Неточные совпадения
— Он нам замечательно
рассказывал, прямо — лекции читал
о том, сколько сорных трав зря сосет
землю, сколько дешевого дерева, ольхи, ветлы, осины, растет бесполезно для нас. Это, говорит, все паразиты, и надобно их истребить с корнем. Дескать, там, где растет репей, конский щавель, крапива, там подсолнухи и всякая овощь может расти, а на месте дерева, которое даже для топлива — плохо, надо сажать поделочное, ценное — дуб, липу, клен. Произрастание, говорит, паразитов неразумно допускать, неэкономично.
— Одной из таких истин служит Дарвинова теория борьбы за жизнь, — помнишь, я тебе и Дронову
рассказывал о Дарвине? Теория эта устанавливает неизбежность зла и вражды на
земле. Это, брат, самая удачная попытка человека совершенно оправдать себя. Да… Помнишь жену доктора Сомова? Она ненавидела Дарвина до безумия. Допустимо, что именно ненависть, возвышенная до безумия, и создает всеобъемлющую истину…
Впереди, на черных холмах, сверкали зубастые огни трактиров; сзади, над массой города, развалившейся по невидимой
земле, колыхалось розовато-желтое зарево. Клим вдруг вспомнил, что он не
рассказал Пояркову
о дяде Хрисанфе и Диомидове. Это очень смутило его: как он мог забыть? Но он тотчас же сообразил, что вот и Маракуев не спрашивает
о Хрисанфе, хотя сам же сказал, что видел его в толпе. Поискав каких-то внушительных слов и не найдя их, Самгин сказал...
Кто знает что-нибудь
о Корее? Только одни китайцы занимаются отчасти ею, то есть берут с нее годичную дань, да еще японцы ведут небольшую торговлю с нею; а между тем посмотрите, что отец Иакинф
рассказывает во 2-й части статистического описания Манчжурии, Монголии и проч. об этой
земле, занимающей 8° по меридиану.
Он много
рассказывал любопытного
о них. Он обласкал одного чукчу, посадил его с собой обедать, и тот потом не отходил от него ни на шаг, служил ему проводником, просиживал над ним ночью, не смыкая глаз и охраняя его сон, и расстался с ним только на границе чукотской
земли. Поступите с ним грубо, постращайте его — и во сколько лет потом не изгладите впечатления!
Ему не переставая
рассказывали о том, что крестьяне, получившие
землю, не только не разбогатели, но обеднели, заведя у себя три кабака и совершенно перестав работать.
Увы! ничто не прочно на
земле. Все, что я вам
рассказал о житье-бытье моей доброй помещицы, — дело прошедшее; тишина, господствовавшая в ее доме, нарушена навеки. У ней теперь, вот уже более года, живет племянник, художник из Петербурга. Вот как это случилось.
И он принялся мне
рассказывать о том, что это душа умершего ребенка. Она некоторое время скитается по
земле в виде летяги и только впоследствии попадает в загробный мир, находящийся в той стороне, где закатывается солнце.
Они
рассказывали о том, сколько бедствий им пришлось претерпеть на чужой
земле в первые годы переселения.
Положение местных тазов весьма тяжелое. Они имеют совершенно забитый и угнетенный вид. Я стал было их расспрашивать, но они испугались чего-то, пошептались между собой и под каким-то предлогом удалились. Очевидно, они боялись китайцев. Если кто-либо из них посмеет жаловаться русским властям или
расскажет о том, что происходит в долине Санхобе, того ждет ужасное наказание: утопят в реке или закопают живым в
землю.
Восстание умирало. Говорили уже не
о битвах, а
о бойнях и об охоте на людей.
Рассказывали, будто мужики зарывали пойманных панов живыми в
землю и будто одну такую могилу с живыми покойниками казаки еще вовремя откопали где-то недалеко от Житомира…
Рассказывая мне
о необоримой силе божией, он всегда и прежде всего подчеркивал ее жестокость: вот согрешили люди и — потоплены, еще согрешили и — сожжены, разрушены города их; вот бог наказал людей голодом и мором, и всегда он — меч над
землею, бич грешникам.
Бегут сани, стучит конское копыто
о мерзлую
землю, мелькают по сторонам хмурые деревья, и слышит Аграфена ласковый старушечий голос, который так любовно наговаривает над самым ее ухом: «Петушок, петушок, золотой гребешок, маслена головушка, шелкова бородушка, выгляни в окошечко…» Это баушка Степанида сказку
рассказывает ребятам, а сама Аграфена совсем еще маленькая девчонка.
На вопрос Степана
о том, за что его ссылали, Чуев объяснил ему, что его ссылали за истинную веру Христову, за то, что обманщики-попы духа тех людей не могут слышать, которые живут по Евангелию и их обличают. Когда же Степан спросил Чуева, в чем евангельский закон, Чуев разъяснил ему, что евангельский закон в том, чтобы не молиться рукотворенньм богам, а поклоняться в духе и истине. И
рассказал, как они эту настоящую веру от безногого портного узнали на дележке
земли.
И
рассказывала мне она, как однова стояла она в церкви божией, в великом сокрушении
о грехах своих, а очи, будто по недостоинству своему, к
земле опустила… и вдруг слышит она вблизи себя некий тихий глас, вещающий: «Мавро!
— Нет, вы погодите, чем еще кончилось! — перебил князь. — Начинается с того, что Сольфини бежит с первой станции. Проходит несколько времени —
о нем ни слуху ни духу. Муж этой госпожи уезжает в деревню; она остается одна… и тут различно
рассказывают: одни — что будто бы Сольфини как из-под
земли вырос и явился в городе, подкупил людей и пробрался к ним в дом; а другие говорят, что он писал к ней несколько писем, просил у ней свидания и будто бы она согласилась.
А помните ваши рассказы
о том, как Колумб открывал Америку и как все закричали: «
Земля,
земля!» Няня Алена Фроловна говорит, что я после того ночью бредила и во сне кричала: «
Земля,
земля!» А помните, как вы мне историю принца Гамлета
рассказывали?
Многое еще
рассказывал Морозов про дела государственные, про нападения крымцев на рязанские
земли, расспрашивал Серебряного
о литовской войне и горько осуждал Курбского за бегство его к королю. Князь отвечал подробно на все вопросы и наконец
рассказал про схватку свою с опричниками в деревне Медведевке, про ссору с ними в Москве и про встречу с юродивым, не решившись, впрочем, упомянуть
о темных словах последнего.
От крика они разлетятся в стороны и исчезнут, а потом, собравшись вместе, с горящими восторгом и удалью глазами, они со смехом будут
рассказывать друг другу
о том, что чувствовали, услышав крик и погоню за ними, и что случилось с ними, когда они бежали по саду так быстро, точно
земля горела под ногами.
Иногда в праздник хозяин запирал лавку и водил Евсея по городу. Ходили долго, медленно, старик указывал дома богатых и знатных людей, говорил
о их жизни, в его рассказах было много цифр, женщин, убежавших от мужей, покойников и похорон. Толковал он об этом торжественно, сухо и всё порицал. Только
рассказывая — кто, от чего и как умер, старик оживлялся и говорил так, точно дела смерти были самые мудрые и интересные дела на
земле.
Теперь офицер смотрел в лицо Якова пристальным, спрашивающим взглядом серых глаз с какой-то светленькой искрой в центре зрачка; Яков быстро
рассказал ему
о Носкове. Нестеренко выслушал его, глядя в
землю, забивая в неё прикладом ружья сосновую шишку, выслушал и спросил, не подняв глаз...
Жил он почти незаметно и, если его не звали вниз, — в комнаты не сходил. Шевырялся в саду, срезывая сухие сучья с деревьев, черепахой ползал по
земле, выпалывая сорные травы, сморщивался, подсыхал телом и говорил с людями тихо, точно
рассказывая важные тайны. Церковь посещал неохотно, отговариваясь нездоровьем, дома молился мало и говорить
о боге не любил, упрямо уклоняясь от таких разговоров.
Нравилось мне, когда он отвечал «не знаю», «не могу сказать», и сильно приближало это меня к нему — видна была тут его честность. Коли учитель разрешает себе сознаваться в незнании — стало быть, он знает нечто! Много он знал неизвестного мне и обо всём
рассказывал удивительно просто. Говорит, бывало,
о том, как создались солнце, звёзды и
земля — и точно сам он видел огненную работу неведомой и мудрой руки!
— Будет еще время толковать об этом, пане Кнышевский, а теперь иди с миром. Станешь жаловаться, то кроме сраму и вечного себе бесчестья ничего не получишь; а я за порицание чести рода моего уничтожу тебя и сотру с лица
земли. Или же, возьми, когда хочешь, мешок гречишной муки на галушки и не
рассказывай никому
о панычевской шалости. Себя только осрамишь.
Войдя в хату одной из вдовых казачек, у коих обыкновенно собираются вечерницы, мы увидели множество девок, сидящих за столом; гребни с пряжей подле них, но веретена валялись по
земле, как и прочие работы, принесенные ими из домов, преспокойно лежали по углам; никто и не думал
о них, а девки или играли в дурачки или балагурили с парубками, которые тут же собирались также во множестве; некоторые из них курили трубки, болтали,
рассказывали и тому подобно приятным образом проводили время.
Мельник почесался… А делу этому, вот, что я вам
рассказываю, идет уж не день, а без малого целый год. Не успел как-то мельник и оглянуться, — куда девались и филипповки, и великий пост, и весна, и лето. И стоит мельник опять у порога шинка, а подле, опершись спиной
о косяк, Харько. Глядь, а на небе такой самый месяц, как год назад был, и так же речка искрится, и улица такая же белая, и такая же черная тень лежит с мельником рядом на серебряной
земле. И что-то такое мельнику вспомнилось.
Досекин
рассказал мне всё, что известно
о нём: служил он в Москве, и когда разгорелось там восстание, видимо, оно ударило солдата. Весной после переворота явился он в деревню и тогда был совсем не в себе: трезвый прячется ото всех, ходит согнув шею и уставя глаза в
землю, а напьётся — встанет середь улицы на коленки и, земно кланяясь во все стороны, просит у людей прощения, за что — не говорит. Тогда мужики ещё не сократились, злоба против солдат жива была, и они издевались над пьяным.
Чудесная это была сказка! Луч месяца
рассказывал в ней
о своих странствиях — как он заглядывал на
землю и людские жилища и что видел там: он был и в царском чертоге, и в землянке охотника, и в тюрьме, и в больнице… чудесная сказка, но я ее на этот раз вовсе не слушала. Я только ловила звуки милого голоса, и сердце мое замирало от сознания, что завтра я уже не услышу его, не увижу этого чудесного, доброго лица с гордыми прекрасными глазами и ласковым взглядом.
Не мог я к нему подойти, не мог заговорить таким языком, чтоб он хотя бы понял,
о чем я говорю. Я стал
рассказывать, что люди, которые на
земле жили праведно, которые не убивали, не крали, не блудили, попадут в рай, — там будет так хорошо, что мы себе здесь даже и представить не можем.
В четвертой сцене Корделия, разговаривая с врачом,
рассказывает о том, что видели Лира, как он, совсем сумасшедший, надев для чего-то на голову венок из разных сорных трав, где-то блуждает, и что она послала солдат разыскивать его, причем говорит, что пусть все тайные врачебные силы
земли брызнут в него в ее слезах и т. п.
Александр Яковлевич Шкот — сын «старого Шкота» (Джемса), после которого у Перовского служили Веригин и известный «аболиционист» Журавский, — многократно
рассказывал, какие хлопоты перенес его отец, желая научить русских мужиков пахать
землю как следует, и от каких, по-видимому, неважных и пустых причин все эти хлопоты не только пропали без всякой пользы, но еще едва не сделали его виноватым в преступлении,
о котором он никогда не думал.
Егор Никифоров вспомнил
о высокой женщине, которая предупредила его и Сабирова
о несчастьи с Гладких, и тоже, как
рассказывали и другие, исчезла без следа, как бы провалилась сквозь
землю.
Когда желанный гость отдохнул, утолил свой голод и жажду в кругу близких его сердцу людей, при звуках чоканья заздравных чар и братин, все сдвинулись вокруг него, и он
рассказал им, насколько мог,
о житье-бытье своем в чужой ливонской
земле, упомянул об Эмме и умолял спасти ее от злых ухищрений Доннершварца и его сообщников.
Ты
рассказывал мне
о России, как
о земле, тебе чуждой; но родина отзывалась в словах твоих.
Расступившаяся толпа открыла печальное зрелище. Трое смертельно раненных лежали на
земле. Двое солдат лежали неподвижны, а третий, совсем юный офицер, полулежал, поддерживаемый тем самым балагуром солдатиком, который за какой-нибудь час перед тем
рассказывал товарищам
о Суворове.
Ты же, заботливый друг погребенных без славы, простую
Повесть об них рассказавший, быть может кто-нибудь, сердцем
Близкий тебе, одинокой мечтою сюда приведенный,
Знать пожелает
о том, что случилось с тобой, и, быть может,
Вот что
расскажет ему
о тебе старожил поседелый:
«Часто видали его мы, как он на рассвете поспешным
Шагом, росу отряхая с травы, всходил на пригорок
Встретить солнце; там, на мшистом, изгибистом корне
Старого вяза, к
земле приклонившего ветви, лежал он
В полдень и слушал, как ближний ручей журчит, извиваясь...
Вам понятна эта страсть к новым странам и новым берегам, и я не раз подмечал в ваших глазах, когда
рассказывал о моих скитаниях по Европе и Америке, этот безумный огонек любопытства, жажды бесконечного движения, покорную и священную жадность человеческой души, брошенной на
землю для блуждания.
24-го числа прояснело после дурной погоды, и в этот день после обеда Пьер выехал из Москвы. Ночью, переменя лошадей в Перхушкове, Пьер узнал, что в этот вечер было большое сражение.
Рассказывали, что здесь, в Перхушкове,
земля дрожала от выстрелов. На вопросы Пьера
о том, кто победил, никто не мог дать ему ответа. (Это было сражение 24-го числа при Шевардине.) На рассвете Пьер подъезжал к Можайску.
Любезный старик
рассказывал мне интересные истории из инородческих религиозных преданий, из коих меня особенно занимала повесть
о пятистах путешественниках, которые под руководством одного книжника, по-ихнему — «обушия», пустились путешествовать по
земле в то еще время, когда «победивший силу бесовскую и отринувший все слабости» бог Шигемуни гостеприимствовал «непочатыми яствами» в Ширвасе.