Неточные совпадения
Смерил отшельник страшилище:
Дуб — три обхвата кругом!
Стал на работу с
молитвою,
Режет булатным ножом...
Вот в чем дело, батюшка. За
молитвы родителей наших, — нам, грешным, где б и умолить, — даровал нам Господь Митрофанушку. Мы все делали, чтоб он у нас
стал таков, как изволишь его видеть. Не угодно ль, мой батюшка, взять
на себя труд и посмотреть, как он у нас выучен?
Он сделался бледен как полотно, схватил стакан, налил и подал ей. Я закрыл глаза руками и
стал читать
молитву, не помню какую… Да, батюшка, видал я много, как люди умирают в гошпиталях и
на поле сражения, только это все не то, совсем не то!.. Еще, признаться, меня вот что печалит: она перед смертью ни разу не вспомнила обо мне; а кажется, я ее любил как отец… ну, да Бог ее простит!.. И вправду молвить: что ж я такое, чтоб обо мне вспоминать перед смертью?
После этого, как, бывало, придешь
на верх и
станешь перед иконами, в своем ваточном халатце, какое чудесное чувство испытываешь, говоря: «Спаси, господи, папеньку и маменьку». Повторяя
молитвы, которые в первый раз лепетали детские уста мои за любимой матерью, любовь к ней и любовь к богу как-то странно сливались в одно чувство.
С
молитвой поставив свой посох в угол и осмотрев постель, он
стал раздеваться. Распоясав свой старенький черный кушак, он медленно снял изорванный нанковый зипун, тщательно сложил его и повесил
на спинку стула. Лицо его теперь не выражало, как обыкновенно, торопливости и тупоумия; напротив, он был спокоен, задумчив и даже величав. Движения его были медленны и обдуманны.
— Нет, а вы
станьте на колени и помолитесь за меня богу. Ваша
молитва, может, и дойдет.
Там,
став на колени и обняв его одной рукой, подсказывала она ему слова
молитвы.
И постель сделана, все затихло в доме, Татьяна Марковна наконец очнулась от задумчивости, взглянула
на образ, и не
стала, как всегда,
на колени перед ним, и не молилась, а только перекрестилась. Тревога превозмогала
молитву. Она села
на постель и опять задумалась.
Вере
становилось тепло в груди, легче
на сердце. Она внутренно вставала
на ноги, будто пробуждалась от сна, чувствуя, что в нее льется волнами опять жизнь, что тихо, как друг, стучится мир в душу, что душу эту, как темный, запущенный храм, осветили огнями и наполнили опять
молитвами и надеждами. Могила обращалась в цветник.
Когда же приспело время ее, внял наконец Господь их
молитвам и послал им сына, и
стал Максим Иванович, еще в первый раз с тех пор, светел; много милостыни роздал, много долгов простил,
на крестины созвал весь город.
— А то я
молитвы читаю, — продолжала, отдохнув немного, Лукерья. — Только немного я знаю их, этих самых
молитв. Да и
на что я
стану Господу Богу наскучать? О чем я его просить могу? Он лучше меня знает, чего мне надобно. Послал он мне крест — значит меня он любит. Так нам велено это понимать. Прочту Отче наш, Богородицу, акафист всем скорбящим — да и опять полеживаю себе безо всякой думочки. И ничего!
В следующий раз, проходя опять тем же местом, я вспомнил вчерашнюю
молитву. Настроение было другое, но… кто-то как будто упрекнул меня: «Ты стыдишься молиться, стыдишься признать свою веру только потому, что это не принято…» Я опять положил книги
на панель и
стал на колени…
Усталый, с холодом в душе, я вернулся в комнату и
стал на колени в своей кровати, чтобы сказать обычные
молитвы. Говорил я их неохотно, машинально и наскоро… В середине одной из
молитв в усталом мозгу отчетливо, ясно, точно кто шепнул в ухо,
стала совершенно посторонняя фраза: «бог…» Кончалась она обычным детским ругательством, каким обыкновенно мы обменивались с братом, когда бывали чем-нибудь недовольны. Я вздрогнул от страха. Очевидно, я теперь пропащий мальчишка. Обругал бога…
«Что ты, говорю, молодка?» (Я ведь тогда всё расспрашивал.) «А вот, говорит, точно так, как бывает материна радость, когда она первую от своего младенца улыбку заприметит, такая же точно бывает и у бога радость, всякий раз, когда он с неба завидит, что грешник пред ним от всего своего сердца
на молитву становится».
Особенно
на Павла подействовало в преждеосвященной обедне то, когда
на средину церкви вышли двое, хорошеньких, как ангелы, дискантов и начали петь: «Да исправится
молитва моя, яко кадило пред тобою!» В это время то одна половина молящихся, то другая
становится на колени; а дисканты все продолжают петь.
— Носи
на здоровье! — прибавила она, надевая крест и крестя дочь, — когда-то я тебя каждую ночь так крестила
на сон грядущий,
молитву читала, а ты за мной причитывала. А теперь ты не та
стала, и не дает тебе господь спокойного духа. Ах, Наташа, Наташа! Не помогают тебе и
молитвы мои материнские! — И старушка заплакала.
Один раз, когда, после
молитвы, она опять явилась ему, он
стал молиться ей, ее душеньке, о том, чтоб она отпустила, простила его. И когда он к утру повалился
на примятый мешок, он крепко заснул, и во сне она, с своей худой, сморщенной, перерезанной шеей пришла к нему.
Я, в ожидании невозможного исполнения моей
молитвы,
стал покамест этим чтением заниматься: как всю соль, что мне
на урок назначено перемолоть, перемелю, и начинаю читать, и начитал я сначала у преподобного Тихона, как посетили его в келии пресвятая владычица и святые апостолы Петр и Павел.
Стала я с тех пор
на молитве, творя земной поклон, каждый раз землю целовать, сама целую и плачу.
Прежде всего он
стал на довольно продолжительную
молитву, а потом, улучив минуту, когда Егор Егорыч был совершенно один, вошел к нему в кабинет.
— Они хорошо и сделали, что не заставляли меня! — произнес, гордо подняв свое лицо, Марфин. — Я действую не из собственных неудовольствий и выгод! Меня
на волос чиновники не затрогивали, а когда бы затронули, так я и не
стал бы так поступать, памятуя слова великой
молитвы: «Остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должником нашим», но я всюду видел, слышал, как они поступают с другими, а потому пусть уж не посетуют!
Мы
станем свято твою память чтить,
Хранить ее
на многие и счастливые лета,
Позволь, о светлый дух, тебя молить:
Да услышана будет
молитва эта!
Стали петь «святителю отче Николае», и вдруг отец Алексей
на молитве всю родню мою поминает.
Матвей закрыл глаза. Анна крестилась под платком и шептала
молитвы. Дыма оглядывался кругом вызывающим взглядом. Он думал, что американцы, сидевшие в вагонах, тоже
станут глазеть
на их шапки и свитки и, пожалуй, кидать огрызками бананов. Но, видно, эти американцы были люди серьезные: никто не пялил глаз, никто не усмехался. Дыме это понравилось, и он немного успокоился…
Разувшись и совершив омовение, Хаджи-Мурат
стал босыми ногами
на бурку, потом сел
на икры и, сначала заткнув пальцами уши и закрыв глаза, произнес, обращаясь
на восток, обычные
молитвы.
Ночью Юлия Сергеевна внимательно прочла вечерние
молитвы, потом
стала на колени и, прижав руки к груди, глядя
на огонек лампадки, говорила с чувством...
—
Молитва «Во еже устроити корабль» к буксирному и речному пароходу неподходяща, то есть не то — неподходяща, — а одной ее мало!.. Речной пароход, место постоянного жительства команды, должен быть приравнен к дому…
Стало быть, потребно, окромя
молитвы «Во еже устроити корабль», — читать еще
молитву на основание дома… Ты чего выпьешь, однако?
— Слава тебе, господи! Не восхотел ты,
стало быть, чтобы прекратился род мой! Не останутся без оправдания грехи мои пред тобою… Спасибо тебе, господи! — И тотчас же, поднявшись
на ноги, он начал зычно командовать: — Эй! Поезжай кто-нибудь к Николе за попом! Игнатий, мол, Матвеич просит! Пожалуйте, мол,
молитву роженице дать…
И прогнали меня с глаз, а сами, вижу, вошли в спальню и
на приедьо [Рrie-dieu (франц.) — скамеечка для коленопреклонения при
молитве]
стали.
Не заметив брата, Ольга тихо
стала перед образом, бледна и прекрасна; она была одета в черную бархатную шубейку, как в тот роковой вечер, когда Вадим ей открыл свою тайну; большие глаза ее были устремлены
на лик спасителя, это была ее единственная
молитва, и если б бог был человек, то подобные глаза никогда не молились бы напрасно.
— Пытать так пытать, — подхватили казаки и обступили хозяйку; она неподвижно стояла перед ними, и только иногда губы ее шептали неслышно какую-то
молитву. К каждой ее руке привязали толстую веревку и, перекинув концы их через брус, поддерживающий полати,
стали понемногу их натягивать; пятки ее отделились от полу, и скоро она едва могла прикасаться до земли концами пальцев. Тогда палачи остановились и с улыбкою взглянули
на ее надувшиеся
на руках жилы и
на покрасневшее от боли лицо.
Улыбался умильно и ждал. Но было пусто и в душе и вокруг. И не возвращался тихий и скорбный образ. Вспоминались ненужно и мучительно восковые горящие свечи, поп в рясе, нарисованная
на стене икона, и как отец, сгибаясь и разгибаясь, молится и кладет поклоны, а сам смотрит исподлобья, молится ли Васька, не занялся ли баловством. И
стало еще страшнее, чем до
молитвы.
Услышал милостивый Бог слезную
молитву сиротскую, и не
стало мужика
на всем пространстве владений глупого помещика. Куда девался мужик — никто того не заметил, а только видели люди, как вдруг поднялся мякинный вихрь и, словно туча черная, пронеслись в воздухе посконные мужицкие портки. Вышел помещик
на балкон, потянул носом и чует: чистый-пречистый во всех его владениях воздух сделался. Натурально, остался доволен. Думает: «Теперь-то я понежу свое тело белое, тело белое, рыхлое, рассыпчатое!»
Жаловаться
на людей — не мог, не допускал себя до этого, то ли от гордости, то ли потому, что хоть и был я глуп человек, а фарисеем — не был. Встану
на колени перед знамением Абалацкой богородицы, гляжу
на лик её и
на ручки, к небесам подъятые, — огонёк в лампаде моей мелькает, тихая тень гладит икону, а
на сердце мне эта тень холодом ложится, и встаёт между мною и богом нечто невидимое, неощутимое, угнетая меня. Потерял я радость
молитвы, опечалился и даже с Ольгой неладен
стал.
И этому всё я виною! Страшно
Ума лишиться. Легче умереть.
На мертвеца глядим мы с уваженьем,
Творим о нем
молитвы. Смерть равняет
С ним каждого. Но человек, лишенный
Ума,
становится не человеком.
Напрасно речь ему дана, не правит
Словами он, в нем брата своего
Зверь узнает, он людям в посмеянье,
Над ним всяк волен, бог его не судит.
Старик несчастный! вид его во мне
Раскаянья все муки растравил!
Раз и два обошел их, все ускоряя шаги, и вдруг как-то сорвался с места, побежал кругами, подскакивая, сжав кулаки, тыкая ими в воздух. Полы шубы били его по ногам, он спотыкался, чуть не падал, останавливаясь, встряхивал головою и тихонько выл. Наконец он, — тоже как-то сразу, точно у него подломились ноги, — опустился
на корточки и, точно татарин
на молитве,
стал отирать ладонями лицо.
У мельника
стало от той жидовской
молитвы что-то сумно
на душе, — и жутко, и жалко. Он переглянулся с наймитом, которому тоже слышно было жужжание из-за корчемной двери, и сказал...
Всё время свое отец Сергий проводил в келье
на молитве или в беседе с посетителями, которых всё
становилось больше и больше. Выходил отец Сергий только в церковь раза три в год, и за водой, и за дровами, когда была в том нужда.
«Да, такого человека можно полюбить. Эти глаза. И это простое, благородное и — как он ни бормочи
молитвы — и страстное лицо! — думала она. — Нас, женщин, не обманешь. Еще когда он придвинул лицо к стеклу и увидал меня, и понял, и узнал. В глазах блеснуло и припечаталось. Он полюбил, пожелал меня. Да, пожелал», — говорила она, сняв, наконец, ботик и ботинок и принимаясь за чулки. Чтобы снять их, эти длинные чулки
на ластиках, надо было поднять юбки. Ей совестно
стало, и она проговорила...
После ужина отец Сергий
стал творить умственную
молитву: «Господи Иисусе Христе, сыне божий, помилуй нас», а потом
стал читать псалом, и вдруг, среди псалма, откуда ни возьмись, воробей слетел с куста
на землю и, чиликая и попрыгивая, подскочил к нему, испугался чего-то и улетел.
Наконец, из первых рядов кресел начали кричать: „Повторить
молитву!“ — и Яковлев вышел
на авансцену,
стал на колени и повторил
молитву.
Булычов. Не рычи! Я же просто говорю, не казенными
молитвами, а человечьими словами. Вот — Глафире ты сказала: скоро ее выгонят.
Стало быть, веришь: скоро умру. Это — зачем же? Васька Достигаев
на девять лет старше меня и намного жуликоватее, а здоров и будет жить. Жена у него — первый сорт. Конечно, я — грешник, людей обижал и вообще… всячески грешник. Ну — все друг друга обижают, иначе нельзя, такая жизнь.
…Лицо Матрёны Орловой побледнело ещё более, она оборотилась в угол,
стала на колени и начала молиться, усердно отбивая земные поклоны, задыхаясь в страстном шёпоте
молитвы и растирая грудь и горло дрожащими от возбуждения руками.
В его горячечно работавшем мозгу мелькнуло воспоминание, как один гимназист его класса просил учителя поставить тройку, а когда получил отказ,
стал перед учителем
на колени, сложил руки ладонь к ладони, как
на молитве, и заплакал.
Старик поднимается и начинает молиться
на восток. Яша, покончив с быком и поставив в угол лопату,
становится рядом с ним и тоже молится. Он только шевелит губами и крестится, отец же громко шепчет и конец каждой
молитвы произносит вслух и отчетливо.
Петр. Не стСю я, окаянный, того, чтобы глядеть-то
на вас! Да и не глядел бы, кабы не чужие
молитвы. Простите меня, добрые люди, ради господа! (
Становится на колени.)
Да смотри,
станешь то гнездо с березы брать,
станешь на себя вздевать — делай все с крестом да
молитвой…
Попа нет,
на листу лежать не
станут [За великой вечерней в Троицын день три
молитвы, читаемые священником, старообрядцы слушают не стоя
на коленях, как это делается в православных церквах, а лежа ниц, причем подкладывают под лицо цветы или березовые ветки.
Раза три либо четыре Патап Максимыч
на свои руки Микешку брал. Чего он ни делал, чтоб направить шурина
на добрый путь, как его ни усовещивал, как ни бранил, ничем не мог пронять. Аксинья Захаровна даже ненавидеть
стала брата, несмотря
на сердечную доброту свою. Совестно было ей за него, и часто грешила она: просила
на молитве Бога, чтоб послал он поскорей по душу непутного брата.
Спать улеглись, а Фекла все еще клала в моленной земные поклоны. Кончив
молитву, вошла она в избу и
стала на колени у лавки, где, разметавшись, крепким сном спал любимец ее, Саввушка. Бережно взяла она в руки сыновнюю голову, припала к ней и долго, чуть слышно, рыдала.