Неточные совпадения
Входят осторожно, почти
на цыпочках: Аммос Федорович, Артемий Филиппович, почтмейстер, Лука Лукич, Добчинский и Бобчинский, в полном
параде и мундирах.
— Нужды нет, что он
парадов не делает да с полками
на нас не ходит, — говорили они, — зато мы при нем, батюшке, свет у́зрили! Теперича, вышел ты за ворота: хошь —
на месте сиди; хошь — куда хошь иди! А прежде сколько одних порядков было — и не приведи бог!
Раньше бывало так, что, высказав свои мысли вслух, пропустив их пред собою, как
на параде, он видел, какие из них возбуждают наиболее острое внимание, какие проходят неясными, незаметно, и это позволяло ему отсевать зерно от плевел.
— Я — не понимаю: к чему этот
парад? Ей-богу, право, не знаю — зачем? Если б, например, войска с музыкой… и чтобы духовенство участвовало, хоругви, иконы и — вообще — всенародно, ну, тогда — пожалуйста! А так, знаете, что же получается? Раздробление как будто. Сегодня — фабричные, завтра — приказчики пойдут или, скажем, трубочисты, или еще кто, а — зачем, собственно? Ведь вот какой вопрос поднимается! Ведь не
на Ходынское поле гулять пошли, вот что-с…
— Достоевский обольщен каторгой. Что такое его каторга?
Парад. Он инспектором
на параде,
на каторге-то был. И всю жизнь ничего не умел писать, кроме каторжников, а праведный человек у него «Идиот». Народа он не знал, о нем не думал.
Лицо Попова налилось бурой кровью, глаза выкатились, казалось, что он усиленно старается не задремать, но волосатые пальцы нервозно барабанили по коленям, голова вращалась так быстро, точно он искал кого-то в толпе и боялся не заметить.
На тестя он посматривал сердито, явно не одобряя его болтовни, и Самгин ждал, что вот сейчас этот неприятный человек начнет возражать тестю и затрещит бесконечный, бесплодный, юмористически неуместный
на этом
параде красивых женщин диалог двух русских, которые все знают.
Климу больше нравилась та скука, которую он испытывал у Маргариты. Эта скука не тяготила его, а успокаивала, притупляя мысли, делая ненужными всякие выдумки. Он отдыхал у швейки от необходимости держаться, как солдат
на параде. Маргарита вызывала в нем своеобразный интерес простотою ее чувств и мыслей. Иногда, должно быть, подозревая, что ему скучно, она пела маленьким, мяукающим голосом неслыханные песни...
«
Парад кокоток в Булонском лесу тоже пошлость, как “Фоли-Бержер”. Коше смотрит
на меня как
на человека, которому он мог бы оказать честь протрясти его в дрянненьком экипаже. Гарсоны служат мне снисходительно, как дикарю. Вероятно, так же снисходительны и девицы».
Мелькали — и не редко — лица, нахмуренные угрюмо, даже грозно, и почти не заметны были физиономии профессиональных зрителей, — людей, которые одинаково равнодушно смотрят
на свадьбы, похороны,
на парады войск и
на арестантов, отправляемых в Сибирь.
Торжественно звонил соборный колокол, трещали пролетки извозчиков, люди шагали быстро, говорили крикливо и необычно перепутались: рядом с горожанами, одетыми празднично, шла растрепанная мастеровщина, всюду сновали оборванные ребятишки, стремясь как
на пожар или
на парад.
Время двигалось уже за полдень. Самгин взял книжку Мережковского «Грядущий хам», прилег
на диван, но скоро убедился, что автор, предвосхитив некоторые его мысли, придал им дряблую, уродующую форму. Это было досадно. Бросив книгу
на стол, он восстановил в памяти яркую картину
парада женщин в Булонском лесу.
Все это делалось стоя, все были в
параде: шелковых юбок не оберешься. Видно, что собрание было самое торжественное. Кичибе и Эйноске были тоже в шелку: креповая черная или голубая мантильи, с белыми гербами
на спине и плечах, шелковый халат, такая же юбка и белые бумажные чулки.
«А, это ты, — оглядел его генерал, — взять его!» Взяли его, взяли у матери, всю ночь просидел в кутузке, наутро чем свет выезжает генерал во всем
параде на охоту, сел
на коня, кругом него приживальщики, собаки, псари, ловчие, все
на конях.
Пользуясь постройкой бань, Гонецкий в какие-нибудь несколько месяцев обменял
на банковские чеки, подписанные его женой, свои прежние долговые обязательства, которые исчезли в огне малахитового камина в кабинете «отставного ротмистра гвардии», променявшего блеск гвардейских
парадов на купеческие миллионы.
Это замечание мое до того справедливо, что потом даже, в 1817 году, когда после выпуска мы, шестеро, назначенные в гвардию, были в лицейских мундирах
на параде гвардейского корпуса, подъезжает к нам граф Милорадович, тогдашний корпусный командир, с вопросом: что мы за люди и какой это мундир?
Когда стали готовиться идти к обедне, то Крестовниковы опять его удивили: они рядились и расфранчивались, как будто бы шли
на какой-нибудь
парад.
Больше он ничего не сказал, но весть об этом разговоре с быстротою молнии разнеслась по городу, так что
на следующий день, когда, по случаю какого-то чиновничьего
парада, мы были в сборе, то все уже были приготовлены к чему-то решительному.
Впереди, шагах в трехстах от строя, яркими разноцветными пятнами пестрели дамские платья, зонтики и шляпки: там стояли полковые дамы, собравшиеся поглядеть
на парад.
Ромашов и
на них глядел теми же преданными глазами, но никто из свиты не обернулся
на подпоручика: все эти
парады, встречи с музыкой, эти волнения маленьких пехотных офицеров были для них привычным, давно наскучившим делом.
После гимнастики, когда, людям дан был десятиминутный отдых, офицеры опять сошлись вместе
на середине плаца у параллельных брусьев. Разговор сейчас же зашел о предстоящем майском
параде.
Днем был
парад, потом выезд
на гулянье, потом прием министров, потом обед, вечером театр.
Я видал, как пляшут актерки в театрах, да что все это, тьфу, все равно что офицерский конь без фантазии
на параде для одного близиру манежится, невесть чего ерихонится, а огня-жизни нет.
Неоднократно Прусское королевство находилось под угрозой распадения, но всякий раз
на помощь ему являлась дружественная рука, которая
на бессрочное время обеспечивала за ним возможность делать разводы,
парады и маневры.
Да, есть такие бедные, что всю жизнь не только из штатного положения не выходят, но и все остальные усовершенствования: и привислянское обрусение, и уфимские разделы — все это у них
на глазах промелькнуло, по усам текло, а в рот не попало. Да их же еще, по преимуществу, для
парада,
на крестные ходы посылают!
— Да ведь какую штуку-то, братец ты мой, подвели, штуку-то какую… — продолжал поручик, —
на параде ли там, али при соборном служении, только глядь: у него у шубы рукав отрезан.
Командуют «смирно». Выравнивают. Опять «смирно». Потом
на минуту «вольно». Опять «смирно». Позволяют размять ноги, не передвигая ступней. Так без конца. Так бывает всегда
на парадах. Но
на этот раз из юнкеров никто не обижается.
Ему ничего не стоило, например, нарушить однажды порядок торжественного
парада, который принимал сам командующий Московским военным округом. Несмотря
на распоряжение приказа, отводившего место батальону Александровского училища непосредственно позади гренадерского корпуса, он приказал ввести и поставить свой батальон впереди гренадер. А
на замечание командующего
парадом он ответил с великолепной самоуверенностью...
На все смотры,
парады, встречи и церемонии, когда назначают юнкеров по выбору, он неизменно посылает и Александрова.
Правда, его однообразие чуть-чуть прискучивает, но домашние
парады с музыкой в огромном манеже
на Моховой вносят и сюда некоторое разнообразие.
Третья рота была знаменная. При ней числилось батальонное знамя.
На смотрах,
парадах, встречах, крещенском водосвятии и в других торжественных случаях оно находилось при третьей роте. Обыкновенно же оно хранилось
на квартире начальника училища.
В толпе, теперь уже довольно большой, послышались густые, прерывистые звуки, точно холеные лошади зареготали
на принесенный овес. Москва в число своих фаворитов неизменно включала и училище в белом доме
на Знаменке, с его молодцеватостью и вежливостью, с его оркестром Крейнбринга и с превосходным строевым порядком
на больших
парадах и маневрах.
Отличалась она серьезностью, малой способностью к шутке и какой-то (казалось Александрову) нелюдимостью. Но зато ее юнкера были отличные фронтовики,
на парадах и батальонных учениях держали шаг твердый и тяжелый, от которого сотрясалась земля. Командовал ею капитан Клоченко, ничем не замечательный, аккуратный службист, большой, морковно-рыжий и молчаливый. Звериада ничего не могла про него выдумать острого, кроме следующей грубой и мутной строфы...
Растем мы, растем, и что бы там ни говорили про нас, но исполин идет быстрыми шагами!» Затем, как бы для того, чтобы еще сильнее поразить нашего патриота, мимо него стали проходить возвращавшиеся с
парада кавалергарды с своими орлами
на шлемах, трехаршинные почти преображенцы, курносые и с простреленными киверами павловцы.
И потому как человеку, пойманному среди бела дня в грабеже, никак нельзя уверять всех, что он замахнулся
на грабимого им человека не затем, чтобы отнять у него его кошелек, и не угрожал зарезать его, так и нам, казалось бы, нельзя уже уверять себя и других, что солдаты и городовые с револьверами находятся около нас совсем не для того, чтобы оберегать нас, а для защиты от внешних врагов, для порядка, для украшения, развлечения и
парадов, и что мы и не знали того, что люди не любят умирать от голода, не имея права вырабатывать себе пропитание из земли,
на которой они живут, не любят работать под землей, в воде, в пекле, по 10—14 часов в сутки и по ночам
на разных фабриках и заводах для изготовления предметов наших удовольствий.
Но опьянение, испытываемое людьми при таких явлениях, как
парады, выходы, церковные торжества, коронации, суть состояния временные и острые, но есть другие — хронические, постоянные состояния опьянения, которые одинаково испытывают и люди, имеющие какую бы то ни было власть, от власти царя до полицейского, стоящего
на улице, и люди, подчиняющиеся власти и находящиеся в состоянии опьянения подобострастием, для оправдания этого своего состояния всегда приписывающие, как это проявлялось и проявляется у всех рабов, наибольшее значение и достоинство тем, кому они повинуются.
— Что? — неожиданно спросил Пушкарь, подходя сзади, и, ударив Матвея по плечу, утешительно объяснил: — Ничего! Это — паларич. У нас был капитан Земель-Луков, так его
на параде вот эдак-то хватило. Чебурах наземь и — вчистую!
— Да некогда, милый друг, у нас нынче своею службой почти никто не занимается; мы все нынче завалены сторонними занятиями; каждый сидит в двадцати комитетах по разным вопросам, а тут благотворительствовать… Мы ведь нынче все благотворим… да: благотворим и сами, и жены наши все этим заняты, и ни нам некогда служить, ни женам нашим некогда хозяйничать… Просто беда от благотворения! А кто в военных чинах, так еще стараются быть
на разводах,
на парадах,
на церемониях… вечный кипяток.
Но и те из заслуженных артистов, которые бы имели право и даже по рангу обязаны были бы быть в Успенском, все-таки никогда не меняли этих стоптанных каменных плит вековечного крыльца
на огни и золото
парада.
Карьеру он сделал блестящую благодаря скромной веселости своего нрава, ловкости в танцах, мастерской езде верхом ординарцем
на парадах — большей частью
на чужих лошадях — и, наконец, какому-то особенному искусству фамильярно — почтительного обращения с высшими, грустноласкового, почти сиротливого прислуживанья, не без примеси общего, легкого, как пух, либерализма…Этот либерализм не помешал ему, однако, перепороть пятьдесят человек крестьян в взбунтовавшемся белорусском селении, куда его послали для усмирения.
Празднества закончились
парадом на Шейновском поле. Тысяча народу кругом. Доисторические курганы, тянущиеся линией между Большими и Малыми Балканами по знаменитой Долине роз и Шейновскому полю, представляли собой огромные букеты цветов. Жаркий солнечный день — все в цветных шляпках и платьях, дамы с букетами цветов и пестрыми зонтиками, военные гости в белых фуражках.
Домна Пантелевна. Да что ж это за
парад такой?
На тонкой бумаге, связано розовой ленточкой!
Но
на первых же порах своей служебной деятельности Бегушев получил разочарование: прежде всего ему стало понятно, что он не родился для этих смотров и
парадов, которых было очень много и
на которых очень строго спрашивалось; потом это постоянное выдвиганье вперед и быстрые повышения разных господ Ремешкиных затрогивали и оскорбляли самолюбие Бегушева…
Сказал и, боком выбравшись из толпы, туго поджав бритые губы, встал под сосною в тень, пропуская мимо себя, как солдат
на параде, толпу горожан и рабочих.
Гурия Плетнева арестовали и отвезли в Петербург, в «Кресты». Первый сказал мне об этом Никифорыч, встретив меня рано утром
на улице. Шагая навстречу мне задумчиво и торжественно, при всех медалях, — как будто возвращаясь с
парада, — он поднял руку к фуражке и молча разминулся со мной, но, тотчас остановясь, сердитым голосом сказал в затылок мне...
Я видел
на земле брошенный «щелкун», то есть деревянную чурку, которою в мирное время перед
парадами и смотрами разглаживают ремни амуниции, тяжелые каменные банки из-под помады, какие-то коробочки и дощечки и даже целую сапожную колодку.
Если слышу от офицера жалобы
на утомительность
парадов и смелые рассуждения о бесполезности тихого шага и т. п., я не сомневаюсь, что ои Обломов.
За полверсты не доезжая до материнского дома, он сошел к ручью, умылся, надел
на себя все парадное платье и предстал Марфе Андревне, как она ему о том писала в полк, чтобы «приехал он к ней и в добром здоровье и в полном
параде».
Он махнул огромной рукой, стена перед глазами Короткова распалась, и тридцать машин
на столах, звякнув звоночками, заиграли фокстрот. Колыша бедрами, сладострастно поводя плечами, взбрасывая кремовыми ногами белую пену, парадом-алле двинулись тридцать женщин и пошли вокруг столов.
На конюшнях восемнадцать лошадей, братии более полуста, и все — народ крепкий, рабочий, стариков немного, — для
парада, для богомольцев едва хватает.
Такой
парад был очень смешон, и все водное население смотрело
на него, как
на забавное чудачество:
на водах все попросту ходили друг к другу пешком или ездили
на домашних дрожках и долгушах.