Неточные совпадения
— потому что, случится,
поедешь куда-нибудь — фельдъегеря и адъютанты поскачут везде вперед: «Лошадей!» И там на станциях никому не дадут, все дожидаются: все эти титулярные, капитаны, городничие, а ты себе и в ус не дуешь. Обедаешь где-нибудь у губернатора, а там — стой, городничий! Хе, хе, хе! (Заливается и помирает
со смеху.)Вот что, канальство, заманчиво!
— Никогда не спрашивал себя, Анна Аркадьевна, жалко или не жалко. Ведь мое всё состояние тут, — он показал на боковой карман, — и теперь я богатый человек; а нынче
поеду в клуб и, может быть, выйду нищим. Ведь кто
со мной садится — тоже хочет оставить меня без рубашки, а я его. Ну, и мы боремся, и в этом-то удовольствие.
Он понял, что она
ехала в Ергушово
со станции железной дороги.
Он быстро вскочил. «Нет, это так нельзя! — сказал он себе с отчаянием. — Пойду к ней, спрошу, скажу последний раз: мы свободны, и не лучше ли остановиться? Всё лучше, чем вечное несчастие, позор, неверность!!» С отчаянием в сердце и
со злобой на всех людей, на себя, на нее он вышел из гостиницы и
поехал к ней.
Напившись чаю у того самого богатого мужика-хозяина, у которого останавливался Левин в свою поездку к Свияжскому, и побеседовав с бабами о детях и
со стариком о графе Вронском, которого тот очень хвалил, Дарья Александровна в 10 часов
поехала дальше.
—
Со мной?
Со мной счастье! — сказал Левин, опуская окно кареты, в которой они
ехали. — Ничего тебе? а то душно.
Со мной счастье! Отчего ты не женился никогда?
Когда экипаж остановился, верховые
поехали шагом. Впереди
ехала Анна рядом с Весловским. Анна
ехала спокойным шагом на невысоком плотном английском кобе
со стриженою гривой и коротким хвостом. Красивая голова ее с выбившимися черными волосами из-под высокой шляпы, ее полные плечи, тонкая талия в черной амазонке и вся спокойная грациозная посадка поразили Долли.
— Да на кого ты? Я с тобой согласен, — говорил Степан Аркадьич искренно и весело, хотя чувствовал, что Левин под именем тех, кого можно купить зa двугривенный, разумел и его. Оживление Левина ему искренно нравилось. — На кого ты? Хотя многое и неправда, что ты говоришь про Вронского, но я не про то говорю. Я говорю тебе прямо, я на твоем месте
поехал бы
со мной в Москву и…
Когда Татарин явился
со счетом в двадцать шесть рублей с копейками и с дополнением на водку, Левин, которого в другое время, как деревенского жителя, привел бы в ужас счет на его долю в четырнадцать рублей, теперь не обратил внимания на это, расплатился и отправился домой, чтобы переодеться и
ехать к Щербацким, где решится его судьба.
Кроме того, она чувствовала, что если здесь, в своем доме, она едва успевала ухаживать за своими пятью детьми, то им будет еще хуже там, куда она
поедет со всеми ими.
Заехав
со свояченицей домой и застав Кити веселою и благополучною, Левин
поехал в клуб.
«Пятнадцать минут туда, пятнадцать назад. Он
едет уже, он приедет сейчас. — Она вынула часы и посмотрела на них. — Но как он мог уехать, оставив меня в таком положении? Как он может жить, не примирившись
со мною?» Она подошла к окну и стала смотреть на улицу. По времени он уже мог вернуться. Но расчет мог быть неверен, и она вновь стала вспоминать, когда он уехал, и считать минуты.
— Как же решили,
едете? Ну, а
со мной что хотите делать?
Он был недоволен поведением Собакевича. Все-таки, как бы то ни было, человек знакомый, и у губернатора, и у полицеймейстера видались, а поступил как бы совершенно чужой, за дрянь взял деньги! Когда бричка выехала
со двора, он оглянулся назад и увидел, что Собакевич все еще стоял на крыльце и, как казалось, приглядывался, желая знать, куда гость
поедет.
Старушка вскоре после отъезда нашего героя в такое пришла беспокойство насчет могущего произойти
со стороны его обмана, что, не поспавши три ночи сряду, решилась
ехать в город, несмотря на то что лошади не были подкованы, и там узнать наверно, почем ходят мертвые души и уж не промахнулась ли она, боже сохрани, продав их, может быть, втридешева.
В красавиц он уж не влюблялся,
А волочился как-нибудь;
Откажут — мигом утешался;
Изменят — рад был отдохнуть.
Он их искал без упоенья,
А оставлял без сожаленья,
Чуть помня их любовь и злость.
Так точно равнодушный гость
На вист вечерний приезжает,
Садится; кончилась игра:
Он уезжает
со двора,
Спокойно дома засыпает
И сам не знает поутру,
Куда
поедет ввечеру.
Но муж любил ее сердечно,
В ее затеи не входил,
Во всем ей веровал беспечно,
А сам в халате ел и пил;
Покойно жизнь его катилась;
Под вечер иногда сходилась
Соседей добрая семья,
Нецеремонные друзья,
И потужить, и позлословить,
И посмеяться кой о чем.
Проходит время; между тем
Прикажут Ольге чай готовить,
Там ужин, там и спать пора,
И гости
едут со двора.
И шагом
едет в чистом поле,
В мечтанья погрузясь, она;
Душа в ней долго поневоле
Судьбою Ленского полна;
И мыслит: «Что-то с Ольгой стало?
В ней сердце долго ли страдало,
Иль скоро слез прошла пора?
И где теперь ее сестра?
И где ж беглец людей и света,
Красавиц модных модный враг,
Где этот пасмурный чудак,
Убийца юного поэта?»
Со временем отчет я вам
Подробно обо всем отдам...
Но ошибался он: Евгений
Спал в это время мертвым сном.
Уже редеют ночи тени
И встречен Веспер петухом;
Онегин спит себе глубоко.
Уж солнце катится высоко,
И перелетная метель
Блестит и вьется; но постель
Еще Евгений не покинул,
Еще над ним летает сон.
Вот наконец проснулся он
И полы завеса раздвинул;
Глядит — и видит, что пора
Давно уж
ехать со двора.
Прямым Онегин Чильд Гарольдом
Вдался в задумчивую лень:
Со сна садится в ванну
со льдом,
И после, дома целый день,
Один, в расчеты погруженный,
Тупым кием вооруженный,
Он на бильярде в два шара
Играет с самого утра.
Настанет вечер деревенский:
Бильярд оставлен, кий забыт,
Перед камином стол накрыт,
Евгений ждет: вот
едет Ленский
На тройке чалых лошадей;
Давай обедать поскорей!
А потом опять утешится, на вас она все надеется: говорит, что вы теперь ей помощник и что она где-нибудь немного денег займет и
поедет в свой город,
со мною, и пансион для благородных девиц заведет, а меня возьмет надзирательницей, и начнется у нас совсем новая, прекрасная жизнь, и целует меня, обнимает, утешает, и ведь так верит! так верит фантазиям-то!
Но сердобольная мамаша тотчас же, полушепотом и скороговоркой, разрешила некоторые важнейшие недоумения, а именно, что Аркадий Иванович человек большой, человек с делами и
со связями, богач, — бог знает что там у него в голове, вздумал и
поехал, вздумал и деньги отдал, а стало быть, и дивиться нечего.
Кабанов. Куда как весело с тобой
ехать! Вы меня уж заездили здесь совсем! Я не чаю, как вырваться-то, а ты еще навязываешься
со мной.
Робинзон. Так ты в Париж обещал
со мной
ехать — разве это не все равно?
Мы отправились далее. Стало смеркаться. Мы приближились к городку, где, по словам бородатого коменданта, находился сильный отряд, идущий на соединение к самозванцу. Мы были остановлены караульными. На вопрос: кто
едет? — ямщик отвечал громогласно: «Государев кум
со своею хозяюшкою». Вдруг толпа гусаров окружила нас с ужасною бранью. «Выходи, бесов кум! — сказал мне усастый вахмистр. [Вахмистр — унтер-офицер в кавалерии.] — Вот ужо тебе будет баня, и с твоею хозяюшкою!»
Я слыхал о тамошних метелях и знал, что целые обозы бывали ими занесены. Савельич, согласно
со мнением ямщика, советовал воротиться. Но ветер показался мне не силен; я понадеялся добраться заблаговременно до следующей станции и велел
ехать скорее.
Со мною сели два гусара с саблями наголо, и я
поехал по большой дороге.
— Судостроитель, мокшаны строю, тихвинки и вообще всякую мелкую посуду речную. Очень прошу прощения: жена
поехала к родителям, как раз в Песочное, куда и нам завтра
ехать. Она у меня — вторая, только весной женился. С матерью
поехала с моей,
со свекровью, значит. Один сын — на войну взят писарем, другой — тут помогает мне. Зять, учитель бывший, сидел в винопольке — его тоже на войну, ну и дочь с ним, сестрой, в Кресте Красном. Закрыли винопольку. А говорят — от нее казна полтора миллиарда дохода имела?
— Среди своих друзей, — продолжала она неторопливыми словами, — он поставил меня так, что один из них, нефтяник, богач, предложил мне
ехать с ним в Париж. Я тогда еще дурой ходила и не сразу обиделась на него, но потом жалуюсь Игорю. Пожал плечами. «Ну, что ж, — говорит. — Хам. Они тут все хамье». И — утешил: «В Париж, говорит, ты
со мной
поедешь, когда я остаток земли продам». Я еще поплакала. А потом — глаза стало жалко. Нет, думаю, лучше уж пускай другие плачут!
Не ожидая согласия Самгина, он сказал кучеру адрес и попросил его
ехать быстрей. Убежище его оказалось близко, и вот он шагает по лестнице, поднимаясь
со ступеньки на ступеньку, как резиновый, снова удивляя Самгина легкостью своего шарообразного тела. На тесной площадке — три двери. Бердников уперся животом в среднюю и, посторонясь, пригласил Самгина...
— Это — для гимназиста, милый мой. Он берет время как мерило оплаты труда — так? Но вот я третий год собираю материалы о музыкантах XVIII века, а столяр, при помощи машины, сделал за эти годы шестнадцать тысяч стульев. Столяр — богат, даже если ему пришлось по гривеннику
со стула, а — я? А я — нищеброд, рецензийки для газет пишу. Надо за границу
ехать — денег нет. Даже книг купить — не могу… Так-то, милый мой…
Утром на другой день
со станции пришли Лютов и Макаров, за ними
ехала телега, солидно нагруженная чемоданами, ящиками, какими-то свертками и кульками.
— Обожаю Москву! Горжусь, что я — москвич! Благоговейно — да-с! — хожу по одним улицам
со знаменитейшими артистами и учеными нашими! Счастлив снять шапку пред Васильем Осиповичем Ключевским, Толстого, Льва — Льва-с! — дважды встречал. А когда Мария Ермолова на репетицию
едет, так я на колени среди улицы встать готов, — сердечное слово!
Анфиса. Еще бы после этого да я не
поехала! Это даже было бы неучтиво с моей стороны. (Читает.) «Впрочем, может быть, вам ваша жизнь нравится и вся ваша любовь заключается в том, чтобы писать письма и заставлять обожателей во всякую погоду ходить по пятнадцати раз мимо ваших окон? В таком случае извините, что я предложил вам бежать
со мной…»
Но на четвертый день ему уж казалось неловко прийти, и он, побродив около дома Ильинских,
со вздохом
поехал домой.
Движения его были смелы и размашисты; говорил он громко, бойко и почти всегда сердито; если слушать в некотором отдалении, точно будто три пустые телеги
едут по мосту. Никогда не стеснялся он ничьим присутствием и в карман за словом не ходил и вообще постоянно был груб в обращении
со всеми, не исключая и приятелей, как будто давал чувствовать, что, заговаривая с человеком, даже обедая или ужиная у него, он делает ему большую честь.
Иногда выражала она желание сама видеть и узнать, что видел и узнал он. И он повторял свою работу:
ехал с ней смотреть здание, место, машину, читать старое событие на стенах, на камнях. Мало-помалу, незаметно, он привык при ней вслух думать, чувствовать, и вдруг однажды, строго поверив себя, узнал, что он начал жить не один, а вдвоем, и что живет этой жизнью
со дня приезда Ольги.
Задумывается ребенок и все смотрит вокруг: видит он, как Антип
поехал за водой, а по земле, рядом с ним, шел другой Антип, вдесятеро больше настоящего, и бочка казалась с дом величиной, а тень лошади покрыла собой весь луг, тень шагнула только два раза по лугу и вдруг двинулась за гору, а Антип еще и
со двора не успел съехать.
Уже знакомые Обломова, иные с недоверчивостью, другие
со смехом, а третьи с каким-то испугом, говорили: «
Едет; представьте, Обломов сдвинулся с места!»
— Зачем тебе бабушка?
Со мной… с мужем.
Поехала бы
со мной?
— Э, вот что! Хорошо… — зевая, сказал Райский, — я
поеду с визитами, только с тем, чтоб и вы
со мной заехали к Марку: надо же ему визит отдать.
— Я
еду скоро, — сказал он, — через неделю… Не может ли Вера… Васильевна видеться
со мной на одну минуту!..
Вон баба катит бочонок по двору, кучер рубит дрова, другой, какой-то, садится в телегу, собирается
ехать со двора: всё незнакомые ему люди. А вон Яков сонно смотрит с крыльца по сторонам. Это знакомый: как постарел!
— Да ну его! — с досадой прибавила она, —
едешь, что ли,
со мной к Мамыкину?
— Вы говорите
со мной таким странным тоном. Вы ошибаетесь. У вас сегодня же отберут этот документ, если я
поеду и пожалуюсь.
Со мной в одно время
ехал посланный из Якутска офицер для осмотра старых строений.
Дома мы узнали, что генерал-губернатор приглашает нас к обеду. Парадное платье мое было на фрегате, и я не
поехал. Я сначала пожалел, что не попал на обед в испанском вкусе, но мне сказали, что обед был длинен, дурен, скучен, что испанского на этом обеде только и было, что сам губернатор да херес. Губернатора я видел на прогулке, с жокеями, в коляске,
со взводом улан; херес пивал, и потому я перестал жалеть.
Поехали осматривать Пещуров, Корсаков и Гошкевич и возвратились
со смехом и досадой, сказав, что место не годится: голое, песок, каменья.
Сзади
ехал катер с караулом, потом другой, с музыкантами и служителями, далее шлюпка с офицерами, за ней катер, где был адмирал
со свитой.
Станция называется Маймакан. От нее двадцать две версты до станции Иктенда. Сейчас
едем. На горах не оттаял вчерашний снег; ветер дует осенний; небо скучное, мрачное; речка потеряла веселый вид и опечалилась, как печалится вдруг резвое и милое дитя. Пошли опять то горы, то просеки, острова и долины. До Иктенды проехали в темноте, лежа в каюте,
со свечкой, и ничего не видали. От холода коченели ноги.