти в одних рубашках, к вечеру приходится
надевать фуфайки, а ночью — завертываться в меховые одеяла. Поэтому я распорядился всю теплую одежду отправить морем
на лодке, а с
собой мы несли только запас продовольствия и оружие. Хей-ба-тоу с лодкой должен был прийти к устью реки Тахобе и там нас ожидать.
А человек-то это шел наш бочар, Вавила: жбан
себе новый купил, да
на голову пустой жбан и
надел.
Все равно,
надену я
себе на голову этот месяц заместо васильков.
Мы полагали, что к вечеру возвратимся назад, и потому пошли налегке, оставив все лишнее
на биваке.
На всякий случай под тужурку я
надел фуфайку, Дерсу захватил с
собой полотнище палатки и 2 пары меховых чулок.
Грановский напоминает мне ряд задумчиво покойных проповедников-революционеров времен Реформации — не тех бурных, грозных, которые в «гневе своем чувствуют вполне свою жизнь», как Лютер, а тех ясных, кротких, которые так же просто
надевали венок славы
на свою голову, как и терновый венок. Они невозмущаемо тихи, идут твердым шагом, но не топают; людей этих боятся судьи, им с ними неловко; их примирительная улыбка оставляет по
себе угрызение совести у палачей.
Входит становой, пожилой человек, довольно жалкого вида.
На нем вицмундир, который он, по-видимому,
надел, въезжая в околицу села. Ведет он
себя перед предводителем смиренно, даже робко.
Без дела слонялись по парадным комнатам, ведя между
собой бессвязные и вялые разговоры, опасаясь замарать или разорвать хорошее платье, которое ради праздника
надевали на нас, и избегая слишком шумных игр, чтобы не нарушать праздничное настроение.
Мороз увеличился, и вверху так сделалось холодно, что черт перепрыгивал с одного копытца
на другое и дул
себе в кулак, желая сколько-нибудь отогреть мерзнувшие руки. Не мудрено, однако ж, и смерзнуть тому, кто толкался от утра до утра в аду, где, как известно, не так холодно, как у нас зимою, и где,
надевши колпак и ставши перед очагом, будто в самом деле кухмистр, поджаривал он грешников с таким удовольствием, с каким обыкновенно баба жарит
на рождество колбасу.
За это время он успевал просыхать только
на полчаса в полдень, когда накидывал
на себя для обеда верхнее платье и
надевал опорки
на ноги. Это парильщик.
— Ты у меня поговори, Галактион!.. Вот сынка бог послал!.. Я о нем же забочусь, а у него пароходы
на уме. Вот тебе и пароход!.. Сам виноват, сам довел меня. Ох, согрешил я с вами: один умнее отца захотел быть и другой туда же… Нет, шабаш! Будет веревки-то из меня вить… Я и тебя, Емельян, женю по пути. За один раз терпеть-то от вас. Для кого я хлопочу-то, галманы вы этакие? Вот
на старости лет в новое дело впутываюсь, петлю
себе на шею
надеваю, а вы…
Я вынул двугривенный и отдал ему, а крест тут же
на себя надел, — и по лицу его видно было, как он доволен, что надул глупого барина, и тотчас же отправился свой крест пропивать, уж это без сомнения.
Целых пять дней боролся он с своею робостью;
на шестой день молодой спартанец
надел новенький мундир и отдался в распоряжение Михалевичу, который, будучи своим человеком, ограничился тем, что причесал
себе волосы, — и оба отправились к Коробьиным.
Нюрочка добыла
себе у Таисьи какой-то старушечий бумажный платок и
надела его по-раскольничьи, надвинув
на лоб. Свежее, почти детское личико выглядывало из желтой рамы с сосредоточенною важностью, и Петр Елисеич в первый еще раз заметил, что Нюрочка почти большая. Он долго провожал глазами укатившийся экипаж и грустно вздохнул: Нюрочка даже не оглянулась
на него… Грустное настроение Петра Елисеича рассеял Ефим Андреич: старик пришел к нему размыкать свое горе и не мог от слез выговорить ни слова.
Старухи принялись опять шушукаться, а Аглаида, кончив правило, сняла с
себя иноческое одеяние,
надела свою скитскую пестрядину и залезла
на полати, где обыкновенно спала.
Про
себя скажу тебе, что я, благодаря бога, живу здорово и спокойно. Добрые мои родные постоянно пекутся обо мне и любят попрежнему. В 1842 году лишился я отца — известие об его кончине пришло, когда я был в Тобольске с братом Николаем. Нам была отрада по крайней мере вместе его оплакивать. Я тут получил от Николая образок, которым батюшка благословил его с тем, чтобы он по совершении дальнего путешествия
надел мне его
на шею.
Тут же сидела и Абрамовна. Убрав чай, она
надела себе на нос большие очки, достала из шкафа толстый моток ниток и,
надев его
на свои старческие колени, начала разматывать.
— «Как бы хорошо гулять по этой поляне с какою-нибудь молоденькою и хорошенькою девушкой, и она бы сплела из этих незабудок венок
себе и
надела бы его
на голову», — думалось ему, и почему-то вдруг захотелось ему любить; мало того, ему уверенно представилось, что в церкви у этого прихода он и встретит любовь!
С самого начала своей болезни Вихров не одевался в свое парадное платье и теперь, когда в первый раз
надел фрак и посмотрелся в зеркало, так даже испугался, до того показался худ и бледен самому
себе, а
на висках явно виднелись и серебрились седины; слаб он был еще до того, что у него ноги даже дрожали; но, как бы то ни было,
на свадьбу он все-таки поехал: его очень интересовало посмотреть, как его встретит и как отнесется к нему Юлия.
Оставшись жить один, он нередко по вечерам призывал к
себе Ваньку и чету Симоновых и,
надев халат и подпоясавшись кушаком, декламировал перед ними из «Димитрия Донского»: [«Димитрий Донской» — трагедия В.А.Озерова (1769—1816), впервые поставлена
на сцене в 1807 году.
Парень проворно надернул
на себя штанишки, рубашку и, все-таки не
надев кафтана и захватив его только в руки, побежал
на улицу.
Дедушка ничего не сказал, но повел меня
на рынок и купил мне башмаки и велел тут же их
надеть, а потом повел меня к
себе, в Гороховую, а прежде зашел в лавочку и купил пирог и две конфетки, и когда мы пришли, сказал, чтоб я ела пирог, и смотрел
на меня, когда я ела, а потом дал мне конфетки.
Когда же, бывало, натянет он
на себя свой кавалерийский мундир, а
на голову
наденет медную, как жар горящую, каску с какими-то чудодейственными орлами
на вершине да войдет этаким чудаком в мамашину комнату, то Марья Петровна едва удерживалась, чтоб не упасть в обморок от полноты чувств.