Неточные совпадения
У князя в сакле собралось уже множество народа. У азиатов, знаете, обычай всех встречных и поперечных приглашать
на свадьбу. Нас приняли со всеми почестями и повели в кунацкую. Я, однако ж, не позабыл подметить, где
поставили наших
лошадей, знаете, для непредвидимого случая.
Как взглянул он
на его спину, широкую, как у вятских приземистых
лошадей, и
на ноги его, походившие
на чугунные тумбы, которые
ставят на тротуарах, не мог не воскликнуть внутренно: «Эк наградил-то тебя Бог! вот уж точно, как говорят, неладно скроен, да крепко сшит!..
И не только жалкое, а, пожалуй, даже смешное; костлявые, старые
лошади ставили ноги в снег неуверенно, черные фигуры в цилиндрах покачивались
на белизне снега, тяжело по снегу влачились их тени,
на концах свечей дрожали ненужные бессильные язычки огней — и одинокий человек в очках, с непокрытой головой и растрепанными жидкими волосами
на ней.
Народ подпрыгивал, размахивая руками, швырял в воздух фуражки, шапки. Кричал он так, что было совершенно не слышно, как пара бойких
лошадей губернатора Баранова бьет копытами по булыжнику. Губернатор торчал в экипаже,
поставив колено
на сиденье его, глядя назад, размахивая фуражкой, был он стального цвета, отчаянный и героический, золотые бляшки орденов блестели
на его выпуклой груди.
— Года два уже. Познакомились
на бегах. Он — деньги потерял или — выкрали. Занял у меня и — очень выиграл! Предложил мне половину. Но я отказался,
ставил на ту же
лошадь и выиграл втрое больше его. Ну — кутнули… немножко. И познакомились.
Можно было думать, что этот могучий рев влечет за собой отряд быстро скакавших полицейских, цоканье подков по булыжнику не заглушало, а усиливало рев. Отряд ловко дробился, через каждые десять, двадцать шагов от него отскакивал верховой и,
ставя лошадь свою боком к людям, втискивал их
на панель, отталкивал за часовню, к незастроенному берегу Оки.
Наконец он уткнулся в плетень, ощупал его рукой, хотел
поставить ногу в траву — поскользнулся и провалился в канаву. С большим трудом выкарабкался он из нее, перелез через плетень и вышел
на дорогу. По этой крутой и опасной горе ездили мало, больше мужики, порожняком, чтобы не делать большого объезда, в телегах,
на своих смирных, запаленных, маленьких
лошадях в одиночку.
Та к как при ходьбе я больше упирался
на пятку, то сильно натрудил и ее. Другая нога устала и тоже болела в колене. Убедившись, что дальше я идти не могу, Дерсу
поставил палатку, натаскал дров и сообщил мне, что пойдет к китайцам за
лошадью. Это был единственный способ выбраться из тайги. Дерсу ушел, и я остался один.
Чувствуя себя связанным беспрерывным чиновничьим надзором, он лично вынужден был сдерживать себя, но ничего не имел против того, когда жена, становясь
на молитву,
ставила рядом с собой горничную и за каждым словом щипала ее, или когда она приказывала щекотать провинившуюся «девку» до пены у рта, или гонять
на корде, как
лошадь, подстегивая сзади арапником.
На другом конце стола прилизанный, с английским пробором
на лысеющей голове скаковой «джентльмен», поклонник «карт, женщин и
лошадей», весь занят игрой. Он соображает, следит за каждой картой, рассматривает каждую полоску ее крапа, когда она еще лежит в ящике под рукой банкомета, и
ставит то мелко, то вдруг большой куш и почти всегда выигрывает.
А. Ф. Стрельцов из любопытства посмотреть, как бегут его
лошади, попал
на бега впервые и заинтересовался ими. Жизнь его, дотоле молчаливая, наполнилась спортивными разговорами. Он стал ездить каждый беговой день
на своей лошадке. Для ухода за
лошадью дворник
поставил своего родственника-мальчика, служившего при чьей-то беговой конюшне.
— Экипаж
на житный двор, а
лошадей в конюшню! Тройку рабочих пусть выведут пока из стойл и
поставят под сараем, к решетке. Они смирны, им ничего не сделается. А мы пойдемте в комнаты, — обратилась она к ожидавшим ее девушкам и, взяв за руки Лизу и Женни, повела их
на крыльцо. — Ах, и забыла совсем! — сказала игуменья, остановясь
на верхней ступеньке. — Никитушка! винца ведь не пьешь, кажется?
Рада была Зина, когда
лошади тронули ее от отцовского крыльца, рад был и Егор Николаевич, что он выдержал и
поставил на своем.
Через несколько минут Вихров увидал, что они вдвоем
поставили гроб
на старую тележонку, запрягли в нее
лошадь, и потом старикашка-отец что есть духу погнал с ним в село.
Ванька вспомнил, что в лесу этом да и вообще в их стороне волков много, и страшно струсил при этой мысли: сначала он все Богородицу читал, а потом стал гагайкать
на весь лес, да как будто бы человек десять кричали, и в то же время что есть духу гнал
лошадь, и таким точно способом доехал до самой усадьбы; но тут сообразил, что Петр, пожалуй, увидит, что
лошадь очень потна, — сам сейчас разложил ее и,
поставив в конюшню, пошел к барину.
На следующий вечер он снова явился к карточному столу и
поставил на карту свою
лошадь — последнее, что у него осталось.
Мать, испуганно мигнув, быстро взглянула
на солдат — они топтались
на одном месте, а
лошадь бегала вокруг них; посмотрела
на человека с лестницей — он уже
поставил ее к стене и влезал не торопясь.
— Это что? Это разве рубка? — говорил он с напускным пренебрежением. — Моему отцу,
на Кавказе, было шестьдесят лет, а он
лошади перерубал шею. Пополам! Надо, дети мои, постоянно упражняться. У нас вот как делают:
поставят ивовый прут в тиски и рубят, или воду пустят сверху тоненькой струйкой и рубят. Если нет брызгов, значит, удар был верный. Ну, Лбов, теперь ты.
В упорной глазной болезни, продолжающейся долго и когда уже все медицинские средства бывают испытаны, чтоб спасти зрение, доктора решаются
на сильное и мучительное средство:
ставят больному заволоку, точно
лошади.
Поставил человек
лошадь к месту, кинул ей сена с воза или подвязал торбу с овсом, потом сунул кнут себе за пояс, с таким расчетом, чтобы люди видели, что это не бродяга или нищий волочится
на ногах по свету, а настоящий хозяин, со своей скотиной и телегой; потом вошел в избу и сел
на лавку ожидать, когда освободится за столом место.
Он всё знает: заболела
лошадь — взялся лечить, в четверо суток
поставил на ноги. Глядел я, как балованая Белка косит
на него добрый свой глаз и за ухо его губами хватает, хорошо было
на душе у меня. А он ворчит...
— А непременно: дурака досыта кормить нужно с предосторожностями. Смотрите: вон овсяная
лошадь…
ставьте ее к овсу смело: она ест, и ей ничего, а припустите-ка мужичью клячу: она либо облопается и падет, либо пойдет лягаться во что попало, пока сама себе все ноги поотколотит. Вон у нас теперь
на линии, где чугунку строят, какой мор пошел! Всякий день меня туда возят; человека по четыре, по пяти вскрываю: неукротимо мрут от хорошей пищи.
Кривая Маланья тихо хныкала в своей кухне по пестрой телочке, которую выкармливала, как родную дочь; у Гордея Евстратыча навернулись слезы, когда старый слуга Гнедко, возивший его еще так недавно
на Смородинку, достался какому-то мастеровому, который будет наваливать
на лошадь сколько влезет, а потом будет бить ее чем попало и в награду
поставит на солому.
Иду по берегу вдоль каравана.
На песке стоят три чудных
лошади в попонах, а четвертую сводят по сходням с баржи… И ее
поставили к этим. Так и горят их золотистые породистые головы
на полуденном солнце.
— Да чтò ж? Известно, батюшка, Дутловы люди сильные; во всей вотчине почитай первый мужик, — отвечала кормилица, поматывая головой. — Летось другую связь из своего леса
поставил, господ не трудили.
Лошадей у них, окромя жеребят да подростков, троек шесть соберется, а скотины, коров да овец как с поля гонят, да бабы выйдут
на улицу загонять, так в воротах их-то сопрется, что беда; да и пчел-то колодок сотни две, не то больше живет. Мужик оченно сильный, и деньги должны быть.
Она с лаем выскочила из своего убежища и как раз запуталась в сети. Рыжий мужик схватил ее за ногу. Она пробовала вырваться, но была схвачена железными щипцами и опущена в деревянный ящик, который
поставили в фуру, запряженную рослой
лошадью. Лиска билась, рвалась, выла, лаяла и успокоилась только тогда, когда ее выпустили
на обширный двор, окруженный хлевушками с сотнями клеток, наполненных собаками.
В десятники его
ставили, он было всех баб перебил; в конюшни определили, так как это в кавалерии соответственнее, он под
лошадь попал, только, слава богу, под смирную: она так над ним всю ночь не двинулась и простояла; тогда его от этой опасности в огуменные старосты назначили, но тут он сделал княгине страшные убытки: весь скирдник,
на многие тысячи хлеба, трубкой сжег.
— Хошь обливайся, когда гонят в ледяную воду или к вороту
поставят. Только от этой работы много бурлачков
на тот свет уходит… Тут
лошадь не пошлешь в воду, а бурлаки по неделям в воде стоят.
Он
поставил за шалашом телегу и пустил
на береговой откос стреноженную
лошадь. Через несколько минут за шалашом закурился дым.
— Ну, брат! — сказал Ижорской, когда Рославлев сел
на лошадь, — смотри держись крепче: конь черкесской, настоящий Шалох. Прошлого года мне его привели прямо с Кавказа: зверь, а не
лошадь! Да ты старый кавалерист, так со всяким чертом сладишь. Ей, Шурлов! кинь гончих вон в тот остров; а вы, дурачье, ступайте
на все лазы; ты, Заливной, стань у той перемычки, что к песочному оврагу. Да чур не зевать!
Поставьте прямо
на нас милого дружка, чтобы было чем потешить приезжего гостя.
На перевозе оказалась посуда, большая и новая:
на одну завозню
поставили всех
лошадей и карету; меня заперли в нее с Парашей, опустили даже гардинки и подняли жалюзи, чтоб я не видал волнующейся воды; но я сверх того закутал голову платком и все-таки дрожал от страха во все время переправы; дурных последствий не было.
Итак, выбрали лучший дощаник,
поставили три крестьянские телеги с
лошадьми, мою кибитку и всех трех наших
лошадей; разумеется, взяли и всех баб с ягодами; мнимый перевозчик стал
на корме, двое крестьян, мой кучер и лакей Иван Борисов (молодец и силач, один стоивший десятерых) сели в весла, и мы отчалили от пристани.
Выпрягли, спутали
лошадей и пустили их
на сочную молодую траву; развели яркий огонь, наложили дорожный самовар, то есть огромный чайник с трубою, постлали кожу возле кареты,
поставили погребец и подали чай.
Мы переправлялись долго:
лошадей ставили только по одной паре, а карету едва перевезли; ее облегчили от сундуков и других тяжестей, и, несмотря
на то, плот погружался в воду.
За городом, против ворот бойни, стояла какая-то странная телега, накрытая чёрным сукном, запряжённая парой пёстрых
лошадей, гроб
поставили на телегу и начали служить панихиду, а из улицы, точно из трубы, доносился торжественный рёв меди, музыка играла «Боже даря храни», звонили колокола трёх церквей и притекал пыльный, дымный рык...
Но люди расступились не пред ним, а пред рыжей, длинной
лошадью Экке, помощника исправника, — взмахивая белой перчаткой, он наехал
на монаха,
поставил лошадь поперёк улицы и закричал упрекающе, обиженно...
Потом охотник начинает отступать задом, становясь ногою в свой прежний след и засыпая его, по мере отступления, также свежим, пушистым снегом; отойдя таким образом сажен двадцать и более, он возвращается к своей
лошади, уже не засыпая своих следов; садится опять верхом,
ставит другой капкан, третий и даже гораздо более, смотря по числу волчьих троп и следов, идущих к притраве с разных, иногда противуположных сторон, Я знавал таких мастеров
ставить капканы, что без удивления нельзя было смотреть
на подделанные ими звериные тропы и засыпанные собственные следы.
Я старался в 12 часов, когда староста, приехав в людскую к обеду,
ставил заседланную
лошадь на крытый ворок, отвязать последнюю и ездить
на ней кругом стен, насколько возможно шибче.
Он особенно следил за запряжкой Изумруда, оглядывая все тело
лошади от челки до копыт, и Изумруд, чувствуя
на себе этот точный, внимательный взгляд, гордо подымал голову, слегка полуоборачивал гибкую шею и
ставил торчком тонкие, просвечивающие уши.
Изумруд сердится и не хочет переменить ногу, но наездник, поймав этот момент, повелительно и спокойно
ставит лошадь на рысь.
Этого акробата любили в цирке все, начиная с директора и кончая конюхами. Артист он был исключительный и всесторонний: одинаково хорошо жонглировал, работал
на трапеции и
на турнике, подготовлял
лошадей высшей школы,
ставил пантомимы и, главное, был неистощим в изобретении новых «номеров», что особенно ценится в цирковом мире, где искусство, по самым своим свойствам, почти не двигается вперед, оставаясь и теперь чуть ли не в таком виде, в каком оно было при римских цезарях.
Не только меня, Кузьму угощал нараспашку, но и об извозчике позаботился.
Лошадей поставил на конюшню, задал им сена и овса, а сам поминутно ко мне: извозчик-де спрашивает того и того: прикажите ли отпустить? Я все благодарю и соглашаюсь.
Несмотря
на то, он
на каждой станции бегал по комнатам и даже улицам во все время, пока перекладывали
лошадей, или просто
ставил ноги в печку.
Площадь была пустынна.
На нее выехал «фиакр» и
поставил лошадь против трактира;
лошадь раскорячила ноги, выгнула костистую спину и застыла, как будто мгновенно заснула, а ее хозяин поплелся в трактир мелкими шажками и тряся
на ходу огромной бородой. Блок взвизгнул, и все опять стало тихо.
Он попробовал раз подумать о том, что ему теперь делать, как выехать без копейки денег, как заплатить пятнадцать тысяч проигранных казенных денег, что скажет полковой командир, что скажет его мать, что скажут товарищи, — и
на него нашел такой страх и такое отвращение к самому себе, что он, желая забыться чем-нибудь, встал, стал ходить по комнате, стараясь ступать только наищели половиц, и снова начал припоминать себе все мельчайшие обстоятельства происходившей игры; он живо воображал, что уже отыгрывается и снимает девятку, кладет короля пик
на две тысячи рублей, направо ложится дама, налево туз, направо король бубен, — и всё пропало; а ежели бы направо шестерка, а налево король бубен, тогда совсем бы отыгрался,
поставил бы еще всё
на пе и выиграл бы тысяч пятнадцать чистых, купил бы себе тогда иноходца у полкового командира, еще пару
лошадей, фаэтон купил бы.
Кончились простины. Из дома вынесли гроб
на холстах и,
поставив на черный «одёр» [Носилки,
на которых носят покойников. За Волгой, особенно между старообрядцами, носить покойников до кладбища
на холстах или же возить
на лошадях почитается грехом.], понесли
на плечах. До кладбища было версты две, несли переменяясь, но Никифор как стал к племяннице под правое плечо, так и шел до могилы, никому не уступая места.
Успокоив трудников, за дело принялся Петр Степаныч. Уложив в тележку свои пожитки и Парашины чемоданы, поехал он из обители. Прощаясь с Таисеей, сказал, что едет в губернский город
на неделю, а может, и больше. Заехав за перелесок, поворотил он в сторону и
поставил лошадей в кустах. Вскоре подошел к нему Семен Петрович с Васильем Борисычем.
— После Евдокии-плющихи, как домой воротимся, — отвечал Артемий. — У хозяина кажда малость
на счету… Оттого и выбираем грамотного, чтоб умел счет записать… Да вот беда — грамотных-то маловато у нас; зачастую такого выбираем, чтоб хоть бирки-то умел хорошо резать. По этим биркам аль по записям и живет у нас расчет. Сколько кто харчей из дома
на зиму привез, сколько кто овса
на лошадей, другого прочего — все
ставим в цену. Получим заработки, поровну делим.
На Страшной и деньги по рукам.
Василий Фадеев растворил меж тем воротá и
поставил тарантас с
лошадьми на крытом дворе. Овес взят был из дома, задал он его по гарнцу каждой лошадке и завалился спать в тарантасе.
После полудня к хозяину приезжает очень высокий и очень толстый мужик, с широким, бычьим затылком и с громадными кулаками, похожий
на русского ожиревшего целовальника. Зовут его Петром Петровичем. Живет он в соседнем селе и держит там с братом пятьдесят
лошадей, возит вольных,
поставляет на почтовую станцию тройки, землю пашет, скотом торгует, а теперь едет в Колывань по какому-то торговому делу.