Неточные совпадения
Второй нумер концерта Левин уже не мог слушать. Песцов, остановившись подле него, почти всё время
говорил с ним, осуждая эту пиесу за ее излишнюю, приторную, напущенную простоту и сравнивая ее
с простотой прерафаелитов в живописи. При выходе Левин встретил еще много знакомых,
с которыми он
поговорил и о политике, и о музыке, и об общих знакомых; между прочим встретил
графа Боля, про визит к которому он совсем забыл.
— Я хочу предостеречь тебя в том, — сказал он тихим голосом, — что по неосмотрительности и легкомыслию ты можешь подать в свете повод
говорить о тебе. Твой слишком оживленный разговор сегодня
с графом Вронским (он твердо и
с спокойною расстановкой выговорил это имя) обратил на себя внимание.
— Ну вот вам и Долли, княжна, вы так хотели ее видеть, — сказала Анна, вместе
с Дарьей Александровной выходя на большую каменную террасу, на которой в тени, за пяльцами, вышивая кресло для
графа Алексея Кирилловича, сидела княжна Варвара. — Она
говорит, что ничего не хочет до обеда, но вы велите подать завтракать, а я пойду сыщу Алексея и приведу их всех.
— Но ты мне скажи про себя. Мне
с тобой длинный разговор. И мы
говорили с… — Долли не знала, как его назвать. Ей было неловко называть его и
графом и Алексей Кириллычем.
— Да! —
говорил Захар. — У меня-то, слава Богу! барин столбовой; приятели-то генералы,
графы да князья. Еще не всякого
графа посадит
с собой: иной придет да и настоится в прихожей… Ходят всё сочинители…
— За этот вопрос дайте еще руку. Я опять прежний Райский и опять
говорю вам: любите, кузина, наслаждайтесь, помните, что я вам
говорил вот здесь… Только не забывайте до конца Райского. Но зачем вы полюбили…
графа? —
с улыбкой, тихо прибавил он.
— И я
говорю «ложь»! — проворно согласилась Крицкая. — Он и не вынес… — продолжала она, — он сбил
с ног
графа, душил его за горло, схватил откуда-то между цветами кривой, садовничий нож и чуть не зарезал его…
Играя
с тетками, я служил,
говорю, твоему делу, то есть пробуждению страсти в твоей мраморной кузине,
с тою только разницею, что без тебя это дело пошло было впрок. Итальянец,
граф Милари, должно быть, служит по этой же части, то есть развивает страсти в женщинах, и едва ли не успешнее тебя. Он повадился ездить в те же дни и часы, когда мы играли в карты, а Николай Васильевич не нарадовался, глядя на свое семейное счастье.
Старик шутил, рассказывал сам направо и налево анекдоты,
говорил каламбуры, особенно любил
с сверстниками жить воспоминаниями минувшей молодости и своего времени. Они
с восторгом припоминали, как
граф Борис или Денис проигрывал кучи золота; терзались тем, что сами тратили так мало, жили так мизерно; поучали внимательную молодежь великому искусству жить.
Он
говорит, что у него и подагра, и нервы, и тик, и ревматизм — все поднялось разом, когда он объяснился
с графом.
Кроме того,
граф Иван Михайлович считал, что чем больше у него будет получения всякого рода денег из казны, и чем больше будет орденов, до алмазных знаков чего-то включительно, и чем чаще он будет видеться и
говорить с коронованными особами обоих полов, тем будет лучше.
— Прошу покорно, садитесь, а меня извините. Я буду ходить, если позволите, — сказал он, заложив руки в карманы своей куртки и ступая легкими мягкими шагами по диагонали большого строгого стиля кабинета. — Очень рад
с вами познакомиться и, само собой, сделать угодное
графу Ивану Михайловичу, —
говорил он, выпуская душистый голубоватый дым и осторожно относя сигару ото рта, чтобы не сронить пепел.
— Миловидка, Миловидка… Вот
граф его и начал упрашивать: «Продай мне, дескать, твою собаку: возьми, что хочешь». — «Нет,
граф,
говорит, я не купец: тряпицы ненужной не продам, а из чести хоть жену готов уступить, только не Миловидку… Скорее себя самого в полон отдам». А Алексей Григорьевич его похвалил: «Люблю», —
говорит. Дедушка-то ваш ее назад в карете повез; а как умерла Миловидка,
с музыкой в саду ее похоронил — псицу похоронил и камень
с надписью над псицей поставил.
Во время таганрогской поездки Александра в именье Аракчеева, в Грузине, дворовые люди убили любовницу
графа; это убийство подало повод к тому следствию, о котором
с ужасом до сих пор, то есть через семнадцать лет,
говорят чиновники и жители Новгорода.
Тут я еще больше наслушался о войне, чем от Веры Артамоновны. Я очень любил рассказы
графа Милорадовича, он
говорил с чрезвычайною живостью,
с резкой мимикой,
с громким смехом, и я не раз засыпал под них на диване за его спиной.
Перед моим отъездом
граф Строганов сказал мне, что новгородский военный губернатор Эльпидифор Антиохович Зуров в Петербурге, что он
говорил ему о моем назначении, советовал съездить к нему. Я нашел в нем довольно простого и добродушного генерала очень армейской наружности, небольшого роста и средних лет. Мы
поговорили с ним
с полчаса, он приветливо проводил меня до дверей, и там мы расстались.
Отчаянный роялист, он участвовал на знаменитом празднике, на котором королевские опричники топтали народную кокарду и где Мария-Антуанетта пила на погибель революции.
Граф Кенсона, худой, стройный, высокий и седой старик, был тип учтивости и изящных манер. В Париже его ждало пэрство, он уже ездил поздравлять Людовика XVIII
с местом и возвратился в Россию для продажи именья. Надобно было, на мою беду, чтоб вежливейший из генералов всех русских армий стал при мне
говорить о войне.
В 1787 г., в июне, известный французский мореплаватель,
граф Лаперуз, высадился на западном берегу Сахалина, выше 48°, и
говорил тут
с туземцами.
В
графе, где спрашивались об образе и прочем, он
говорит, что мы
с Оболенским занимаемся домашностью в доме покойного Ивашева и что наш образ мыслей скромен.
— Для чего, на кой черт? Неужели ты думаешь, что если бы она смела написать, так не написала бы? К самому царю бы накатала, чтобы только
говорили, что вот к кому она пишет; а то видно
с ее письмом не только что до
графа, и до дворника его не дойдешь!.. Ведь как надула-то, главное: из-за этого дела я пять тысяч казенной недоимки
с нее не взыскивал, два строгих выговора получил за то; дадут еще третий, и под суд!
Я,
говорит, совершенно
с тобой согласен, а вот поедем-ка к
графу Наинскому, да смотри, там этого ничего не
говори.
Думаю, ладно; надо тебе что-нибудь каркать, когда я тебя убил, и
с этим встал, запряг
с отцом лошадей, и выезжаем, а гора здесь прекрутая-крутищая, и сбоку обрыв, в котором тогда невесть что народу погибало.
Граф и
говорит...
Он и скрылся, а я проснулся и про все это позабыл и не чаю того, что все эти погибели сейчас по ряду и начнутся. Но только через некоторое время поехали мы
с графом и
с графинею в Воронеж, — к новоявленным мощам маленькую графиньку косолапую на исцеление туда везли, и остановились в Елецком уезде, в селе Крутом лошадей кормить, я и опять под колодой уснул, и вижу — опять идет тот монашек, которого я решил, и
говорит...
Граф (вновь смешивает прошедшее
с настоящим).Много у нас этих ахиллесовых пят, mon cher monsieur de Podkhalimoff! и ежели ближе всмотреться в наше положение… ah, mais vraiment ce n'est pas du tout si trou-la-la qu'on se plait a le dire! [ах, но по-настоящому это совсем не такие пустяки, как об этом любят
говорить!] Сегодня, например, призываю я своего делопроизводителя (вновь внезапно вспоминает, что он уже не при делах)…тьфу!
— А я вам докладываю: всегда эти"увенчания"были, и всегда они будут-с. Еще когда устав о кантонистах был сочинен 24, так уж тогда покойный
граф Алексей Андреич мне
говорил: Удав! поздравь меня! ибо сим уставом увенчивается здание, которое я, в течение многих лет, на песце созидал!
Разумеется, я не
говорю здесь о
графе ТвэрдоонтС, который едва ли даже понимает значение слова"родина", но средний русский"скиталец"не только страстно любит Россию, а положительно носит ее
с собою везде, куда бы ни забросила его капризом судьба.
Словом сказать, все в восторге от современной французской республики, начиная
с графа ТвэрдоонтС и кончая князем Бисмарком, который, как
говорят, спит и видит хоть на часок побывать в Париже и посмотреть на"La femme a papa".
От обедов a la carte в курзале перешли к табльдоту в кургаузе, перестали
говорить о шампанском и обратились к местному кислому вину, приговаривая: вот так винцо! бросили погоню за молодыми бесшабашными советниками и начали заигрывать
с коллежскими и надворными советниками. По вечерам посещали друг друга в конурах, причем Дыба читал вслух"Ключ к таинствам природы"Эккартсгаузена и рассказывал анекдоты из жизни
графа Михаила Николаевича, сопровождая эти рассказы приличным экспекторированием.
— Гм… да… А ведь истинному патриоту не так подобает… Покойный
граф Михаил Николаевич недаром
говаривал: путешествия в места не столь отдаленные не токмо не вредны, но даже не без пользы для молодых людей могут быть допускаемы, ибо они формируют характеры, обогащают умы понятиями, а сверх того разжигают в сердцах благородный пламень любви к отечеству! Вот-с.
— В пререканиях власть почерпала не слабость, а силу-с; обыватели же надежды мерцание в них видели.
Граф Михаил Николаевич — уж на что суров был! — но и тот, будучи на одре смерти и собрав сподвижников,
говорил: отстаивайте пререкания, друзья! ибо в них — наш пантеон!
Как светская женщина,
говорила она
с майором, скромно старалась уклониться от благодарности старика-нищего; встретила, наконец, своих господ,
графа и графиню, хлопотала, когда
граф упал в воду; но в то же время каждый, не выключая, я думаю, вон этого сиволапого мужика, свесившего из райка свою рыжую бороду, — каждый чувствовал, как все это тяжело было ей.
А вот в кружке французских офицеров, наш молодой кавалерийской офицер так и рассыпается французским парикмахерским жаргоном. Речь идет о каком-то comte Sazonoff, que j’ai beaucoup connu, m-r, [
графе Сазонове, которого я хорошо знал, сударь,] —
говорит французский офицер
с одним эполетом: — c’est un de ces vrais comtes russes, comme nous les aimons. [Это один из настоящих русских
графов, из тех, которых мы любим.]
Граф говорил обо всем одинаково хорошо,
с тактом, и о музыке, и о людях, и о чужих краях. Зашел разговор о мужчинах, о женщинах: он побранил мужчин, в том числе и себя, ловко похвалил женщин вообще и сделал несколько комплиментов хозяйкам в особенности.
— Вот прекрасно! долго ли рассмотреть? Я
с ним уж
говорила. Ах! он прелюбезный: расспрашивал, что я делаю; о музыке
говорил; просил спеть что-нибудь, да я не стала, я почти не умею. Нынешней зимой непременно попрошу maman взять мне хорошего учителя пения.
Граф говорит, что это нынче очень в моде — петь.
Он застал ее
с матерью. Там было человека два из города, соседка Марья Ивановна и неизбежный
граф. Мучения Александра были невыносимы. Опять прошел целый день в пустых, ничтожных разговорах. Как надоели ему гости! Они
говорили покойно о всяком вздоре, рассуждали, шутили, смеялись.
Наденька не вытерпела, подошла к Александру и, пока
граф говорил с ее матерью, шепнула ему: «Как вам не стыдно!
граф так ласков
с вами, а вы?..»
— Ну так воля твоя, — он решит в его пользу.
Граф,
говорят, в пятнадцати шагах пулю в пулю так и сажает, а для тебя, как нарочно, и промахнется! Положим даже, что суд божий и попустил бы такую неловкость и несправедливость: ты бы как-нибудь ненарочно и убил его — что ж толку? разве ты этим воротил бы любовь красавицы? Нет, она бы тебя возненавидела, да притом тебя бы отдали в солдаты… А главное, ты бы на другой же день стал рвать на себе волосы
с отчаяния и тотчас охладел бы к своей возлюбленной…
Чтоб
графа не было здесь! —
говорил он задыхающимся голосом, — слышите ли? оставьте, прекратите
с ним все сношения, чтоб он забыл дорогу в ваш дом!.. я не хочу…
— Нынче нельзя
говорить с маменькой, — сказала она, — у нас этот гадкий
граф сидит!
И в этот день, когда
граф уже ушел, Александр старался улучить минуту, чтобы
поговорить с Наденькой наедине. Чего он не делал? Взял книгу, которою она, бывало, вызывала его в сад от матери, показал ей и пошел к берегу, думая: вот сейчас прибежит. Ждал, ждал — нейдет. Он воротился в комнату. Она сама читала книгу и не взглянула на него. Он сел подле нее. Она не поднимала глаз, потом спросила бегло, мимоходом, занимается ли он литературой, не вышло ли чего-нибудь нового? О прошлом ни слова.
Вовсе нет.
Граф говорил о литературе, как будто никогда ничем другим не занимался; сделал несколько беглых и верных замечаний о современных русских и французских знаменитостях. Вдобавок ко всему оказалось, что он находился в дружеских сношениях
с первоклассными русскими литераторами, а в Париже познакомился
с некоторыми и из французских. О немногих отозвался он
с уважением, других слегка очертил в карикатуре.
Граф с Наденькой подошли к решетке и, не взглянув на реку, повернулись и медленно пошли по аллее назад. Он наклонился к ней и
говорил что-то тихо. Она шла потупя голову.
А Адуев все ждал: вот
граф уйдет, и он наконец успеет переговорить
с матерью. Но пробило десять, одиннадцать часов,
граф не уходит и все
говорит.
Александр, несмотря на приглашение Марьи Михайловны — сесть поближе, сел в угол и стал смотреть в книгу, что было очень не светски, неловко, неуместно. Наденька стала за креслом матери,
с любопытством смотрела на
графа и слушала, что и как он
говорит: он был для нее новостью.
Прошла осень, прошла зима, и наступила снова весна, а вместе
с нею в описываемой мною губернии совершились важные события: губернатор был удален от должности, — впрочем, по прошению; сенаторская ревизия закончилась, и сенатор — если не в одном экипаже, то совершенно одновременно — уехал
с m-me Клавской в Петербург, после чего прошел слух, что новым губернатором будет назначен Крапчик, которому будто бы обещал это сенатор, действительно бывший последнее время весьма благосклонен к Петру Григорьичу; но вышло совершенно противное (Егор Егорыч недаром, видно,
говорил, что
граф Эдлерс — старая остзейская лиса): губернатором, немедля же по возвращении сенатора в Петербург, был определен не Петр Григорьич, а дальний родственник
графа Эдлерса, барон Висбах, действительный статский советник и тоже камергер.
— Не знаю-с, что известно
графу, но я на днях уезжаю в Петербург и буду там
говорить откровенно о положении нашей губернии и дворянства, — сказал сей последний в заключение и затем, гордо подняв голову, вышел из залы.
—
Графу очень хорошо известно, что приятно государю и что нет, — объяснил он, видимо, стараясь все своротить на
графа, который,
с своей стороны, приложив ухо к двери, подслушивал, что
говорит его правитель дел и что Крапчик.
— Но вы в этом случае — поймите вы — совершенно сходитесь в мнениях
с сенатором, который тоже
говорит, что я слишком спешу, и все убеждал меня, что Петербург достаточно уже облагодетельствовал нашу губернию тем, что прислал его к нам на ревизию; а я буду там доказывать, что господин
граф не годится для этого, потому что он плотоугодник и развратник, и что его, прежде чем к нам, следовало послать в Соловки к какому-нибудь монаху для напутствования и назидания.
Я думаю, если б нарядить его и привезть под видом какого-нибудь
графа в какой-нибудь столичный клуб, то он бы и тут нашелся, сыграл бы в вист, отлично бы
поговорил, немного, но
с весом, и в целый вечер, может быть, не раскусили бы, что он не
граф, а бродяга.
Про женщин очень памятно Дроздов
говорит, хоть и не всегда понятно.
С Максимом они всё спорят, и на все слова Дроздова Максим возражает: врёшь! Выдаёт себя Дроздов за незаконнорожденного, будто мать прижила его
с каким-то
графом, а Максим спрашивает...