Неточные совпадения
У батюшки, у матушки
С Филиппом побывала я,
За дело принялась.
Три года, так считаю я,
Неделя за неделею,
Одним порядком шли,
Что год, то дети: некогда
Ни
думать, ни печалиться,
Дай Бог с работой справиться
Да лоб перекрестить.
Поешь — когда останется
От
старших да от деточек,
Уснешь — когда больна…
А на четвертый новое
Подкралось горе лютое —
К кому оно привяжется,
До смерти не избыть!
Два мальчика в тени ракиты ловили удочками рыбу. Один,
старший, только что закинул удочку и старательно выводил поплавок из-за куста, весь поглощенный этим делом; другой, помоложе, лежал на траве, облокотив спутанную белокурую голову на руки, и смотрел задумчивыми голубыми глазами на воду. О чем он
думал?
Она стала
думать о том, как в Москве надо на нынешнюю зиму взять новую квартиру, переменить мебель в гостиной и сделать шубку
старшей дочери.
«Вишь, какой батько! —
подумал про себя
старший сын, Остап, — все старый, собака, знает, а еще и прикидывается».
«Эмоциональная оппозиция», —
думал он, посматривая на сверстников глазами
старшего, и ему казалось, что сдержанностью и отчужденностью он внушает уважение к себе.
А ведь стоило только найтись человеку, —
думал Нехлюдов, глядя на болезненное, запуганное лицо мальчика, — который пожалел бы его, когда его еще от нужды отдавали из деревни в город, и помочь этой нужде; или даже когда он уж был в городе и после 12 часов работы на фабрике шел с увлекшими его
старшими товарищами в трактир, если бы тогда нашелся человек, который сказал бы: «не ходи, Ваня, нехорошо», — мальчик не пошел бы, не заболтался и ничего бы не сделал дурного.
«
Старшие!» —
подумал я и не без сожаления поглядел на бедного старика. Он ощупался, достал из-за пазухи кусок черствого хлеба и принялся сосать, как дитя, с усилием втягивая и без того впалые щеки.
Видя, что сын ушел, Анна Петровна прекратила обморок. Сын решительно отбивается от рук! В ответ на «запрещаю!» он объясняет, что дом принадлежит ему! — Анна Петровна
подумала,
подумала, излила свою скорбь
старшей горничной, которая в этом случае совершенно разделяла чувства хозяйки по презрению к дочери управляющего, посоветовалась с нею и послала за управляющим.
Я
подумал, что Гюгенет строг и чопорен только в гимназии, а здесь, на улице, он заговорит опять по — прежнему со смехом и прибаутками, как веселый
старший товарищ.
Я помню, что никто из нас не сказал на это ни одного слова, и, я
думаю,
старшим могло показаться, что известие не произвело на детей никакого впечатления. Мы тихо вышли из комнаты и сели за стол. Но никто из нас не радовался, что отцовская гроза миновала. Мы чувствовали какую-то другую грозу, неведомую и мрачную…
— Да уж я и сам
думал, Борис Яковлич, и так и этак. Все равно ничего не выходит.
Думаю вот, когда у протопопа
старшая дочь кончит в гимназии, так чтоб она поучила Устюшу… Оболванит немного.
А Вихорев
думает: «Что ж, отчего и не пошалить, если шалости так дешево обходятся». А тут еще, в заключение пьесы, Русаков, на радостях, что урок не пропал даром для дочери и еще более укрепил, в ней принцип повиновения
старшим, уплачивает долг Вихорева в гостинице, где тот жил. Как видите, и тут сказывается самодурный обычай: на милость, дескать, нет образца, хочу — казню, хочу — милую… Никто мне не указ, — ни даже самые правила справедливости.
Так
думала Лизавета Прокофьевна и даже обе
старшие дочери.
— Ну,
старшая, пошла! Вот это-то в ней и скверно. А кстати, я ведь
думал, что отец наверно с Рогожиным уедет. Кается, должно быть, теперь. Посмотреть, что с ним в самом деле, — прибавил Коля, выходя.
Между тем тут же невольно являлся вопрос: почему же помимо меня никто из близко знакомых ему
старших наших членов не
думал об нем?
— Да, не все, — вздохнув и приняв угнетенный вид, подхватила Ольга Сергеевна. — Из нынешних институток есть такие, что, кажется, ни перед чем и ни перед кем не покраснеют. О чем прежние и думать-то, и рассуждать не умели, да и не смели, в том некоторые из нынешних с
старшими зуб за зуб. Ни советы им, ни наставления, ничто не нужно. Сами всё больше других знают и никем и ничем не дорожат.
Старшим дочерям гостинцы я сыскал, а меньшой дочери гостинца отыскать не мог; увидел я такой гостинец у тебя в саду, аленькой цветочик, какого краше нет на белом свете, и
подумал я, что такому хозяину богатому, богатому, славному и могучему, не будет жалко цветочка аленького, о каком просила моя меньшая дочь любимая.
Стали
старшие дочери его допрашивать: не потерял ли он своего богатства великого; меньшая же дочь о богатстве не
думает, и говорит она своему родителю: «Мне богатства твои ненадобны; богатство дело наживное, а открой ты мне свое горе сердешное».
— Хороша-то хороша. И критиков заранее устранил, и насчет этой дележки:"Об себе, мол,
думаете, а
старших забываете"… хоть куда! Только вот что я вам скажу: не бывать вороне орлом! Как он там ни топырься, а оставят они его по-прежнему на одних балыках!
Вероятно,
думал: увидит барин, какую Лукьяныч махину соорудил, скажет:"Эге! стало быть, хорошо старостой-то служить!"Представил мне всю семью, от
старшего сына, которого незадолго перед тем из Москвы выписал, до мелконького-мелконького внучка Фомушки, ползавшего по полу на карачках.
— Многие из вас, господа, не понимают этого, — сказал он, не то гневно, не то иронически взглядывая в ту сторону, где стояли члены казенной палаты, — и потому чересчур уж широкой рукой пользуются предоставленными им прерогативами.
Думают только о себе, а про
старших или совсем забывают, или не в той мере помнят, в какой по закону помнить надлежит. На будущее время все эти фанаберии должны быть оставлены. Яздесь всех критикую, я-с. А на себя никаких критик не потерплю-с!
Эти беседы с каждым днем все больше закрепляли нашу дружбу с Валеком, которая росла, несмотря на резкую противоположность наших характеров. Моей порывистой резвости он противопоставлял грустную солидность и внушал мне почтение своею авторитетностью и независимым тоном, с каким отзывался о
старших. Кроме того, он часто сообщал мне много нового, о чем я раньше и не
думал. Слыша, как он отзывается о Тыбурции, точно о товарище, я спросил...
Но еще мучительнее
думать, что этому мыслительному плену не предвидится конца, потому что и подрастающее поколение, прислушиваясь к непрерывному голошению
старших, незаметно заражается им.
— Вы как
думаете, кто был мой отец? — говорил он, —
старшим садовником он был у господина Елпатьева.
— Нет, ни разу, — отвечал
старший: — у нас 2000 человек из полка выбыло, всё на работах; и я ранен тоже на работе. Война совсем не так делается, как ты
думаешь, Володя!
— Правда! — согласился и с этим доктор. — Но погоди, постой! — воскликнул он, взяв себя на несколько мгновений за голову. — Егор Егорыч хотел сделать
старшую сестру Сусанны, Людмилу, масонкой и
думал жениться на ней, а теперь пусть женится на Сусанне!
— Не скажу, чтобы особенно рад, но надо же и остепениться когда-нибудь. А ежели смотреть на брак с точки зрения самосохранения, то ведь, пожалуй, лучшей партии и желать не надо.
Подумай! ведь все родство тут же, в своем квартале будет. Молодкин — кузен, Прудентов — дяденька, даже Дергунов,
старший городовой, и тот внучатным братом доведется!
«Но бог милостив, —
думали многие, — пусть царевич слаб; благо, что не пошел он ни в батюшку, ни в
старшего брата! А помогать ему будет шурин его, Борис Федорович. Этот не попустит упасть государству!»
Уважение к
старшим в семействах горцев так велико, что мальчик не только не посмел, но даже и не
подумал спросить, куда они отправляются.
— Читай, малый, читай, годится! Умишко у тебя будто есть; жаль —
старших не уважаешь, со всеми зуб за зуб, ты
думаешь — это озорство куда тебя приведет? Это, малый, приведет тебя не куда иначе, как в арестантские роты. Книги — читай, однако помни — книга книгой, а своим мозгом двигай! Вон у хлыстов был наставник Данило, так он дошел до мысли, что-де ни старые, ни новые книги не нужны, собрал их в куль да — в воду! Да… Это, конечно, тоже — глупость! Вот и Алексаша, песья голова, мутит…
Далеко не так приятны были ожидания Передонова. Уже он давно убедился, что директор ему враждебен, — и на самом деле директор гимназии считал Передонова ленивым, неспособным учителем. Передонов
думал, что директор приказывает ученикам его не почитать, — что было, понятно, вздорною выдумкою самого Передонова. Но это вселяло в Передонова уверенность, что надо от директора защищаться. Со злости на директора он не раз начинал поносить его в
старших классах. Многим гимназистам такие разговоры нравились.
— Да, — начал он, — в наше время молодые люди были иначе воспитаны. Молодые люди не позволяли себе манкировать
старшим. (Он произнес: ман в нос, по-французски.) А теперь я только гляжу и удивляюсь. Может быть, не прав я, а они правы; может быть. Но все же у меня есть свой взгляд на вещи: не олухом же я родился. Как вы об этом
думаете, Увар Иванович?
— Ну, не хочешь, как хочешь. А то закусил бы ин! Это все у тебя от думы. Брось! пущай другие
думают! Эку сухоту себе нашел: завидно, что другие делами занимаются — зачем не к нему все дела приписаны! Ну, да уж прощай, прощай! Вижу, что сердишься! Увидишься с сатаной — плюнь ему от меня в глаза! Только вряд ли увидишь ты его. Потому, живем мы здесь в благочестии и во всяком благом поспешении, властям предержащим повинуемся,
старших почитаем — неповадно ему у нас!
У него было три сына: меньшой,
думая, что он один не спасет его, принялся кричать, рвать на себе волосы и призывать на помощь всех проходящих; между тем мужик выбился из сил, и когда
старший сын бросился спасать его, то насилу вытащил из воды и чуть было сам не утонул с ним вместе.
— Боже мой! Боже мой! — глубоко вздыхает
старшая, потом,
подумав, спрашивает...
— А мы было приуныли! — отозвался
старший дьякон за себя и за прочих дьяконов. — Видим действия несодеянная, слышим словеса неизглаголанная;
думаем: доколе, господи! Ан, стало быть, и с концом поздравить можно?
Из родственников, молодые с любопытством следили за работой землекопов, каменщиков и плотника,
старшие же
думали: кто же, однако, за бабенькину квартиру остальные три года, до окончания контрактного срока, платить будет?
Бабушке минуло тридцать пять лет; в это время князья Яков и Дмитрий (впоследствии мой отец) подросли, так что настала пора
думать об их образовании; а
старшей сестре их, княжне Анастасии Львовне, исполнилось совершеннолетие, и она оканчивала свой институтский курс.
Адвокат — молодой человек самой изящной наружности. Он одет в щегольскую коротенькую визитку; волосы аккуратно расчесаны a la Jesus; [как у Христа.] лицо чистое, белое, слегка лоснящееся; от каждой части тела пахнет особыми, той части присвоенными, духами. Улыбка очаровательная; жест мягкий, изысканный; произношение такое, что вот так и слышится: а хочешь, сейчас по-французски заговорю! Прокоп в первую минуту
думает, что это жених, приехавший свататься к
старшей его дочери.
Я дрался больше Васей,
старшим, а она Лизой. Кроме того, когда дети стали подрастать, и определились их характеры, сделалось то, что они стали союзниками, которых мы привлекли каждый на свою сторону. Они страшно страдали от этого, бедняжки, но нам, в нашей постоянной войне, не до того было, чтобы
думать о них. Девочка была моя сторонница, мальчик же
старший, похожий на нее, ее любимец, часто был ненавистен мне.
— Эта история, я
думаю, известна всем: я сын не графа Хвостикова, а эмигранта французского, бежавшего в Россию после первой революции, который был гувернером моих
старших братьев и вместе с тем le bien aime [возлюбленным (франц.).] моей матери…
«Утешает», —
подумал Артамонов
старший и мысленно усмехнулся.
«Ага, прищемил нос», —
подумал Артамонов
старший с удовольствием.
Обиженный человек становился всё виднее, ощутимее Артамонову
старшему. Осторожно внося на холм, под сосну, своё отяжелевшее тело, Пётр садился в кресло и,
думая об этом человеке, искренно жалел его. Было и сладостно и горько выдумывать несчастного, непонятого, никем не ценимого, но хорошего человека; выдумывался он так же легко, так же из ничего, как в жаркие дни над болотами, в синей пустоте, возникал белый дым облаков.
— Да — какое дело-то? — допытывался Артамонов
старший, но ни бойкий брат, ни умный племянник не могли толково рассказать ему, из-за чего внезапно вспыхнула эта война. Ему было приятно наблюдать смятение всезнающих, самоуверенных людей, особенно смешным казался брат, он вёл себя так непонятно, что можно было
думать: эта нежданная война задевала, прежде всех, именно его, Алексея Артамонова, мешая ему делать что-то очень важное.
Артамонов
старший жил в полусне, медленно погружаясь в сон, всё более глубокий. Ночь и большую часть дня он лежал в постели, остальное время сидел в кресле против окна; за окном голубая пустота, иногда её замазывали облака; в зеркале отражался толстый старик с надутым лицом, заплывшими глазами, клочковатой, серой бородою. Артамонов смотрел на своё лицо и
думал...
Артамонов
старший тряхнул головою, слова, как мухи, мешали ему
думать о чём-то важном; он отошёл в сторону, стал шагать по тротуару медленнее, пропуская мимо себя поток людей, необыкновенно чёрный в этот день, на пышном, чистом снегу. Люди шли, шли и дышали паром, точно кипящие самовары.
Артамонов
старший отмахнулся от него и медленно пошёл в сад, а Яков, шагая впереди его с подушками, сердито и уныло
думал...
«Умён, бес, —
подумал Артамонов
старший. — Просто умён».
«Всё против меня, судьба, —
подумал я, — теперь уж, несомненно, зарезали мы Лидку, — и мысленно строго добавил: — Только дойду домой и застрелюсь…» Тут
старшая акушерка, видимо, очень опытная, как-то хищно рванулась к фельдшеру и перехватила у него крючок, причем сказала, стиснув зубы...