Неточные совпадения
Почувствовавши себя на воле, глуповцы с какой-то яростью устремились по той покатости, которая очутилась
под их
ногами. Сейчас же они вздумали строить башню, с таким расчетом, чтоб верхний ее конец непременно упирался в небеса. Но так как архитекторов у них не было, а плотники были неученые и не всегда трезвые, то довели башню до половины и бросили, и только, быть может, благодаря этому обстоятельству избежали смешения языков.
Гладиатор и Диана подходили вместе, и почти в один и тот же момент: раз-раз, поднялись над рекой и перелетели на другую сторону; незаметно, как бы летя, взвилась за ними Фру-Фру, но в то самое время, как Вронский
чувствовал себя на воздухе, он вдруг увидал, почти
под ногами своей лошади, Кузовлева, который барахтался с Дианой на той стороне реки (Кузовлев пустил поводья после прыжка, и лошадь полетела с ним через голову).
Селифан, прерванный тоже на самой середине речи, смекнул, что, точно, не нужно мешкать, вытащил тут же из-под козел какую-то дрянь из серого сукна, надел ее в рукава, схватил в руки вожжи и прикрикнул на свою тройку, которая чуть-чуть переступала
ногами, ибо
чувствовала приятное расслабление от поучительных речей.
Сунув извозчику деньги, он почти побежал вслед женщине,
чувствуя, что портфель
под мышкой досадно мешает ему, он вырвал его из-под мышки и понес, как носят чемоданы. Никонова вошла во двор одноэтажного дома, он слышал топот ее
ног по дереву, вбежал во двор, увидел три ступени крыльца.
Он весь день прожил
под впечатлением своего открытия, бродя по лесу, не желая никого видеть, и все время видел себя на коленях пред Лидией, обнимал ее горячие
ноги,
чувствовал атлас их кожи на губах, на щеках своих и слышал свой голос: «Я тебя люблю».
Климу стало неловко. От выпитой водки и странных стихов дьякона он вдруг
почувствовал прилив грусти: прозрачная и легкая, как синий воздух солнечного дня поздней осени, она, не отягощая, вызывала желание говорить всем приятные слова. Он и говорил, стоя с рюмкой в руках против дьякона, который, согнувшись, смотрел
под ноги ему.
Он
почувствовал, что этот гулкий вихрь вовлекает его, что тело его делает непроизвольные движения, дрожат
ноги, шевелятся плечи, он качается из стороны в сторону, и
под ним поскрипывает пружина кресла.
Самгин
почувствовал нечто похожее на толчок в грудь и как будто пошевелились каменные плиты
под ногами, — это было так нехорошо, что он попытался объяснить себе стыдное, малодушное ощущение физически и сказал Дронову...
Клим зажег свечу, взял в правую руку гимнастическую гирю и пошел в гостиную,
чувствуя, что
ноги его дрожат. Виолончель звучала громче, шорох был слышней. Он тотчас догадался, что в инструменте — мышь, осторожно положил его верхней декой на пол и увидал, как из-под нее выкатился мышонок, маленький, как черный таракан.
Самгин
чувствовал себя неловко, Лидия села на диван, поджав
под себя
ноги, держа чашку в руках и молча, вспоминающими глазами, как-то бесцеремонно рассматривала его.
Клим вышел на террасу. Подсыхая на жарком солнце, доски пола дымились
под его
ногами, он
чувствовал, что и в голове его дымится злость.
«Болван», — мысленно выругался Самгин и вытащил руку свою из-под локтя спутника, но тот, должно быть, не
почувствовал этого, он шел, задумчиво опустив голову, расшвыривая
ногою сосновые шишки. Клим пошел быстрее.
Тетушка, остановясь, позвала его, он быстро побежал вперед, а Самгин,
чувствуя себя лишним, свернул на боковую дорожку аллеи, — дорожка тянулась между молодых сосен куда-то вверх. Шел Самгин медленно, смотрел
под ноги себе и думал о том, какие странные люди окружают Марину: этот кучер, Захарий, Безбедов…
Серебряная струя воды выгоняла из-под крыши густейшие облака бархатного дыма, все было необыкновенно оживлено, весело, и Самгин
почувствовал себя отлично. Когда подошел к нему Безбедов, облитый водою с головы до
ног, голый по пояс, он спросил его...
— Хочу, чтоб ты меня устроил в Москве. Я тебе писал об этом не раз, ты — не ответил. Почему? Ну — ладно! Вот что, — плюнув
под ноги себе, продолжал он. — Я не могу жить тут. Не могу, потому что
чувствую за собой право жить подло. Понимаешь? А жить подло — не сезон. Человек, — он ударил себя кулаком в грудь, — человек дожил до того, что начинает
чувствовать себя вправе быть подлецом. А я — не хочу! Может быть, я уже подлец, но — больше не хочу… Ясно?
Обломов долго ходил по комнате и не
чувствовал под собой
ног, не слыхал собственных шагов: он ходил как будто на четверть от полу.
Он и среди увлечения
чувствовал землю
под ногой и довольно силы в себе, чтоб в случае крайности рвануться и быть свободным. Он не ослеплялся красотой и потому не забывал, не унижал достоинства мужчины, не был рабом, «не лежал у
ног» красавиц, хотя не испытывал огненных радостей.
Он крался, как вор, ощупью, проклиная каждый хрустнувший сухой прут
под ногой, не
чувствуя ударов ветвей по лицу. Он полз наудачу, не зная места свиданий. От волнения он садился на землю и переводил дух.
Фрегат шел, накренясь на левую сторону, и от напряжения слегка судорожно вздрагивал:
под ногами чувствуешь точно что-нибудь живое, какие-то натянутые жилы, которые ежеминутно готовы разорваться от усилия.
Привалов
чувствовал, что у нее от слишком сильного возбуждения руки и
ноги не повиновались и точно мешали, когда хотелось вспорхнуть и улететь
под звуки доносившейся из главной залы музыки.
— Эта поездка отнимет у меня самое большее месяц времени, — продолжал Привалов,
чувствуя, как почва уходила из-под его
ног.
— Между прочим, вероятно, буду торговать и мукой, — с улыбкой отвечал Привалов,
чувствуя, что пол точно уходит у него из-под
ног. — Мне хотелось бы объяснить вам, почему я именно думаю заняться этим, а не чем-нибудь другим.
Старик неудержимо болтал всю дорогу, пока они шли от избы старосты Дорони до мельничного флигелька; он несколько раз от волнения снимал и надевал шапку. У Бахарева дрогнуло сердце, когда он завидел наконец ту кровлю,
под которой жила его Надя, — он тяжело дышал и
чувствовал, как у него дрожат
ноги.
Митя вдруг
почувствовал, что
под ним слабеют
ноги.
Почувствовав твердую почву
под ногами, люди и лошади пошли бодрее.
У меня кружилась голова от моих открытий, пропасть открывалась перед глазами, и я
чувствовал, как почва исчезала
под ногами.
То снилось ему, что вокруг него все шумит, вертится, а он бежит, бежит, не
чувствует под собою
ног… вот уже выбивается из сил…
Однажды я заснул
под вечер, а проснувшись,
почувствовал, что и
ноги проснулись, спустил их с кровати, — они снова отнялись, но уже явилась уверенность, что
ноги целы и я буду ходить. Это было так ярко хорошо, что я закричал от радости, придавил всем телом
ноги к полу, свалился, но тотчас же пополз к двери, по лестнице, живо представляя, как все внизу удивятся, увидав меня.
При всей вражде их к империи они еще
чувствовали твердую почву
под ногами и не предчувствовали грядущих катастроф.
И она сознавала, что гордая «пани» смиряется в ней перед конюхом-хлопом. Она забывала его грубую одежду и запах дегтя, и сквозь тихие переливы песни вспоминалось ей добродушное лицо, с мягким выражением серых глаз и застенчиво-юмористическою улыбкой из-под длинных усов. По временам краска гнева опять приливала к лицу и вискам молодой женщины: она
чувствовала, что в борьбе из-за внимания ее ребенка она стала с этим мужиком на одну арену, на равной
ноге, и он, «хлоп», победил.
Правду она говорит про себя в начале второго акта: «Как тень какая хожу,
ног под собою не слышу… только
чувствует мое сердце, что ничего из этого хорошего не выйдет.
Петрунька
чувствовал себя очень скверно и целые дни прятался от сердитой баушки, как пойманный зверек. Он только и ждал того времени, когда Наташка укладывала его спать с собой. Наташка целый день летала по всему дому стрелой, так что
ног под собой не слышала, а тут находила и ласковые слова, и сказку, и какие-то бабьи наговоры, только бы Петрунька не скучал.
Какие этой порой бывают ночи прелестные, нельзя рассказать тому, кто не видал их или, видевши, не
чувствовал крепкого, могучего и обаятельного их влияния. В эти ночи, когда
под ногою хрустит беленькая слюда, раскинутая по черным талинам, нельзя размышлять ни о грозном часе последнего расчета с жизнью, ни о ловком обходе подводных камней моря житейского. Даже сама досужая старушка-нужда забывается легким сном, и не слышно ее ворчливых соображений насчет завтрашнего дня.
Лихонин резко нахлобучил шапку и пошел к дверям. Но вдруг у него в голове мелькнула остроумная мысль, от которой, однако, ему самому стало противно. И,
чувствуя под ложечкой тошноту, с мокрыми, холодными руками, испытывая противное щемление в пальцах
ног, он опять подошел к столу и сказал, как будто бы небрежно, но срывающимся голосом...
Все шумно поднялись с своих мест и продолжали спорить уже стоя, наступая все ближе и ближе на Родиона Антоныча, который, весь красный и потный, только отмахивался обеими руками. «А Прейн еще предлагает привести сюда мужиков…» — думал с тоской бедный Ришелье,
чувствуя, как почва начинает колебаться у него
под ногами.
— Еще поспорим! Ты играй на своей сопелке — у кого
ноги в землю не вросли, те
под твою музыку танцевать будут! Рыбин верно сказал — мы
под собой земли не
чувствуем, да и не должны, потому на нас и положено раскачать ее. Покачнем раз — люди оторвутся, покачнем два — и еще!
— Мужик спокойнее на
ногах стоит! — добавил Рыбин. — Он
под собой землю
чувствует, хоть и нет ее у него, но он
чувствует — земля! А фабричный — вроде птицы: родины нет, дома нет, сегодня — здесь, завтра — там! Его и баба к месту не привязывает, чуть что — прощай, милая, в бок тебе вилами! И пошел искать, где лучше. А мужик вокруг себя хочет сделать лучше, не сходя с места. Вон мать пришла!
Ушли они. Мать встала у окна, сложив руки на груди, и, не мигая, ничего не видя, долго смотрела перед собой, высоко подняв брови, сжала губы и так стиснула челюсти, что скоро
почувствовала боль в зубах. В лампе выгорел керосин, огонь, потрескивая, угасал. Она дунула на него и осталась во тьме. Темное облако тоскливого бездумья наполнило грудь ей, затрудняя биение сердца. Стояла она долго — устали
ноги и глаза. Слышала, как
под окном остановилась Марья и пьяным голосом кричала...
— Вы, русские, счастливы (здраво!), — сказал он мне, — вы
чувствуете у себя
под ногами нечто прочное (и это здраво!), и это прочное на вашем живописном языке (опять-таки здраво!) вы называете"каторгой"(и неожиданно, и совершенно превратно!..).
Я летел домой, не
чувствуя ног под собою, и как только вошел в квартиру, так сейчас же упал в объятия Глумова. Я рассказал ему все: и в каком я был ужасном положении, и как на помощь мне вдруг явилось нечто неисповедимое…
— Ба… ба… батюшка! — произнес мельник,
чувствуя, что
ноги под ним подкашиваются, — батюшка, князь Афанасий Иваныч, как изволишь здравствовать?
Кожемякин некоторое время
чувствовал себя победителем; голова его приятно кружилась от успеха и вина, но когда он, дружелюбно приглашённый всеми в гости и сам всех пригласив к себе, вышел на улицу и
под ногами у него захрустел снег — сердце охладело, сжалось в унынии, и невольно с грустью он подумал...
— Примеч. авт.] Роскошнейшая эта женщина произвела на меня глубокое впечатление, которое еще более усилилось, когда
нога моя
почувствовала под столом давление ее ножки.
Тут все бросали свою работу и бежали спасать старушку, которая, не
чувствуя уже никаких преград
под ногами, торжественно продолжала свое шествие. Взглянув на усердие и бережливость, с какими таскала она и ставила горшки свои, можно было подумать, что судьба нового жилища единственно зависела от сохранности этих предметов.
Но она продолжала плакать, и он
чувствовал, что его ласки она переносит только как неизбежное последствие своей ошибки. И
ногу, которую он поцеловал, она поджала
под себя, как птица. Ему стало жаль ее.
Литвинов ничего не отвечал; ему казалось, что он опять
чувствует на лице своем вопрошающий взгляд Татьяны, но он ошибался: она глядела себе
под ноги, на песок дорожки.
Сказал и, сплюнув
под ноги себе, равнодушно отошел от Фомы, войдя в толпу, как клин в дерево. Его речь окончательно пришибла Фому; он
чувствовал, что мужики считают его глупым и смешным. И, чтобы спасти свое хозяйское значение в их глазах, чтобы снова привлечь к себе уже утомленное внимание мужиков, он напыжился, смешно надул щеки и внушительным голосом бухнул...
От крика они разлетятся в стороны и исчезнут, а потом, собравшись вместе, с горящими восторгом и удалью глазами, они со смехом будут рассказывать друг другу о том, что
чувствовали, услышав крик и погоню за ними, и что случилось с ними, когда они бежали по саду так быстро, точно земля горела
под ногами.
Волынцев вошел и подозрительно посмотрел на Лежнева и на сестру. Он похудел в последнее время. Они оба заговорили с ним; но он едва улыбался в ответ на их шутки и глядел, как выразился о нем однажды Пигасов, грустным зайцем. Впрочем, вероятно, не было еще на свете человека, который, хотя раз в жизни, не глядел еще хуже того. Волынцев
чувствовал, что Наталья от него удалялась, а вместе с ней, казалось, и земля бежала у него из-под
ног.
Пусть для других невидимы следы его детских
ног, но Саша их
чувствует под своей подошвой, нежно прижимает их к земле и новый, теперешний свой ставит след.