Неточные совпадения
— Нет! — говорил он на следующий день Аркадию, —
уеду отсюда завтра. Скучно; работать хочется, а здесь нельзя. Отправлюсь опять к вам в деревню; я же там все свои препараты оставил. У вас, по крайней мере, запереться можно. А то здесь
отец мне твердит: «Мой кабинет к твоим услугам — никто тебе мешать не будет»; а сам
от меня ни на шаг. Да и совестно как-то
от него запираться. Ну и мать тоже. Я слышу, как она вздыхает за стеной, а выйдешь к ней — и сказать ей нечего.
Когда дедушка,
отец и брат, простившийся с Климом грубо и враждебно,
уехали, дом не опустел
от этого, но через несколько дней Клим вспомнил неверующие слова, сказанные на реке, когда тонул Борис Варавка...
Я перепугался: бал и обед! В этих двух явлениях выражалось все,
от чего так хотелось удалиться из Петербурга на время, пожить иначе, по возможности без повторений, а тут вдруг бал и обед!
Отец Аввакум также втихомолку смущался этим. Он не был в Капштате и отчаивался уже быть. Я подговорил его
уехать, и дня через два, с тем же Вандиком, который был еще в Саймонстоуне, мы отправились в Капштат.
Это было большое варварство, но вреда нам не принесло, и вскоре мы «закалились» до такой степени, что в одних рубашках и босые спасались по утрам с младшим братом в старую коляску, где, дрожа
от холода (дело было осенью, в период утренних заморозков), ждали, пока
отец уедет на службу.
Наконец гости
уехали, взяв обещание с
отца и матери, что мы через несколько дней приедем к Ивану Николаичу Булгакову в его деревню Алмантаево, верстах в двадцати
от Сергеевки, где гостил Мансуров с женою и детьми. Я был рад, что
уехали гости, и понятно, что очень не радовался намерению ехать в Алмантаево; а сестрица моя, напротив, очень обрадовалась, что увидит маленьких своих городских подруг и знакомых: с девочками Мансуровыми она была дружна, а с Булгаковыми только знакома.
— Ее мать была дурным и подлым человеком обманута, — произнес он, вдруг обращаясь к Анне Андреевне. — Она
уехала с ним
от отца и передала отцовские деньги любовнику; а тот выманил их у нее обманом, завез за границу, обокрал и бросил. Один добрый человек ее не оставил и помогал ей до самой своей смерти. А когда он умер, она, два года тому назад, воротилась назад к
отцу. Так, что ли, ты рассказывал, Ваня? — спросил он отрывисто.
— Максимушка, — сказал он, — на кого же я денежки-то копил? На кого тружусь и работаю? Не
уезжай от меня, останься со мною. Ты еще молод, не поспел еще в ратный строй. Не
уезжай от меня! Вспомни, что я тебе
отец! Как посмотрю на тебя, так и прояснится на душе, словно царь меня похвалил или к руке пожаловал, а обидь тебя кто, — так, кажется, и съел бы живого!
Через неделю Алексей Степаныч взял отпуск, раскланялся с Софьей Николавной, которая очень ласково пожелала ему счастливого пути, пожелала, чтобы он нашел родителей своих здоровыми и обрадовал их своим приездом, — и полный радостных надежд
от таких приятных слов, молодой человек
уехал в деревню, к
отцу и матери.
— Что ж, так и
уезжаешь? Хоть подари чтò на память,
отец мой. Флинту-то подари. Куды тебе две, — говорил старик, всхлипывая
от искренних слез.
Перед обедом приезжал прощаться Панауров. Юлии неудержимо захотелось домой на родину; хорошо бы
уехать, думала она, и отдохнуть
от семейной жизни,
от этого смущения и постоянного сознания, что она поступила дурно. Решено было за обедом, что она
уедет с Панауровым и погостит у
отца недели две-три, пока не соскучится.
Был еще у Маякина сын Тарас, но имя его не упоминалось в семье; в городе было известно, что с той поры, как девятнадцатилетний Тарас
уехал в Москву учиться и через три года женился там против воли
отца, — Яков отрекся
от него.
Игнат рано утром
уезжал на биржу, иногда не являлся вплоть до вечера, вечером он ездил в думу, в гости или еще куда-нибудь. Иногда он являлся домой пьяный, — сначала Фома в таких случаях бегал
от него и прятался, потом — привык, находя, что пьяный
отец даже лучше, чем трезвый: и ласковее, и проще, и немножко смешной. Если это случалось ночью — мальчик всегда просыпался
от его трубного голоса...
Бабушка не могла
уехать из Петербурга в Протозаново так скоро, как она хотела, — ее удержала болезнь детей.
Отец мой, стоя на крыльце при проводах Функендорфов, простудился и заболел корью, которая
от него перешла к дяде Якову. Это продержало княгиню в Петербурге около месяца. В течение этого времени она не получала здесь
от дочери ни одного известия, потому что письма по уговору должны были посылаться в Протозаново. Как только дети выздоровели, княгиня, к величайшему своему удовольствию, тотчас же
уехала.
Чтобы спасти себя
от этого соблазна, она решилась
уехать в Петербург, к
отцу.
Она совершенно разошлась с
отцом в убеждениях, сошлась с одним господином, тоже отказавшимся
от аристократических предрассудков, и оба они
уехали в Америку.
Нина. Я чувствовала, что мы еще увидимся. (Возбужденно.) Борис Алексеевич, я решила бесповоротно, жребий брошен, я поступаю на сцену. Завтра меня уже не будет здесь, я ухожу
от отца, покидаю все, начинаю новую жизнь… Я
уезжаю, как и вы… в Москву. Мы увидимся там.
В самой отдаленной и даже темной комнате, предназначенной собственно для хранения гардероба старухи, Юлия со слезами рассказала хозяйке все свое горькое житье-бытье с супругом, который, по ее словам, был ни более ни менее, как пьяный разбойник, который, конечно, на днях убьет ее, и что она, только не желая огорчить папеньку, скрывала все это
от него и
от всех; но что теперь уже более не в состоянии, — и готова бежать хоть на край света и даже ехать к папеньке, но только не знает, как это сделать, потому что у ней нет ни копейки денег: мерзавец-муж обобрал у ней все ее состояние и промотал, и теперь у ней только брильянтовые серьги, фермуар и брошки, которые готова она кому-нибудь заложить, чтоб только
уехать к
отцу.
Выйдя из Правоведения десятым классом и получив
от отца деньги на обмундировку, Иван Ильич заказал себе платье у Шармера, повесил на брелоки медальку с надписью: respice finem, [Предвидь конец,] простился с принцем и воспитателем, пообедал с товарищами у Донона и с новыми модными чемоданом, бельем, платьем, бритвенными и туалетными принадлежностями и пледом, заказанными и купленными в самых лучших магазинах,
уехал в провинцию на место чиновника особых поручений губернатора, которое доставил ему
отец.
Иван Михайлович. Потом поедете вы к нему.
Отец с матерью, как водится, не поедут. У него, должно быть, чай будет… так, знаешь, конфекты там, фрукты для барышень, ну, бульончик в чашечках, рыба, что-нибудь на холостую ногу… Разумеется, шампанского там выпьете… Потом ко мне ужинать и провожать (
от меня
уедут). Поужинаем, выпьем за здоровье молодых. (Уж какая мадера! венгерское! еще
отец из кампании привез — сорок пять лет!)… Подвезут карету… уложат приданое… благословим, и поедут с богом за границу.
Осенью мы долго, долго, до ранних черных вечеров и поздних темных утр заживались в Тарусе, на своей одинокой — в двух верстах
от всякого жилья — даче, в единственном соседстве (нам — минуту сбежать, тем — минуту взойти) реки — Оки («Рыбы мало ли в реке!»), — но не только рыбы, потому что летом всегда кто-нибудь тонул, чаще мальчишки — опять затянуло под плот, — но часто и пьяные, а часто и трезвые, — и однажды затонул целый плотогон, а тут еще дедушка Александр Данилович умер, и мать с
отцом уехали на сороковой день и потом остались из-за завещания, и хотя я знала, что это грех — потому что дедушка совсем не утонул, а умер
от рака —
от рака?
В понедельник утром, когда он еще лежал в постели, ему доложили о приходе
отца Якова. Вставать ему не хотелось, и он велел сказать, что его нет дома. Во вторник
уехал он на съезд и, вернувшись в субботу, узнал
от прислуги, что без него ежедневно приходил
отец Яков.
— Чтоб он околел, твой казак! Отстань ты
от меня, холера, со своим казаком вонючим, а то я к
отцу уеду!
Уездные врачи (которых тогда было по одному на уезд) делали только судебные «вскрытия», а лечить больных времени не имели;
отец мой обладал «Лечебником штаб-доктора Егора Каменецкого», но не имел дара лечить; матушка боялась заразы, а француз-доктор, женатый на нашей богатой соседке, бывшей княгине Д*, еще в самом начале голодного года покинул жену и
уехал от снежных сугробов России на свою цветущую родину, а оттуда в палящие степи Африки, где охотился на львов вместе с Клодом Жераром.
—
Уехала? По письму, должно быть. Письмо к ней недавно было послано
от домашних с эстафетой.
Отец у нее при смерти, — молвила Аграфена Петровна.
Забыта была тетя Родайка,
от которой она отбилась в толпе y собора… Забыто на миг тяжелое разочарование невозможности
уехать к себе на родину… Только и было сейчас думы, что о Нем, Государе, Державном
Отце могучей страны и о самой стране, о милой России, которой она, Милица, теперь же, не задумываясь ни на минуту, отдала бы жизнь… О, если бы она могла умереть за них обоих, если б могла!
— Она нас чурается, а не мы ее. Однако с попечителем ее — слыхали, чай, на ярмарке — с богатеем Кашедаевым, встречались и беседовали… Он им и богадельню возвел на дворе молельни. Если поинтересуетесь,
отец эконом познакомит вас с миссионером из бывших старообрядцев; поди, он еще не
уехал вверх по Волге на собеседование… Проще к становому заехать: он вам даст
от себя рекомендацию к одному из начетчиков. Они с полицией нынче в ладах живут, — прибавил настоятель, тонко усмехнувшись.
Мое юношеское любовное увлечение оставалось в неопределенном status quo. Ему сочувствовала мать той еще очень молодой девушки, но
от отца все скрывали. Семейство это
уехало за границу. Мы нередко переписывались с согласия матери; но ничто еще не было выяснено. Два-три года мне нужно было иметь перед собою, чтобы стать на ноги, найти заработок и какое-нибудь"положение". Даже и тогда дело не обошлось бы без борьбы с
отцом этой девушки, которой тогда шел всего еще шестнадцатый год.
Ей не было и двух лет, когда ее мать, русская красавица из хорошей фамилии, увлекшаяся французом-танцором,
отцом Маргариты, и вышедшая за него замуж без дозволения родителей,
уехала от него с другим избранником сердца, оставив дочь на руках
отца.
Николай Леопольдович быстро смекнул, что она говорит дело и
уехал от нее в самом деле совершенно спокойно. Визит к нему на другой день князя Виктора с просьбой достать денег не был, таким образом, для него неожиданностью. Он обещался похлопотать, и через несколько дней заем этот был совершен через контору знакомого нам Андрея Матвеевича Вурцеля. Князь Гарин выдал векселей на сто пятьдесят тысяч, сроком на шесть месяцев, и подписался на них «по доверенности
отца».
— Да, я узнала об этом гораздо позднее. Дело было в том, что мы должны были жить только на доходы с имения.
Отец стал бывать дома еще реже, а когда приезжал, был мрачен и рассеян и скоро
уезжал опять. Мать моя с каждым днем становилась бледнее и плоше. Она старалась скрыть
от меня свое горе. Но наконец ей стало не под силу. Она делалась все слабее и слабее. У нее открылась чахотка, и когда мне исполнилось девятнадцать лет, она умерла, а, умирая, все звала меня, называя всевозможными ласковыми именами.
Он погнался за ними, догнал их на одной из ближайших станций
от Петербурга и под угрозой воротить дочь
отцу и предать суду учителя, отобрал капитал, оставив влюбленным пятнадцать тысяч, с которыми они и
уехали за границу, где и обвенчались…
Когда
отец мой, спасая себя
от царского гнева,
уехал из столицы и нашел себе приют в Тверском Отрочьем монастыре, он взял меня с собою…
Он погнался по следам влюбленной парочки, догнал ее на одной из ближайших станций
от Петербурга и под угрозой вернуть дочь к
отцу и предать суду, отобрал капитал, оставив влюбленным десять-пятнадцать тысяч, с которыми они
уехали за границу, где и обвенчались.
— Нет, знает… По моему совету он
уехал в Петербург и спросил у своего приемного
отца, не взял ли тот какие-нибудь бумаги о его рождении, когда увез его
от его умирающей матери…
По сообщению графа, Ольга Ивановна
уехала из Петербурга в Москву, вероятно, к родителям, так как вскоре после ее бегства ее
отец отказался
от места управляющего в Отрадном и переехал на жительство в первопристольную столицу.
Рано лишившись
отца и матери, он, по выходе из шляхетского корпуса, недолго прослужил в Петербурге в одном из гвардейских полков, вышел в отставку и
уехал за границу, где при самой широкой жизни не мог не только истратить колоссального, доставшегося ему
от родителей состояния, но не в силах был тратить всего годового дохода.
Овдовев этой женой и получив
от ее
отца тысячонок пятнадцать, я
уехал вниз по матушке по Волге и поселился под именем отставного флотского лейтенанта Новикова в Астрахани.
Сын его
от первого брака еще ребенком остался в Варшаве у родственников, а после ссылки
отца, когда вырос и возмужал,
уехал в Англию, сделавшись эмигрантом.
Вот вопрос, который мучил всю дорогу Николая Герасимовича
от родительского дома, откуда он
уехал, как и предполагал, на другой день возвращения из Москвы
отца, до станции железной дороги и по железной дороге вплоть до Петербурга.
В это время умер мой
отец, и мне осталось после него небольшое именьице в Кременном уезде Волынской губернии. Эта смерть
отца и отъезд мой из Одессы меня немного отрезвили. Я понял, что возвращаться мне в Одессу и в ту среду, в которой я погряз, не следует, так что по ликвидации моих дел и продажи имения доставшегося мне
от отца, я
уехал жить в Киев. Но в Киеве вместо того, чтобы остепениться и начать новую жизнь, я снова предался кутежам и разгулу, так что отцовского наследства хватило мне не на долго.
—
Уедем, Мира, отсюда!
Уедем сейчас обратно к
отцу! Умчимся в родное наше королевство! Что тебе чужой народ, Мира! Не хочет он подчиняться поставленным тобою сановникам, так уйди
от него. У нашего царя-батюшки достаточно богатства, достаточно дворцов, и там ты так же весело жить будешь, как и здесь.
Генерал по доброте и простоте тоже был не хуже француза, но, кроме того, он был и человек могущественный и устроил всех четырех ребятишек Зинаиды Павловны, а зато и его дитя было прекрасно выкормлено, но незадолго перед тем временем, когда ребенка надо было отнимать
от груди, генеральша
уехала в Ниццу к больному
отцу, а генерал сам наблюдал за порядком в детской, и результатом этого вышло, что бедная Зинаида Павловна опять пострадала, подпав своей ужасной судьбе, которая не хотела дозволить, чтобы ей хоть что-нибудь сошло без последствий.
Он с ужасом искал и не находил в себе ни раскаяния в том, что он раздражил
отца, ни сожаления о том, что он (в ссоре в первый раз в жизни)
уезжает от него.