Неточные совпадения
Не то чтоб удивилася
Матрена Тимофеевна,
А как-то закручинилась,
Задумалась она…
— Не дело вы затеяли!
Теперь
пора рабочая,
Досуг ли толковать?..
— Ну да, понятно! Торговать деньгами легче, спокойней, чем строить заводы, фабрики, возиться с
рабочими, — проговорила Марина, вставая и хлопая портфелем по своему колену. — Нет, Гриша, тут банкира мало, нужен крупный чиновник или какой-нибудь придворный… Ну, мне —
пора, если я не смогу вернуться через час, — я позвоню вам… и вы свободны…
— Вот — видите? — мягко, уговаривающим тоном спрашивал он. — Чего же стоит ваше чисто экономическое движение
рабочих, руководимых не вами, а жандармами, чего оно стоит в сравнении с этим стихийным
порывом крестьянства к социальной справедливости?
Привалов в эту горячую
пору успел отделать вчерне свой флигелек в три окна, куда и перешел в начале мая; другую половину флигеля пока занимали Телкин и Нагибин. Работа по мельнице приостановилась, пока не были подысканы новые
рабочие. Свободное время, которое теперь оставалось у Привалова, он проводил на полях, присматриваясь к крестьянскому хозяйству на месте.
— Как им не быть у нас, Николай Еремеич: дача лесная — известно. Да пора-то
рабочая, Николай Еремеич.
Днем на тропе Дерсу нашел человеческие следы. Он стал внимательно их изучать. Один раз он поднял окурок папиросы и кусок синей дабы. По его мнению, здесь проходили два человека. Это не были рабочие-манзы, а какие-то праздные люди, потому что трудящийся человек не бросит новую дабу только потому, что она запачкана; он и старую тряпку будет носить до тех
пор, пока она совсем не истреплется.
Рабочий день начался, но работа покуда идет вяло. До тех
пор, пока не заслышится грозный барынин голос, у некоторых девушек слипаются глаза, другие ведут праздные разговоры. И иглы и коклюшки двигаются медленно.
И до сих
пор есть еще в Москве в живых люди, помнящие обед 17 сентября, первые именины жены после свадьбы. К обеду собралась вся знать, административная и купеческая. Перед обедом гости были приглашены в зал посмотреть подарок, который муж сделал своей молодой жене. Внесли огромный ящик сажени две длины,
рабочие сорвали покрышку. Хлудов с топором в руках сам старался вместе с ними. Отбили крышку, перевернули его дном кверху и подняли. Из ящика вывалился… огромный крокодил.
— С тех
пор я ужасно люблю ослов. Это даже какая-то во мне симпатия. Я стал о них расспрашивать, потому что прежде их не видывал, и тотчас же сам убедился, что это преполезнейшее животное,
рабочее, сильное, терпеливое, дешевое, переносливое; и чрез этого осла мне вдруг вся Швейцария стала нравиться, так что совершенно прошла прежняя грусть.
— Строгали и ходят-то так ровно на костылях, — смеялся Матюшка, лучший
рабочий на Миляевом мысу. — В богадельню им так в самую бы
пору!.. Туда же на золото польстились. Шилом им землю ковырять да стамеской…
— Он последнее время много читал среди городских
рабочих, и вообще ему
пора было провалиться! — хмуро и спокойно заметила Людмила. — Товарищи говорили — уезжай! Не послушал! По-моему — в таких случаях надо заставлять, а не уговаривать…
Павел и Андрей почти не спали по ночам, являлись домой уже перед гудком оба усталые, охрипшие, бледные. Мать знала, что они устраивают собрания в лесу, на болоте, ей было известно, что вокруг слободы по ночам рыскают разъезды конной полиции, ползают сыщики, хватая и обыскивая отдельных
рабочих, разгоняя группы и
порою арестуя того или другого. Понимая, что и сына с Андреем тоже могут арестовать каждую ночь, она почти желала этого — это было бы лучше для них, казалось ей.
На фабрике было неспокойно,
рабочие собирались кучками, о чем-то вполголоса говорили между собой, всюду шныряли озабоченные мастера,
порою раздавались ругательства, раздраженный смех.
Павел заговорил горячо и резко о начальстве, о фабрике, о том, как за границей
рабочие отстаивают свои права. Рыбин
порой ударял пальцем по столу, как бы ставя точку. Не однажды он восклицал...
Домой он шёл рядом с татарином, а
рабочие шагали сзади.
Порою кто-нибудь громко фыркал, сдувая капли дождя с бороды и усов…
Известный запас новостей мучил Марфу Петровну, как мучит картежника каждый свободный рубль или как мучит нас самая маленькая песчинка, попавшая в глаз; эта девица не могла успокоиться и войти в свою
рабочую колею до тех
пор, пока не выбалтывала где-нибудь у Савиных или Колобовых решительно все, что у нее лежало на душе.
Около того же времени исчез сын богатого вологодского помещика, Левашов, большой друг Саши, часто бывавший у нас. Про него потом говорили, что он ушел в народ, даже кто-то видел его на Волге в армяке и в лаптях, ехавшего вниз на пароходе среди
рабочих. Мне Левашов очень памятен — от него первого я услыхал новое о Стеньке Разине, о котором до той
поры я знал, что он был разбойник и его за это проклинают анафемой в церквах Великим постом. В гимназии о нем учили тоже не больше этого.
На другой же день можно было видеть, как тетка Анна и молоденькая сноха ее перемывали горшки и корчаги и как после этого обе стучали вальками на берегу ручья. Глеб, который не без причины жаловался на потерянное время — время подходило к осени и
пора стояла, следовательно,
рабочая, — вышел к лодкам, когда на бледнеющем востоке не успели еще погаснуть звезды. За час до восхода он, Захар и Гришка были на Оке.
Главное в том, что в настоящую минуту работник необходим;
пора стоит самая
рабочая, рыбная, — народу нет в доме: надо выгадать пропущенное время.
— Это будет не скоро, очень не скоро, — сказал Костя и усмехнулся, — очень не скоро, когда Ротшильду покажутся абсурдом его подвалы с золотом, а до тех
пор рабочий пусть гнет спину и пухнет с голоду. Ну, нет-с, дядя. Не ждать нужно, а бороться. Если кошка ест с мышью из одной тарелки, то, вы думаете, она проникнута сознанием? Как бы не так. Ее заставили силой.
С огромным успехом прошел спектакль, и с той
поры эта труппа, все пополняемая новыми учениками, исключительно из
рабочих, начала играть по московским окраинным театрам, на фабриках и заводах. А студия под ее управлением давала все новые и новые силы.
Прошел уж и лед на Волге. Два-три легких пароходика пробежали вверх и вниз… На пристанях загудела
рабочая сила… Луга и деревья зазеленели, и под яркими, приветливыми лучами животворного солнца даже сам вечно мрачный завод как-то повеселел, хотя грязный двор с грудами еще не успевшего стаять снега около забора и закоптевшими зданиями все-таки производил неприятное впечатление на свежего человека… Завсегдатаям же завода и эта осторожная весна была счастьем. Эти желтые, чахлые, суровые лица сияли
порой…
Со вдовством бабушки отношения их с Ольгой Федотовной сделались еще короче, так как с этих
пор бабушка все свое время проводила безвыездно дома. Ольга Федотовна имела светлую и уютную комнату между спальнею княгини Варвары Никаноровны и детскою, двери между которыми всегда, и днем и ночью, были открыты, так что бабушка, сидя за
рабочим столиком в своей спальне, могла видеть и слышать все, что делается в детской, и свободно переговариваться с Ольгой Федотовной.
— Я уж вам докладывал, что нельзя:
пора рабочая.
Старайтесь найпаче
На господа бога во всем потрафлять
У нас был Вавило, жил всех побогаче,
Дa вздумал однажды на Бога роптать, —
С тех
пор захудал, разорился Вавило,
Нет меду со пчел, урожаю с земли,
И только в одном ему счастие было,
Что волосы из носу шибко росли…»
Рабочий расставит, разложит снаряды —
Рубанки, подпилки, долота, ножи:
«Гляди, чертенята!» А дети и рады,
Как пилишь, как лудишь — им все покажи.
— Домой
пора, сейчас гудок будет;
рабочие увидят вас, — нехорошо!
Но беда в том, что у вольнонаемного
рабочего правила о содержании инструментов в опрятности и до сих
пор еще не выжжены на скрижалях сердца огненными буквами.
С этих
пор по всем комнатам во всех углах раздавались жаркие дебаты о праве женщин на труд, а на всех
рабочих столах красовались — курительный табак, папиросные гильзы, чай и самые спартанские, но самые употребительные здесь яства: молоко и норвежские сельди.
Цель моей командировки заключалась главным образом в том, чтобы выяснить те новые условия, которые в заводском хозяйстве заменили порядки крепостного права, и затем проследить, как отозвалась в жизни
рабочего населения заводов новая
пора, наступившая после 19 февраля, какие потребности, нужды и вопросы были выдвинуты ею на первый план и, наконец, какие темные и светлые стороны были созданы реформами последних лет в экономическом положении
рабочего люда, в его образе жизни, образовании, потребностях, нравственном и физическом благосостоянии.
А если бы план этот принят был в тех размерах, как автор представлял правительству, то бедные и
рабочие классы с тех
пор уже значительно поднялись бы и были бы употреблены с пользою.
Можно продать что-нибудь или заложить, а если приказчик божится, что ничего нельзя ни продать, ни заложить, то можно содрать с флигелей железные крыши и спустить их на фабрику или в самую горячую
пору погнать
рабочих лошадей на базар и продать там за бесценок.
Вставая из-за своего
рабочего стола и подходя к окну, чтобы покурить папироску, я всегда видел двух этих дам, всегда с работою в руках, и около них двух изящно одетых мальчиков, которых звали «Фридэ» и «Воля». Мальчики играли и пели «Anku dranku dri-li-dru, seter faber fiber-fu». Мне это нравилось. Вскоре появился и третий, только недавно еще увидавший свет малютка. Его вывозили в хорошую
пору дня в крытой колясочке.
В старших классах, ввиду удобства для работы, воспитанники носили
рабочие блузы, пиджаки и даже
порой щеголяли в крахмальных воротничках и котелках.
Руфин(как бы начиная уже горячиться). Но я, господин, не могу тогда сделать этого моего предложения. Время уйдет:
пора рабочая придет… народ и материалы, господин, вдвое дороже будут… Я тогда вчетверо, впятеро запрошу с вас… Мои цены, господин, выгодны. Вот мои цены!.. (Подает Мировичу бумагу и почти насильно оставляет ее в руках его.)
Церковь была не полна. Кунина, при взгляде на прихожан, поразило на первых
порах одно странное обстоятельство: он увидел только стариков и детей… Где же
рабочий возраст? Где юность и мужество? Но, постояв немного и вглядевшись попристальней в старческие лица, Кунин увидел, что молодых он принял за старых. Впрочем, этому маленькому оптическому обману он не придал особого значения.
Раскидывает Трифон Лохматый умом-разумом: «Отчего это Алексей до такой меры стал угоден спесивому, своеобычному Чапурину?» До сей
поры у Трифона никаких дел с Патапом Максимычем не бывало, и видал-то его раз-другой мельком только издали, но от людей знал по наслуху, что хоть он и справедлив, до
рабочих людей хоть и милостив, однако ж никого из них до близости с собой не допущает…
В иную
пору не стали б у него
рабочие ни брани, ни побой терпеть, теперь все они безответны.
Немного времени спустя, когда, по расчету Пантелея, облава приближалась уже к палатке, ступая тихо и осторожно и не говоря ни единого слова, один по одному
рабочие, до
поры до времени остававшиеся в своих избах, стали входить в деревню.
Резко и бойко одна за другой вверх по Волге выбегали баржи меркуловские. Целу путину ветер попутный им дул, и на мелях, на перекатах воды стояло вдоволь.
Рабочие на баржах были веселы, лоцманá радовались высокой воде, водоливы вёдру, все ровному ветру без
порывов, без перемежек. «Святой воздух» широко́ расстилал «апостольские скатерти», и баржи летели, ровно птицы, а бурлаки либо спали, либо ели, либо тешились меж собою. Один хозяин не весел по палубе похаживал — тюлень у него с ума не сходил.
Так, меня на первых же
порах свели с двумя братьями Бриггс, теми фабрикантами, которые стали выдавать своим
рабочим, кроме задельной платы, еще процент с чистой хозяйской прибыли. Они первые сами пошли на это. И тут сказалось прямое влияние Дж. — Ст. Милля. Оба эти промышленника высоко его чтили. Оба брата во время нашей застольной беседы держали себя очень скромно, без малейшей рисовки своим великодушием.
Из всех тогдашних конгрессов, на каких я присутствовал, Съезд Интернационального Союза
рабочих (о котором я говорил выше) был, без сомнения, самый содержательный и важный по своим последствиям. Идеи Маркса, создавшего это общество, проникли с тех
пор всюду и у нас к половине 90-х годов, то есть около четверти века спустя, захватили массу нашей молодежи и придали ее настроениям гораздо более решительный характер общественной борьбы и наложили печать на все ее мироразумение.
— Моя биография не совсем такая, какие вы до сих
пор слушали. Я в детстве жила в холе и в тепле. Родилась я в семье тех, кто сосал кровь из
рабочих и жил в роскоши; щелкали на счетах, подсчитывали свои доходы и это называли работой. Такая жизнь была мне противна, я пятнадцати лет ушла из дома и совершенно порвала с родителями…
Положительно, из Лельки вырабатывался очень неплохой агитатор. Школьный ответ превратился у нее в зажигающую речь, и ее с растущим одушевлением слушали не только участники боя, но и
рабочая публика, остановившаяся поглядеть на бой. Сила речей Лельки была в том, что никто не воспринимал ее речь как речь, а как будто Лелька просто высказывала
порывом то, чем глубоко жила ее душа.
В газетах пелись хвалы заводу. Приезжали на завод журналисты, — толстые, в больших очках. Списывали в блокноты устав ударных бригад, член завкома водил их по заводу, администрация давала нужные цифры, — и появлялись в газетах статьи, где восторженно рассказывалось о единодушном
порыве рабочих масс, о чудесном превращении прежнего раба в пламенного энтузиаста. Приводили правила о взысканиях, налагаемые за прогул или за небрежное обращение с заводским имуществом, и возмущенно писали...
Рабочие всего мира с замирающим сердцем следят, сумеем ли мы создать новую жизнь, сумеем ли проложить путь туда, куда до сих
пор путь считался совершенно невозможным.
Вчера умерла его мать; вот уже два года, как он ее не видел, не видел с тех
пор, как ушел из дому, поступил на фабрику, стал жить в
рабочем общежитии.
Юрка Васин в это время вел ударную работу в вальцовке. С ним еще два парня-комсомольца. Их цель была доказать, что один
рабочий может работать одновременно на двух вальцовых машинах, — до сих
пор все работали на одной. Гриша Камышов, секретарь их цеховой комсомольской ячейки, «ударялся» со своими подручными тут же, на огромном трехзальном каландре.
Рабочий, видимо, шутил, но Иван Иванович не мог разобрать, где кончается шутка и начинается серьезное, и сердце у него
порывами начинало сильно трепыхаться и начиналась изжога, как будто он много съел дурного, прогоркшего масла. Но проходил час и другой, и никто его не трогал, хотя многие грозились, а один мальчишка снежком залепил ему в голову. Мальчишку обругали, а Иван Иванович совсем успокоился и за себя, и за пальто и уже начал понемногу распоряжаться и повышать голос...