Неточные совпадения
Следуя данному определению неясных
слов, как дух, воля,
свобода, субстанция, нарочно вдаваясь в ту ловушку
слов, которую ставили ему философы или он сам себе, он начинал как будто что-то понимать.
— Да, но я выставляю другой принцип, обнимающий принцип
свободы, — сказал Алексей Александрович, ударяя на
слове «обнимающий» и надевая опять pince-nez, чтобы вновь прочесть слушателю то место, где это самое было сказано.
Избитые младенцы, обрезанные груди у женщин, содранная кожа с ног по колена у выпущенных на
свободу, —
словом, крупною монетою отплачивали козаки прежние долги.
— Напрасно ж она стыдится. Во-первых, тебе известен мой образ мыслей (Аркадию очень было приятно произнести эти
слова), а во-вторых — захочу ли я хоть на волос стеснять твою жизнь, твои привычки? Притом, я уверен, ты не мог сделать дурной выбор; если ты позволил ей жить с тобой под одною кровлей, стало быть она это заслуживает: во всяком случае, сын отцу не судья, и в особенности я, и в особенности такому отцу, который, как ты, никогда и ни в чем не стеснял моей
свободы.
Но теперь
слова «
свобода от женщины» показались ему неглупыми.
— Там, в столицах, писатели, босяки, выходцы из трущоб, алкоголики, сифилитики и вообще всякая… ин-теллиген-тность, накипь, плесень —
свободы себе желает, конституции добилась, будет судьбу нашу решать, а мы тут
словами играем, пословицы сочиняем, чаек пьем — да-да-да! Ведь как говорят, — обратился он к женщине с котятами, — слушать любо, как говорят! Обо всем говорят, а — ничего не могут!
— Власть действительно ослабла, и это потому, что духовенство лишено
свободы проповеди. Преосвященный владыко Антонин истинно и мужественно сказал: «
Слово божие не слышно в безумнейшем, иноязычном хаосе шума газетного, и это есть главнейшее зло»…
Он помолчал несколько секунд, взвешивая
слова «внутренняя
свобода», встал и, шагая по комнате из угла в угол, продолжал более торопливо...
Тут, как осенние мухи, на него налетели чужие, недавно прочитанные
слова: «последняя, предельная
свобода», «трагизм мнимого всеведения», «наивность знания, которое, как Нарцисс, любуется собою» — память подсказывала все больше таких
слов, и казалось, что они шуршат вне его, в комнате.
— Да здравствует
свобода! — мрачно, угрожающе пропел писатель, и вслед за ним каждый из певцов, снова фальшивя, разноголосо повторил эти
слова. Получился хаотический пучок звуков, которые однако все же слились в негромкий, разочарованный и жалобный вой. Так же растрепанно и разочарованно были пропеты
слова «учредительный собор».
Как бы то ни было, но в редкой девице встретишь такую простоту и естественную
свободу взгляда,
слова, поступка. У ней никогда не прочтешь в глазах: «теперь я подожму немного губу и задумаюсь — я так недурна. Взгляну туда и испугаюсь, слегка вскрикну, сейчас подбегут ко мне. Сяду у фортепьяно и выставлю чуть-чуть кончик ноги…»
И только. Как ни ловил он какой-нибудь знак, какой-нибудь намек, знаменательное
слово, обмененный особый взгляд, — ничего! Та же простота,
свобода и доверенность с ее стороны, то же проникнутое нежностию уважение и готовность послужить ей, «как медведь», — со стороны Тушина, и больше ничего!
Она поручила свое дитя Марье Егоровне, матери жениха, а последнему довольно серьезно заметила, чтобы он там, в деревне, соблюдал тонкое уважение к невесте и особенно при чужих людях, каких-нибудь соседях, воздерживался от той
свободы, которою он пользовался при ней и своей матери, в обращении с Марфенькой, что другие, пожалуй, перетолкуют иначе —
словом, чтоб не бегал с ней там по рощам и садам, как здесь.
И никому из присутствующих, начиная с священника и смотрителя и кончая Масловой, не приходило в голову, что тот самый Иисус, имя которого со свистом такое бесчисленное число раз повторял священник, всякими странными
словами восхваляя его, запретил именно всё то, что делалось здесь; запретил не только такое бессмысленное многоглаголание и кощунственное волхвование священников-учителей над хлебом и вином, но самым определенным образом запретил одним людям называть учителями других людей, запретил молитвы в храмах, а велел молиться каждому в уединении, запретил самые храмы, сказав, что пришел разрушить их, и что молиться надо не в храмах, а в духе и истине; главное же, запретил не только судить людей и держать их в заточении, мучать, позорить, казнить, как это делалось здесь, а запретил всякое насилие над людьми, сказав, что он пришел выпустить плененных на
свободу.
Только в
свободе правда
слов победит ложь
слов, реализм победит номинализм.
Советская философия даже придумала
слово «самодвижение» для оправдания того, что источником движения является не толчок извне, а внутренне присущая материи
свобода.
Эти евангельские
слова перефразированы в современном мире, и их повторяет современный тоталитаризм, враждебный
свободе.
Слово само по себе божественно, и божественный смысл
слов может быть выявлен лишь в атмосфере
свободы, реализм
слов в борьбе побеждает номинализм
слов.
Настоящая проблема
свободы должна быть поставлена вне награды и наказания, вне спасения или гибели, вне споров Блаженного Августина с Пелагием, Лютера с Эразмом, вне споров по поводу предопределения, которое нужно отрицать в самой изначальной постановке вопроса, отрицать самое
слово и понятие.
Удивительная женщина Татьяна Борисовна, а никто ей не удивляется: ее здравый смысл, твердость и
свобода, горячее участие в чужих бедах и радостях,
словом, все ее достоинства точно родились с ней, никаких трудов и хлопот ей не стоили…
«Поэтому, если ты хочешь одним
словом выразить, что такое я, это
слово — равноправность, Без него наслаждение телом, восхищение красотою скучны, мрачны, гадки; без него нет чистоты сердца, есть только обман чистотою тела. Из него, из равенства, и
свобода во мне, без которой нет меня.
Отсутствие Кирила Петровича придало обществу более
свободы и живости. Кавалеры осмелились занять место подле дам. Девицы смеялись и перешептывались со своими соседами; дамы громко разговаривали через стол. Мужчины пили, спорили и хохотали, —
словом, ужин был чрезвычайно весел и оставил по себе много приятных воспоминаний.
Не любит романский мир
свободы, он любит только домогаться ее; силы на освобождение он иногда находит, на
свободу — никогда. Не печально ли видеть таких людей, как Огюст Конт, как Прудон, которые последним
словом ставят: один — какую-то мандаринскую иерархию, другой — свою каторжную семью и апотеозу бесчеловечного pereat mundus — fiat justicia! [пусть погибнет мир, но да свершится правосудие! (лат.)]
Много издевались над
свободой женщины, над признанием прав плоти, придавая
словам этим смысл грязный и пошлый; наше монашески развратное воображение боится плоти, боится женщины.
Он иногда употребляет
слово «
свобода», но проблема
свободы у него отсутствует, он ее никогда не ставит.
Слово свобода я употребляю здесь не в школьном смысле «
свобода воли», а в более глубоком, метафизическом смысле.
Особенное значение XIX в. определяется тем, что, после долгого безмыслия, русский народ, наконец, высказал себя в
слове и мысли и сделал это в очень тяжелой атмосфере отсутствия
свободы.
Поэтому
свобода любви в глубоком и чистом смысле
слова есть русский догмат, догмат русской интеллигенции, он входит в русскую идею, как входит отрицание смертной казни.
«Для „общечеловека“, для citoyen’a, — писал Михайловский, — для человека, вкусившего плодов общечеловеческого древа познания добра и зла, не может быть ничего соблазнительнее
свободы политики,
свободы совести,
слова, устного и печатного,
свободы обмена мыслей и пр.
Так же, как борьба за
свободу совести, мысли,
слова.
Народу нужна лишь
свобода духа,
свобода думы, совести,
слова.
Идея Творца полна достоинства и
свободы: Он возжелал свободной любви человека, чтобы свободно пошел человек за Творцом, прельщенный и плененный Им (
слова Великого Инквизитора).
Дух безмерной
свободы разлит по всему Евангелию, каждое
слово Христа есть
слово освобождающее.
Виргинское в 14 статье говорит сими
словами: «
Свобода печатания есть наивеличайшая защита
свободы государственной».
Нет простора и
свободы для живой мысли, для задушевного
слова, для благородного дела; тяжкий самодурный запрет наложен на громкую, открытую широкую деятельность.
— Вспомните, Иван Федорович, — сказал тревожливо и колеблясь Ганя, — что ведь она дала мне полную
свободу решенья до тех самых пор, пока не решит сама дела, да и тогда все еще мое
слово за мной…
Он открыл, что решился уже не останавливаться ни пред какими средствами, чтобы получить свою
свободу; что он не успокоился бы, если бы Настасья Филипповна даже сама объявила ему, что впредь оставит его в полном покое; что ему мало
слов, что ему нужны самые полные гарантии.
Одним
словом, директор наш понимал, что запрещенный плод — опасная приманка и что
свобода, руководимая опытной дружбой, останавливает юношу от многих ошибок.
Лиза даже как-то постарела и пожелтела: ее мучили тоска, бездействие и безлюдье. Розанов оправдался, не произнося ни одного
слова в свое оправдание. Его оправдал Персиянцев, который, идучи домой от Бычкова в последний день своей
свободы, встретил Рогнеду Романовну и рассказал ей историю с Араповым, прибавив, что «нас всех спас Розанов».
Оставшись на
свободе, я увел сестрицу в кабинет, где мы спали с отцом и матерью, и, позабыв смутившие меня
слова «экой ты дитя», принялся вновь рассказывать и описывать гостиную и диванную, украшая все, по своему обыкновенью.
Сад с яблоками, которых мне и есть не давали, меня не привлекал; ни уженья, ни ястребов, ни голубей, ни
свободы везде ходить, везде гулять и все говорить, что захочется; вдобавок ко всему, я очень знал, что мать не будет заниматься и разговаривать со мною так, как в Багрове, потому что ей будет некогда, потому что она или будет сидеть в гостиной, на балконе, или будет гулять в саду с бабушкой и гостями, или к ней станут приходить гости;
слово «гости» начинало делаться мне противным…
Только что, значит, он это
слово «
свобода» выговорил, ан, как на грех, подо мной половица и скрипнула.
— Извините меня! Довольно неистовых
слов слышал:
свобода, эмансипация, протолериат!.. И, опять-таки, случай с ребятишками… не достаточно ли из оного явствует…
Я не жил в то время, а реял и трепетал при звуках: «гласность»,"устность","
свобода слова","вольный труд","независимость суда"и т. д., которыми был полон тогдашний воздух.
Да, надо жить! Надо нести иго жизни с осторожностью, благоразумием и даже стойкостью. Раб — дипломат по необходимости; он должен как можно чаще повторять себе:"Жить! жить надо" — потому что в этих
словах заключается отпущение его совести, потому что в них утопают всевозможные жизненные программы, начиная
свободой и кончая рабством.
Это — относительно, так сказать, внутренней политики; что же касается до внешних отношений, то здесь вопрос усложняется тем, что нужно говорить не об одном заводе, даже не о заводском округе, даже не об Урале, а вообще о всей нашей промышленной политике, которая постоянно колебалась и колеблется между полной
свободой внешнего рынка и покровительственной системой в строгом смысле
слова.
Лозунг его в то время выражался в трех
словах:
свобода, развитие и справедливость.
Свобода — как стихия, в которой предстояло воспитываться человеку; развитие — как неизбежное условие, без которого никакое начинание не может представлять задатков жизненности; справедливость — как мерило в отношениях между людьми, такое мерило, за чертою которого должны умолкнуть все дальнейшие притязания.
Чтобы достигнуть этого, надобно прежде всего ослабить до минимума путы, связывающие его деятельность, устроиться так, чтобы стоять в стороне от прочей «гольтепы», чтобы порядки последней не были для него обязательны, чтобы за ним обеспечена была личная
свобода действий;
словом сказать, чтобы имя его пользовалось почетом в мире сельских властей и через посредство их производило давление на голь мирскую.
Свободе «печати», припечатывавшей «свободное
слово», стало трудно бороться с этим, надо было находить и выдумывать что-то новое.
Стали опять поговаривать о «
свободе печати», той печати, которая свободно припечатывала бы каждое свободное
слово, воскресла цензура и принялась «припечатывать»!