Неточные совпадения
Она
представила, как он копошился
в мешке. Ужас был на ее
лице. И Вронский, вспоминая свой сон, чувствовал такой же ужас, наполнявший его душу.
Теперь, когда он держал
в руках его письмо, он невольно
представлял себе тот вызов, который, вероятно, нынче же или завтра он найдет у себя, и самую дуэль, во время которой он с тем самым холодным и гордым выражением, которое и теперь было на его
лице, выстрелив
в воздух, будет стоять под выстрелом оскорбленного мужа.
Вот вам от слова
в слово он:
«Как скоро Волк у стада забуянит,
И обижать он Овцу станет,
То Волка тут властна Овца,
Не разбираючи
лица,
Схватить за шиворот и
в суд тотчас
представить,
В соседний лес иль
в бор».
Кивнув головой, Самгин осторожно прошел
в комнату, отвратительно пустую, вся мебель сдвинута
в один угол. Он сел на пыльный диван, погладил ладонями
лицо, руки дрожали, а пред глазами как бы стояло
в воздухе обнаженное тело женщины, гордой своей красотой. Трудно было
представить, что она умерла.
«Бред какой», — подумал Самгин, видя
лицо Захария, как маленькое, бесформенное и мутное пятно
в темноте, и
представляя, что
лицо это должно быть искажено страхом. Именно — страхом, — Самгин чувствовал, что иначе не может быть. А
в темноте шевелились, падали бредовые слова...
Каждый раз, когда он думал о большевиках, — большевизм олицетворялся пред ним
в лице коренастого, спокойного Степана Кутузова. За границей существовал основоположник этого учения, но Самгин все еще продолжал называть учение это фантастической системой фраз, а Владимира Ленина мог
представить себе только как интеллигента, книжника, озлобленного лишением права жить на родине, и скорее голосом, чем реальным человеком.
Самгин вдруг
представил его мертвым: на белой подушке серое, землистое
лицо, с погасшими глазами
в темных ямах, с заостренным носом, а рот — приоткрыт, и
в нем эти два золотых клыка.
— «Как точка над i», — вспомнил Самгин стих Мюссе, — и тотчас совершенно отчетливо
представил, как этот блестящий шарик кружится, обегая землю, а земля вертится, по спирали, вокруг солнца, стремительно — и тоже по спирали — падающего
в безмерное пространство; а на земле, на ничтожнейшей точке ее,
в маленьком городе, где воют собаки, на пустынной улице,
в деревянной клетке, стоит и смотрит
в мертвое
лицо луны некто Клим Самгин.
Самгин отказался играть
в девятку, курил и, наблюдая за малоподвижным
лицом поручика, пробовал
представить его
в момент атаки: впереди — немцы, сзади — мужики, а он между ними один.
И, думая словами, он пытался
представить себе порядок и количество неприятных хлопот, которые ожидают его. Хлопоты начались немедленно: явился человек
в черном сюртуке, краснощекий, усатый, с толстым слоем черных волос на голове, зачесанные на затылок, они придают ему сходство с дьяконом, а черноусое
лицо напоминает о полицейском. Большой, плотный, он должен бы говорить басом, но говорит высоким, звонким тенором...
В комнате Алексея сидело и стояло человек двадцать, и первое, что услышал Самгин, был голос Кутузова, глухой, осипший голос, но — его. Из-за спин и голов людей Клим не видел его, но четко
представил тяжеловатую фигуру, широкое упрямое
лицо с насмешливыми глазами, толстый локоть левой руки, лежащей на столе, и уверенно командующие жесты правой.
— Н-да, чудим, — сказал Стратонов, глядя
в лицо Варвары, как на циферблат часов. —
Представь меня, Максим, — приказал он, подняв над головой бобровую шапку и как-то глупо, точно угрожая, заявил Варваре: — Я знаком с вашим мужем.
Размышляя об этом, Самгин на минуту почувствовал себя способным встать и крикнуть какие-то грозные слова, даже
представил, как повернутся к нему десятки изумленных, испуганных
лиц. Но он тотчас сообразил, что, если б голос его обладал исключительной силой, он утонул бы
в диком реве этих людей,
в оглушительном плеске их рук.
Обломову
в самом деле стало почти весело. Он сел с ногами на диван и даже спросил: нет ли чего позавтракать. Съел два яйца и закурил сигару. И сердце и голова у него были наполнены; он жил. Он
представлял себе, как Ольга получит письмо, как изумится, какое сделает
лицо, когда прочтет. Что будет потом?..
В лице грозного родителя Викентьев
представлял Нила Андреича. У него отняли книгу и велели сидеть смирно. Тогда он, за спиной бабушки, сопровождал чтение одной Марфеньке видимой мимикой.
Через несколько минут послышались шаги, портьера распахнулась. Софья вздрогнула, мельком взглянула
в зеркало и встала. Вошел ее отец, с ним какой-то гость, мужчина средних лет, высокий, брюнет, с задумчивым
лицом. Физиономия не русская. Отец
представил его Софье.
Замечу, что мою мать я, вплоть до прошлого года, почти не знал вовсе; с детства меня отдали
в люди, для комфорта Версилова, об чем, впрочем, после; а потому я никак не могу
представить себе, какое у нее могло быть
в то время
лицо.
Ничего подобного этому я не мог от нее
представить и сам вскочил с места, не то что
в испуге, а с каким-то страданием, с какой-то мучительной раной на сердце, вдруг догадавшись, что случилось что-то тяжелое. Но мама не долго выдержала: закрыв руками
лицо, она быстро вышла из комнаты. Лиза, даже не глянув
в мою сторону, вышла вслед за нею. Татьяна Павловна с полминуты смотрела на меня молча.
Представьте, что из шестидесяти тысяч жителей женщин только около семисот. Европеянок, жен, дочерей консулов и других живущих по торговле
лиц немного, и те, как цветы севера, прячутся
в тень, а китаянок и индианок еще меньше. Мы видели
в предместьях несколько китайских противных старух; молодых почти ни одной; но зато видели несколько молодых и довольно красивых индианок. Огромные золотые серьги, кольца, серебряные браслеты на руках и ногах бросались
в глаза.
Кроме стрелков,
в экспедицию всегда просится много посторонних
лиц. Все эти «господа»
представляют себе путешествие как легкую и веселую прогулку. Они никак не могут понять, что это тяжелый труд.
В их представлении рисуются: караваны, палатки, костры, хороший обед и отличная погода.
Женщина с удивлением посмотрела на нас, и вдруг на
лице ее изобразилась тревога. Какие русские могут прийти сюда? Порядочные люди не пойдут. «Это — чолдоны [Так удэгейцы называют разбойников.]», — подумала она и спряталась обратно
в юрту. Чтобы рассеять ее подозрения, Дерсу заговорил с ней по-удэгейски и
представил меня как начальника экспедиции. Тогда она успокоилась.
Исправник, высокий и толстый мужчина лет пятидесяти с красным
лицом и
в усах, увидя приближающегося Дубровского, крякнул и произнес охриплым голосом: «Итак, я вам повторяю то, что уже сказал: по решению уездного суда отныне принадлежите вы Кирилу Петровичу Троекурову, коего
лицо представляет здесь господин Шабашкин.
Представьте себе оранжерейного юношу, хоть того, который описал себя
в «The Dream»; [«Сон» (англ.).]
представьте его себе
лицом к
лицу с самым скучным, с самым тяжелым обществом,
лицом к
лицу с уродливым минотавром английской жизни, неловко спаянным из двух животных: одного дряхлого, другого по колена
в топком болоте, раздавленного, как Кариатида, постоянно натянутые мышцы которой не дают ни капли крови мозгу.
Едва я успел
в аудитории пять или шесть раз
в лицах представить студентам суд и расправу университетского сената, как вдруг
в начале лекции явился инспектор, русской службы майор и французский танцмейстер, с унтер-офицером и с приказом
в руке — меня взять и свести
в карцер. Часть студентов пошла провожать, на дворе тоже толпилась молодежь; видно, меня не первого вели, когда мы проходили, все махали фуражками, руками; университетские солдаты двигали их назад, студенты не шли.
Образ отца сохранился
в моей памяти совершенно ясно: человек среднего роста, с легкой наклонностью к полноте. Как чиновник того времени, он тщательно брился; черты его
лица были тонки и красивы: орлиный нос, большие карие глаза и губы с сильно изогнутыми верхними линиями. Говорили, что
в молодости он был похож на Наполеона Первого, особенно когда надевал по — наполеоновски чиновничью треуголку. Но мне трудно было
представить Наполеона хромым, а отец всегда ходил с палкой и слегка волочил левую ногу…
Стабровский занимал громадную квартиру, которую отделал с настоящею тяжелою роскошью. Это чувствовалось еще
в передней, где гостей встречал настоящий швейцар, точно
в думе или
в клубе. Стабровский выбежал сам навстречу, расцеловал Устеньку и потащил ее
представлять своей жене, которая сидела обыкновенно
в своей спальне, укутанная пледом. Когда-то она была очень красива, а теперь больное
лицо казалось старше своих лет. Она тоже приласкала гостью, понравившуюся ей своею детскою свежестью.
Если
представить себе, что 13 человек работают, едят, проводят время
в тюрьме и проч. под постоянным наблюдением одного добросовестного и умелого человека и что над этим,
в свою очередь, стоит начало
в лице смотрителя тюрьмы, а над смотрителем — начальник округа и т. д., то можно успокоиться на мысли, что всё идет прекрасно.
Кроме того, она
представляет сильное
лицо в целом околотке и имеет большое влияние.
Лобачевского и Розанова он провел
в гостиную и
представил своей сожительнице, толстой особе
в повязочке, с черными зубами и добродушно-глупым
лицом.
Более
в целом городе не было ничего достопримечательного
в топографическом отношении, а его этнографическою стороною нам нет нужды обременять внимание наших читателей, поелику эта сторона не
представляет собою никаких замечательных особенностей и не выясняет положения действующих
лиц в романе.
Ярченко послал через Симеона приглашение, и актер пришел и сразу же начал обычную актерскую игру.
В дверях он остановился,
в своем длинном сюртуке, сиявшем шелковыми отворотами, с блестящим цилиндром, который он держал левой рукой перед серединой груди, как актер, изображающий на театре пожилого светского льва или директора банка. Приблизительно этих
лиц он внутренне и
представлял себе.
Он очень верно подражал жужжанию мухи, которую пьяный ловит на оконном стекле, и звукам пилы; смешно
представлял, став
лицом в угол, разговор нервной дамы по телефону, подражал пению граммофонной пластинки и, наконец, чрезвычайно живо показал мальчишку-персиянина с ученой обезьяной.
Хотя Александра Ивановна,
представляя в доме некоторым образом
лицо хозяйки, очень хорошо знала, что это бессовестная ложь, хотя она вообще хорошо знала чурасовское лакейство и сама от него много терпела, но и она не могла себе вообразить, чтоб могло случиться что-нибудь похожее на случившееся с нами.
Стоя у себя
в кабинете, он
представил каждую сцену
в лицах; где была неясность
в описаниях, — пояснил, что лишнее было для главной мысли — выкинул, чего недоставало — добавил, словом, отнесся к своему произведению сколько возможно критически-строго и исправил его, как только умел лучше!
Все действующие
лица выучили уже свои роли, так как все они хорошо знали, что строгий их предприниматель, с самого уже начала репетиции стоявший у себя
в зале навытяжке и сильно нахмурив брови, не любил шутить
в этом случае и еще
в прошлом году одного предводителя дворянства, который до самого представления не выучивал своей роли, распек при целом обществе и, кроме того, к очередной награде еще не
представил.
Извините, что все почти
представляю вам
в лицах; увы!
Кроме того, Замин
представил нищую старуху и лающую на нее собаку, а Петин передразнил Санковскую [Санковская Екатерина Александровна (1816—1872) — прима-балерина московского балета.] и особенно живо
представил, как она выражает ужас, и сделал это так, как будто бы этот ужас внушал ему черноватый господин: подлетит к нему, ужаснется, закроет
лицо руками и убежит от него, так что тот даже обиделся и, выйдя
в коридор, весь вечер до самого ужина сидел там и курил.
Лицо Захаревского уже явно исказилось. Александра Григорьевна несколько лет вела процесс, и не для выгоды какой-нибудь, а с целью только показать, что она юристка и может писать деловые бумаги. Ардальон Васильевич
в этом случае был больше всех ее жертвой: она читала ему все сочиняемые ею бумаги, которые
в смысле деловом
представляли совершенную чушь; требовала совета у него на них, ожидала от него похвалы им и наконец давала ему тысячу вздорнейших поручений.
Это было несколько обидно для его самолюбия; но, к счастью, кадет оказался презабавным малым: он очень ловко (так что никто и не заметил) стащил с вазы апельсин, вырезал на нем глаза, вытянул из кожи нос, разрезал рот и стал апельсин слегка подавливать; тот при этом точь-в-точь
представил лицо человека, которого тошнит.
Рослая, ширококостая, высокогрудая, с румяным, несколько более чем нужно круглым
лицом, с большими серыми навыкате глазами, с роскошною темно-русою косой, с алыми пухлыми губами, осененными чуть заметно темным пушком, она
представляла собой совершенный тип великорусской красавицы
в самом завидном значении этого слова.
Если б я был женщина-романист, то следующим образом описал бы наружность его:"Его нельзя было назвать красавцем, но
лицо его
представляло такое гармоническое сочетание линий, что
в нем, как
в зеркале, отражались все свойства прекрасной души.
Не далее как накануне Плешивцев написал и
представил князю Ивану Семенычу проект циркуляра,
в котором, именно ввиду постоянного распространения"превратных толкований", любовь к отечеству рекомендовалась вниманию начальствующих
лиц, как такое чувство, которое заслуживало со стороны их особливого внимания и поощрения.
Ей пришлось, между прочим,
представлять «статую» — и она
в пьедестал себе выбрала безобразного Нирмацкого, велела ему лечь ничком, да еще уткнуть
лицо в грудь.
— Я могу
представить проект от
лица земства — это другое дело, — продолжал Тетюев. — Но
в таком случае мне лучше явиться на аудиенцию к Евгению Константинычу одному.
Скажу даже, что
в то время, когда я произвожу травлю, господин NN, который,
в сущности,
представляет для меня
лицо совершенно постороннее, немедленно делается личным моим врагом, врагом тем более для меня ненавистным, чем более он употребляет средств, чтобы оборониться от меня.
— Еще бы! — отвечает Марья Ивановна, и голос ее дрожит и переходит
в декламацию, а нос, от душевного волнения, наполняется кровью, независимо от всего
лица, как пузырек, стоящий на столе, наполняется красными чернилами, — еще бы! вы знаете, Анфиса Петровна, что я никому не желаю зла — что мне? Я так счастлива
в своем семействе! но это уж превосходит всякую меру!
Представьте себе…
Сверх того, старик не скрывал от себя, что Ольга была некрасива (ее и
в институте звали дурнушкой), а это тоже имеет влияние на судьбу девушки.
Лицо у нее было широкое, расплывчатое, корпус сутулый, приземистый. Не могла она нравиться. Разве тот бы ее полюбил, кто оценил бы ее сердце и ум. Но такие ценители вообще
представляют исключение, и уж, разумеется, не
в деревне можно было надеяться встретить их.
Портретная галерея, выступавшая вперед, по поводу этих припоминаний, была далеко не полна, но дальше идти и надобности не предстояло. Сколько бы обликов ни выплыло из пучины прошлого, все они были бы на одно
лицо, и разницу
представили бы лишь подписи. Не
в том сущность вопроса, что одна разновидность изнемогает по-своему, а другая по-своему, а
в том, что все они одинаково только изнемогают и одинаково тратят свои силы около крох и мелочей.
Представьте себе роман,
в котором главным
лицом является сильно действующий женский торс, не прикрытый даже фиговым листом, общедоступный, как проезжий шлях, и не представляющий никаких определений, кроме подробного каталога «особых примет», знаменующих пол.
Вошла Амальхен. Она была
в небрежно надетом капоте. Руки ее были совсем обнажены и, точно из слоновой кости выточенные, блистали белизною и
представляли прелестнейшие формы.
Лицо было как-то еще идеальнее.