Неточные совпадения
Упала на колени я:
«
Открой мне, Матерь Божия,
Чем
Бога прогневила я?
Вы не можете не знать, когда Господь
Бог по великой милости своей
открыл вам это.
Не знаю. А меня так разбирает дрожь,
И при одной я мысли трушу,
Что Павел Афанасьич раз
Когда-нибудь поймает нас,
Разгонит, проклянёт!.. Да что?
открыть ли душу?
Я в Софье Павловне не вижу ничего
Завидного. Дай
бог ей век прожить богато,
Любила Чацкого когда-то,
Меня разлюбит, как его.
Мой ангельчик, желал бы вполовину
К ней то же чувствовать, что чувствую к тебе;
Да нет, как ни твержу себе,
Готовлюсь нежным быть, а свижусь — и простыну.
Уже легкое, приятное онемение пробежало по членам его и начало чуть-чуть туманить сном его чувства, как первые, робкие морозцы туманят поверхность вод; еще минута — и сознание улетело бы
Бог весть куда, но вдруг Илья Ильич очнулся и
открыл глаза.
— И зовете меня на помощь; думал, что пришла пора медведю «сослужить службу», и чуть было не оказал вам в самом деле «медвежьей услуги», — добавил он, вынимая из кармана и показывая ей обломок бича. — От этого я позволил себе сделать вам дерзкий вопрос об имени… Простите меня, ради
Бога, и скажите и остальное: зачем вы
открыли мне это?
— И я почти не знал, что люблю вас… Все соловей наделал: он
открыл наш секрет. Мы так и скажем на него, Марфа Васильевна… И я бы днем ни за какие сокровища не сказал вам… ей-богу, — не сказал бы…
Он не только вспомнил, но почувствовал себя таким, каким он был тогда, когда он четырнадцатилетним мальчиком молился
Богу, чтоб
Бог открыл ему истину, когда плакал ребенком на коленях матери, расставаясь с ней и обещаясь ей быть всегда добрым и никогда не огорчать ее, — почувствовал себя таким, каким он был, когда они с Николенькой Иртеневым решали, что будут всегда поддерживать друг друга в доброй жизни и будут стараться сделать всех людей счастливыми.
Оно
открыло в человеке духовное начало, которое не зависит от мира, от природы и общества, зависит от
Бога.
Меня поражало уже то, что я не мог в нем
открыть страсти ни к еде, ни к вину, ни к охоте, ни к курским соловьям, ни к голубям, страдающим падучей болезнью, ни к русской литературе, ни к иноходцам, ни к венгеркам, ни к карточной и биллиардной игре, ни к танцевальным вечерам, ни к поездкам в губернские и столичные города, ни к бумажным фабрикам и свеклосахарным заводам, ни к раскрашенным беседкам, ни к чаю, ни к доведенным до разврата пристяжным, ни даже к толстым кучерам, подпоясанным под самыми мышками, к тем великолепным кучерам, у которых,
бог знает почему, от каждого движения шеи глаза косятся и лезут вон…
— Ну,
бог с нею, когда тайна. Но какую же тайну женщин она
открыла вам, чтобы заставить вас избегать их общества?
Бог открывает Себя миру, Он
открывает Себя в пророках, в Сыне, в Духе, в духовной высоте человека, но
Бог не управляет этим миром, который есть отпадение во внешнюю тьму.
Бог открывает себя миру, но Он не управляет этим миром.
Можно
открыть противоположные свойства в русском народе: деспотизм, гипертрофия государства и анархизм, вольность; жестокость, склонность к насилию и доброта, человечность, мягкость; обрядоверие и искание правды; индивидуализм, обостренное сознание личности и безличный коллективизм; национализм, самохвальство и универсализм, всечеловечность; эсхатологически-мессианская религиозность и внешнее благочестие; искание
Бога и воинствующее безбожие; смирение и наглость; рабство и бунт.
Новая религиозная антропология прекратит распрю гуманизма с
Богом,
откроет безумие безбожного прогресса и такое же безумие благочестивого регресса.
Бог промышляет о своем творении,
открывает творению истину о себе, утерянную и закрытую первородным грехом, сообщает творению благодать, которую собственными усилиями оно не могло бы добыть.
Когда все разошлись, Келлер нагнулся к Лебедеву и сообщил ему: «Мы бы с тобой затеяли крик, подрались, осрамились, притянули бы полицию; а он вон друзей себе приобрел новых, да еще каких; я их знаю!» Лебедев, который был довольно «готов», вздохнул и произнес: «Утаил от премудрых и разумных и
открыл младенцам, я это говорил еще и прежде про него, но теперь прибавляю, что и самого младенца
бог сохранил, спас от бездны, он и все святые его!»
— Конечно, нет, gnadige Frau. Но, понимаете, мой жених Ганс служит кельнером в ресторане-автомате, и мы слишком бедны для того, чтобы теперь жениться. Я отношу мои сбережения в банк, и он делает то же самое. Когда мы накопим необходимые нам десять тысяч рублей, то мы
откроем свою собственную пивную, и, если
бог благословит, тогда мы позволим себе роскошь иметь детей. Двоих детей. Мальчика и девочку.
Чистота, полная преданность воле
Бога и горячность этой девушки поразили старца. Он давно уже хотел отречься от мира, но монастырь требовал от него его деятельности. Эта деятельность давала средства монастырю. И он соглашался, хотя смутно чувствовал всю неправду своего положения. Его делали святым, чудотворцем, а он был слабый, увлеченный успехом человек. И открывшаяся ему душа этой девушки
открыла ему и его душу. И он увидал, как он был далек от того, чем хотел быть и к чему влекло его его сердце.
Так и сделалось, и я пробыл на Кавказе более пятнадцати лет и никому не
открывал ни настоящего своего имени, ни звания, а все назывался Петр Сердюков и только на Иванов день
богу за себя молил, через Предтечу-ангела.
«
Откройте все ваши прегрешения без стыда, утайки и оправдания, и душа ваша очистится пред
богом, а ежели утаите что-нибудь, большой грех будете иметь», — ко мне возвратилось чувство благоговейного трепета, которое я испытывал утром при мысли о предстоящем таинстве.
Муза Николаевна не успела еще ничего из ее слов хорошенько понять, как старуха, проговорив: «Свят, свят, свят, господь
бог Саваоф!» — брызнула на Сусанну Николаевну изо рта воды. Та вскрикнула и
открыла глаза. Старуха, снова пробормотав: «Свят, свят, свят, господь
бог Саваоф!», — еще брызнула раз. Сусанна Николаевна уж задрожала всем телом, а Муза Николаевна воскликнула: «Что ты такое делаешь?» Но старуха, проговорив в третий раз: «Свят, свят, свят…» — опять брызнула на Сусанну Николаевну.
— Конечно!.. — не отвергнула и адмиральша, хотя, по опыту своей жизни и особенно подвигнутая последним страшным горем своим, она начинала чувствовать, что не все же
бог устраивает, а что надобно людям самим заботиться, и у нее вдруг созрела в голове смелая мысль, что когда Егор Егорыч приедет к ним в воскресенье, то как-нибудь — без Сусанны, разумеется, —
открыть ему все о несчастном увлечении Людмилы и об ее настоящем положении, не утаив даже, что Людмила боится видеть Егора Егорыча, и умолять его посоветовать, что тут делать.
И вот сижу я однажды в"Эльдорадо", в сторонке, пью пиво, а между прочим и материал для предбудущего нумера газеты сбираю — смотрю, присаживается она ко мне. Так и так, говорит, гласную кассу ссуд
открыть желаю — одобрите вы меня? — Коли капитал, говорю, имеете, так с
богом! — Капитал, говорит, я имею, только вот у мировых придется разговор вести, а я, как женщина, ничего чередом рассказать не могу! — Так для этого вам, сударыня, необходимо мужчину иметь! — Да, говорит, мужчину!
— Просвети его
бог!
Открой ему очи! — отвечал Серебряный, осушая стопу, и оба перекрестились.
Жестокой страстью уязвленный,
Досадой, злобой омраченный,
Колдун решился наконец
Поймать Людмилу непременно.
Так Лемноса хромой кузнец,
Прияв супружеский венец
Из рук прелестной Цитереи,
Раскинул сеть ее красам,
Открыв насмешливым
богамКиприды нежные затеи…
Туберозов, смутясь, встал и потребовал, чтоб Ахилла непременно и сейчас же
открыл ему факт, из коего могут проистекать сомнения в существовании
бога.
Церкви не только никогда не соединяли, но были всегда одной из главных причин разъединения людей, ненависти друг к другу, войн, побоищ, инквизиций, варфоломеевских ночей и т. п., и церкви никогда не служат посредниками между людьми и
богом, чего и не нужно и что прямо запрещено Христом, открывшим свое учение прямо непосредственно каждому человеку, но ставят мертвые формы вместо
бога и не только не
открывают, но заслоняют от людей
бога.
—
Бог даст, любезный граф, дворянство
откроет глаза, и твои достоинства будут оценены! — прошамкал один из «маркизов».
Он был, по их речам, и страшен и злонравен. И, верно, Душенька с чудовищем жила. Советы скромности в сей час она забыла, Сестры ли в том виной, судьба ли то, иль рок, Иль Душенькин то был порок, Она, вздохнув, сестрам
открыла, Что только тень одну в супружестве любила,
Открыла, как и где приходит тень на срок, И происшествия подробно рассказала, Но только лишь сказать не знала, Каков и кто ее супруг, Колдун, иль змей, иль
бог, иль дух.
Дай
Бог, конечно, открытий, я их жарко желаю, — не по своей, разумеется, должности, — но все, что ученые
откроют, то все в нашу пользу, а не в пользу материалистов.
— Нет, это не я, а он: я
Бога не беспокою. Я хотел
открыть издание в среднем духе, но никакого содействия нет.
— Опять тройка! понял? Или лучше молчи и слушай: ты сказал государь… это так, — голова, она должна уметь думать. Кормит все — желудок. Этот желудок — народ, он кормит; а сердце кто? Сердце это просвещенный класс — это дворянин, вот кто сердце. Понимаешь ли ты, что без просвещения быть нельзя! Теперь иди домой и все это разбери, что тебе
открыл настоящий дворянин, которого пополам перервать можно, а вывернуть нельзя. Брысь!.. Не позволю! В моем уме и в душе один
бог волен.
«Скажи мне, кудесник, любимец
богов,
Что сбудется в жизни со мною?
И скоро ль, на радость соседей-врагов,
Могильной засыплюсь землею?
Открой мне всю правду, не бойся меня:
В награду любого возьмешь ты коня».
Не заметив брата, Ольга тихо стала перед образом, бледна и прекрасна; она была одета в черную бархатную шубейку, как в тот роковой вечер, когда Вадим ей
открыл свою тайну; большие глаза ее были устремлены на лик спасителя, это была ее единственная молитва, и если б
бог был человек, то подобные глаза никогда не молились бы напрасно.
— Да, есть, — сказал он,
открывая взволнованное лицо и глядя прямо на меня. — Есть два различные конца. Только, ради
бога, не перебивайте и спокойно поймите меня. Одни говорят, — начал он, вставая и улыбаясь болезненною, тяжелою улыбкой, — одни говорят, что А сошел с ума, безумно полюбил Б и сказал ей это… А она только засмеялась. Для нее это были шутки, а для него дело целой жизни.
Кому
Бог открыл грамоту, так над тем и сияет благодать его.
— Вот ей-богу! Не сойти мне с места! Да ты посмотри в замок — я
открою ставню. Ну, вот — две капли воды — японец!
Прошка слегка зашевелился. Окружавшая его толпа и густой бас Чубарова, раскатывавшийся в воздухе, вызвали в нем некоторое беспокойство. Он повернул голову и
открыл один глаз, потом закрыл его, взглянул опять, потянулся, поднял голову и,
бог знает зачем, крякнул. Среди молодежи послышался смех.
— Да вот, — продолжал он, опять
открыв глаза, — вторую неделю сижу в этом городишке… простудился, должно быть. Меня лечит здешний уездный врач — ты его увидишь; он, кажется, дело свое знает. Впрочем, я очень этому случаю рад, а то как бы я с тобою встретился? (И он взял меня за руку. Его рука, еще недавно холодная как лед, теперь пылала.) Расскажи ты мне что-нибудь о себе, — заговорил он опять, откидывая от груди шинель, — ведь мы с тобой
бог знает когда виделись.
Захар. Не знаю! Придут солдаты… настроение рабочих повысится… И
бог знает что может случиться, если не
открыть завод! Мне кажется, я поступил разумно… возможность кровавого столкновения теперь исчезла…
Елена. Слава
Богу! (
Открывает.) Что это значит? Катастрофа?
Голос Мышлаевского.
Открой, ради
Бога, скорей!
Mатрена (с злобой). А что ж он деньги-то не
открывает? Что ж, он их с собой возьмет, никому не достанутся? Разве это хорошо? Помилуй
бог, такие деньжищи да дурам пропадут. Разве это не грех? Что ж он-то делает? На него и смотреть?
— Да, конечно, пастор, наш добрый и ученый пастор. Я нарочно позвал его. Я другого не хотел, потому что это ведь он, который
открыл, что надо перенесть двоеточие после слова «Глас вопиет в пустыне: приготовьте путь
Богу». Старое чтение не годится.
— Ухожу. Как,
бог даст, устроится она, с тобой ли, с кем ли, я и пошла. Шесть годов думаю об этом. Ты женись на ней, женись, это лучше всего тебе! Мельницу — продай, да в город, лавочку
открой там — вот тебе и хорошо будет. Она тоже не крестьянка, Хриська-то. Ей за прилавком стоять — самое место!
Ребенок, свежий, открытый к добру и истине, спрашивает, что такое мир, какой его закон, и мы, вместо того чтобы
открыть ему переданное нам простое учение любви и истины, старательно начинаем ему вбивать в голову всевозможные ужасающие нелепости и мерзости, приписывая их
богу.
Андрей. Батюшка, и вы, матушка, должен я вам
открыть свою душу, и уж судите меня, как вам
бог на сердце пошлет!..
Премудрость нынешнего света
Не смотрит за предел балета!
Балет на сцене — в обществе балет;
Страдают ноги и паркет,
Куда как весело, ей
богу.
Захочется ль у нас кому
В beau monde
открыть себе дорогу,
Работы нет его уму,
Умей он поднимать лишь ногу
И всё, чтобы сказать: сегодня я туда,
А завтра буду там… есть из чего стараться.
Тоска!
Уж Гавриил с известием приятным
По небесам летит путем обратным.
Наперсника нетерпеливый
богПриветствием встречает благодатным:
«Что нового?» — «Я сделал всё, что мог,
Я ей
открыл». — «Ну что ж она?» — «Готова!»
И царь небес, не говоря ни слова,
С престола встал и манием бровей
Всех удалил, как древний
бог Гомера,
Когда смирял бесчисленных детей;
Но Греции навек погасла вера,
Зевеса нет, мы сделались умней!
«Я тебе, девушка, все
открою. Будь что будет, если ты меня выскажешь, а я тоже такая, как и ты, и не весь свой век эту пестрядь носила, а тоже другую жизнь видела, но только не дай
Бог о том вспомнить, а тебе скажу: не сокрушайся, что в ссыл на скотный двор попала, — на ссылу лучше, но только вот этого ужасного плакона берегись…»