Неточные совпадения
И
след ее существованья
Пропал, как будто звук пустой,
И
мать одна во мрак изгнанья
Умчала горе с нищетой.
Дочка наша
На возрасте, без нянек обойдется.
Ни пешему, ни конному дороги
И
следу нет в ее терём. Медведи
Овсянники и волки
матерыеКругом двора дозором ходят; филин
На маковке сосны столетней ночью,
А днем глухарь вытягивают шеи,
Прохожего, захожего блюдут.
Бедные
матери, скрывающие, как позор,
следы любви, как грубо и безжалостно гонит их мир и гонит в то время, когда женщине так нужен покой и привет, дико отравляя ей те незаменимые минуты полноты, в которые жизнь, слабея, склоняется под избытком счастия…
— Нет, что уж! — обыкновенно отговаривалась она, — и надоест он вам, да и не
след детям от
матери отвыкать.
Могила отца была обнесена решеткой и заросла травой. Над ней стоял деревянный крест, и краткая надпись передавала кратчайшее содержание жизни: родился тогда-то, был судьей, умер тогда-то… На камень не было денег у осиротевшей семьи. Пока мы были в городе,
мать и сестра каждую весну приносили на могилу венки из цветов. Потом нас всех разнесло по широкому свету. Могила стояла одинокая, и теперь, наверное, от нее не осталось
следа…
Рыхлинский был дальний родственник моей
матери, бывал у нас, играл с отцом в шахматы и всегда очень ласково обходился со мною. Но тут он молчаливо взял линейку, велел мне протянуть руку ладонью кверху, и… через секунду на моей ладони остался красный
след от удара… В детстве я был нервен и слезлив, но от физической боли плакал редко; не заплакал и этот раз и даже не без гордости подумал: вот уже меня, как настоящих пансионеров, ударили и «в лапу»…
Но всегда есть исключения: иногда и в степи попадаются беляки, иногда и в лесных местах, как, например, около Москвы, водятся русаки, только они почти никогда не ложатся на дневку в большом лесу, а всегда на открытых местах или в мелком кустарнике; старый русак,
матерой, как говорят охотники, всегда крупнее и жирнее беляка одного с ним возраста и в то же время как-то складнее: уши у русака острее; лапки его, особенно передние, поменьше и поуютнее, и потому русачий малик (
след) отличается с первого взгляда от беличьего.
В эту минуту блестящий метеор, сорвавшись откуда-то из глубины темной лазури, пронесся яркою полосой по небу, оставив за собой фосфорический
след, угасший медленно и незаметно. Все подняли глаза.
Мать, сидевшая об руку с Петриком, почувствовала, как он встрепенулся и вздрогнул.
На другой день поутру, хорошенько выспавшись под одним пологом с милой моей сестрицей, мы встали бодры и веселы.
Мать с удовольствием заметила, что
следы вчерашних уязвлений, нанесенных мне злыми комарами, почти прошли; с вечера натерли мне лицо, шею и руки каким-то составом; опухоль опала, краснота и жар уменьшились. Сестрицу же комары мало искусали, потому что она рано улеглась под наш полог.
Мать вздрогнула, остановилась. Этот крик вызвал в ней острое чувство злобы. Она взглянула в опухшее, толстое лицо калеки, он спрятал голову, ругаясь. Тогда она, ускорив шаг, догнала сына и, стараясь не отставать от него, пошла
следом.
Марфин, впрочем, вряд ли бы его пощадил и даже, пожалуй, сказал бы еще что-нибудь посильней, но только вдруг, как бы от прикосновения волшебного жезла, он смолк, стих и даже побледнел, увидав входившее в это время в залу целое семейство вновь приехавших гостей, которое состояло из трех молодых девушек с какими-то ангелоподобными лицами и довольно пожилой
матери, сохранившей еще заметные
следы красоты.
Зазвенел тугой татарский лук, спела тетива, провизжала стрела, угодила Максиму в белу грудь, угодила каленая под самое сердце. Закачался Максим на седле, ухватился за конскую гриву; не хочется пасть добру молодцу, но доспел ему час, на роду написанный, и свалился он на сыру землю, зацепя стремя ногою. Поволок его конь по чисту полю, и летит Максим, лежа навзничь, раскидав белые руки, и метут его кудри
мать сыру-земли, и бежит за ним по полю кровавый
след.
— Зачем мне тебя притеснять, друг мой, я
мать тебе! Вот Порфиша: и приласкался и пожалел — все как
след доброму сыну сделал, а ты и на мать-то путем посмотреть не хочешь, все исподлобья да сбоку, словно она — не
мать, а ворог тебе! Не укуси, сделай милость!
У отца Захарии далеко не было ни зеркальной чистоты протопопского дома, ни его строгого порядка: на всем здесь лежали
следы детских запачканных лапок; изо всякого угла торчала детская головенка; и все это шевелилось детьми, все здесь и пищало и пело о детях, начиная с запечных сверчков и оканчивая
матерью, убаюкивавшею свое потомство песенкой...
Хаджи-Мурат вспомнил свою
мать, когда она, укладывая его спать с собой рядом, под шубой, на крыше сакли, пела ему эту песню, и он просил ее показать ему то место на боку, где остался
след от раны. Как живую, он видел перед собой свою
мать — не такою сморщенной, седой и с решеткой зубов, какою он оставил ее теперь, а молодой, красивой и такой сильной, что она, когда ему было уже лет пять и он был тяжелый, носила его за спиной в корзине через горы к деду.
— В столь юные годы!.. На утре жизни твоей!.. Но точно ли, мой сын, ты ощущаешь в душе своей призвание божие? Я вижу на твоем лице
следы глубокой скорби, и если ты, не вынося с душевным смирением тяготеющей над главою твоей десницы всевышнего, движимый единым отчаянием, противным господу, спешишь покинуть отца и
матерь, а может быть, супругу и детей, то жертва сия не достойна господа: не горесть земная и отчаяние ведут к нему, но чистое покаяние и любовь.
— Какой бы он там чужак ни был — все одно: нам обделять его не
след; я его не обижу! — продолжал Глеб. — Одно то, что сирота: ни отца, ни
матери нету. И чужие люди, со стороны, так сирот уважают, а нам и подавно не приходится оставлять его. Снарядить надо как следует; христианским делом рассуждать надо, по совести, как следует! За что нам обижать его? Жил он у нас как родной, как родного и отпустим; все одно как своего бы отпустили, так, примерно, и его отпустим…
Воротясь домой, я заметил, что
мать моя много плакала, хотя глаза ее были такого свойства, что слезы не мутили их ясности и никакого
следа не оставляли.
Тогда уверовала
мать господа в чудо и радостно поклонилась сыну воскресшему. А на этой рыбе с тех пор так и остались два небесных пятна. Это
следы господних пальцев.
Впереди идет Слава-богу, за ним наш Карла, мы издальки идем; завел этот
след нас в разгустой-густой лес, а я по
следам вижу, что
матерый медведь ходил, пожалуй, покажет такую страсть, что небо с овчинку…
Она глядела на небо и думала о том, где теперь душа ее мальчика: идет ли
следом за ней или носится там вверху, около звезд, и уже не думает о своей
матери?
Если бы он был знаток человеческой природы, он прочел бы на нем в одну минуту начало ребяческой страсти к балам, начало тоски и жалоб на длинноту времени до обеда и после обеда, желанья побегать в новом платье на гуляньях, тяжелые
следы безучастного прилежания к разным искусствам, внушаемого
матерью для возвышения души и чувств.
Покойницу понесли наконец, народ повалил
следом, и он пошел за нею; священники были в полном облачении, солнце светило, грудные ребенки плакали на руках
матерей, жаворонки пели, дети в рубашонках бегали и резвились по дороге.
В нем слышен голос настоящего чародейства; имена каких-то темных бесов, призываемых на помощь, изобличают высшее напряжение любовной тоски: «Во имя сатаны, и судьи его демона, почтенного демона пилатата игемона, встану я, добрый молодец, и пойду я, добрый молодец, ни путем, ни дорогою, заячьим
следом, собачьим набегом, и вступлю на злобное место, и посмотрю в чистое поле в западную сторону под сыру-матерую землю…
Нельзя было того же сказать о
матери. Некрасивое, испитое и изможденное лицо носило
следы крайнего утомления; глаза были окружены синевою; она кормила и вместе с тем вынуждена была продаваться за деньги, чтобы покупать молоко и окружить ребенка возможными в этом положении удобствами. Теперь она стояла на крыльце, слегка покачиваясь на нетвердых ногах. Она, казалось, все еще спала, и если двигалась, то лишь под впечатлением детского крика, который управлял ею, помимо ее сознания.
Ася заплакала, Андрюша запрыгал, я — я ничего не успела, потому что
следом за Андрюшей уже входила
мать.
— Так как же, — говорю, — знать ты это знаешь, а сама лжешь, и не в пустяках каких-нибудь, а призываешь на себя нечистую силу. Ты не шути этим: греха этого тебе, может быть, и не отмолить. Все, что ты
матери плела на лешего, как он тебя вихрем воровал и как после подкинул, — все это ты выдумала, ничего этого не бывало, а если и сманивал тебя, так какой-нибудь человек, и тебе не
след его прикрывать.
— Да что уж тут… Известное дело, — гиблое место… Дочь моя за внуком его была, за Евгениевым. Вот и пошли Авдеевы… Не живучи… Сам помер,
мать померла, вон двое на руках остались… Я старый, они кволые… Мальчик вот припадочный… Так, видно, и изноем…
Следу не останется…
— Где ее сыщешь? — печально молвил Иван Григорьич. — Не жену надо мне,
мать детям нужна. Ни богатства, ни красоты мне не надо, деток бы только любила, заместо бы родной
матери была до них. А такую и днем с огнем не найдешь. Немало я думал, немало на вдов да на девок умом своим вскидывал. Ни единая не подходит… Ах, сироты вы мои, сиротки горькие!.. Лучше уж вам за
матерью следом в сыру землю пойти.
Только что Манефа после молитвы и недолгого отдыха вышла из боковуши в большую келью, как вошла к ней
мать Таисея с аршинною кулебякой на подносе.
Следом за ней приезжие гости Петр Степаныч Самоквасов да приказчик купца Панкова Семен Петрович вошли.
— Брось, брось! Что ты делаешь, Василий Борисыч?.. Брось, говорят тебе… Не
след трогать сию траву, грех! — закричала из повозки
мать Аркадия.
Следом за Августой из Оленева приехала
мать Маргарита, Анфисиной обители игуменья.
Говорит Ярило: «Ты не плачь, не тоскуй, Мать-Сыра Земля, покидаю тебя ненадолго. Не покинуть тебя на́время — сгореть тебе дотла под моими поцелуями. Храня тебя и детей наших, убавлю я нáвремя тепла и света, опадут на деревьях листья, завянут травы и злаки, оденешься ты снеговым покровом, будешь спать-почивать до моего приходу… Придет время, пошлю к тебе вестницу — Весну Красну́,
следом за Весною я сам приду».
— Божия воля, — вяло отозвалась Параша, и вдруг глаза ее оживились. Тихохонько, легонькой походочкой в келью вошел Василий Борисыч,
следом за ним ввалилась
мать уставщица.
Я сижу дома в кружке добрых знакомых, болтаю, смеюсь; нужно съездить к больному; я еду, делаю, что нужно, утешаю
мать, плачущую над умирающим сыном; но, воротившись, я сейчас же вхожу в прежнее настроение, и на душе не остается мрачного
следа.
Мать его, высокая и полная женщина, почти старушка, с нежным и кротким лицом, сохранившим еще
следы былой красоты, в сбившемся, по обыкновению, чуть-чуть набок черном кружевном чепце, прикрывавшем темные, начинавшие серебриться волосы, как-то особенно горячо и порывисто обняла сына после того, как он поцеловал эту милую белую руку с красивыми длинными пальцами, на одном из которых блестели два обручальных кольца.
Поскакали назад по своему
следу, глядь — синеет вода, а вдали сверкает и белеет закрайна
матерого льду…
— Еще бы не тосковать!.. До кого ни доведись… При этакой-то жизни? Тут не то что истосковаться, сбеситься можно, — сердито заворчала Марьюшка. — Хуже тюрьмы!.. Прежде, бывало, хоть на беседы сбегаешь, а теперь и туда
след запал… Перепутал всех этот Васька, московский посланник, из-за каких-то там шутов архиереев…
Матери ссорятся, грызутся, друг с дружкой не видаются и нам не велят. Удавиться — так впору!..
Он же оказывал самое ревностное и в то же время самое осторожное содействие в устройстве спасительной высылки Сержа за границу и потом остался утешать двух старух: родную
мать Сержа — здоровую, толстую и чернобровую старуху Веру Фоминишну — и его тещу Марью Ильинишну, старуху менее старую, высокую, стройную и сохранившую
следы некогда весьма замечательной красоты.
Он сделался инженером и выпросил себе командировку в Сибирь, надеясь напасть на
след своей
матери…
Кате было десять лет, когда она потеряла
мать; но одаренная от природы нежною и привязчивою натурой, несмотря на свой детский возраст, сохранила в душе своей грустные впечатления этой потери, оставившей надолго
следы на задумчивом ее лице.
Он совершенно не казался сыном своего отца, с отталкивающей наружностью которого мы тоже уже познакомили читателя, он был весь в
мать, забитую, болезненную, преждевременно состарившуюся женщину с кротким выражением худенького, сморщенного лица, в чертах которого сохранились
следы былой красоты.
— Что это,
мать, ты как будто недовольна, что дочь на шею мужчине не вешается? Ей и не
след, не чета она у нас Бахметьевской… — строго заметил Федор Николаевич.
Отец у него был священник, а
мать дворянка, значит, по рождению принадлежал он к сословию привилегированному, но как я ни всматривался в его испитое, почтительное, всегда потное лицо, в его рыжую, уже седеющую бороду, в жалкенький рваный пиджак и красную рубаху навыпуск, я никак не мог найти даже
следа того, что у нас в общежитии зовется привилегиями.
В «Ведомостях» постоянно появлялись известия о присоединении к православию, и государыня очень часто бывала крестною
матерью. Доброе семя было брошено и начало уже пускать корни. Вслед за принятием христианства неминуемо последовало окончательно обрусение края. К сожалению, благие начала эти не принесли доброго плода и благодаря равнодушию следующих царствований прошли без
следа.
Мне хотелось найти какие-нибудь
следы моей несчастной
матери, конечно случайно, так как у меня нет никакой руководящей нити.
Долговязый, угреватый молодой человек, с редкой растительностью на бороде и усах, с лицом, носившим
следы пристрастия к выпивке, он был, несмотря на это, все-таки любимцем своей
матери, мечтавшей найти ему невесту с стотысячным приданым.