Неточные совпадения
И
умирать мне
из-за этакой дряни?» — «Этого я не говорю… а только оставайтесь здесь».
Но во всяком случае мне всего удивительнее и даже огорчительнее, если только можно так выразиться грамматически, что вы, молодой человек, и того даже не умели понять, что Лизавета Прокофьевна теперь осталась с вами, потому что вы больны, — если вы только в самом деле
умираете, — так сказать, из сострадания,
из-за ваших жалких слов, сударь, и что никакая грязь ни в каком случае не может пристать к ее имени, качествам и значению…
Из-за отца и в девках осталась, а когда старик
умрет, тогда и деваться будет некуда.
Налетов. Помогите хоть вы мне как-нибудь. Сами согласитесь, за что я тут страдаю? ну,
умерла девка, ну, и похоронили ее: стоит ли
из-за этого благородного человека целый год беспокоить! Ведь они меня с большого-то ума чуть-чуть под суд не отдали!
Ежели вы спросите: «куда ранен?» носильщики сердито, не поворачиваясь к вам, скажут: в ногу или в руку, ежели он ранен легко; или сурово промолчат, ежели
из-за носилок не видно головы, и он уже
умер или тяжело ранен.
— А вот увидишь. Недавно воротилась сюда
из-за границы молодая вдова, Юлия Павловна Тафаева. Она очень недурна собой. С мужем я и Сурков были приятели. Тафаев
умер в чужих краях. Ну, догадываешься?
— Уж коли ты хочешь все знать, так я могу и ответ дать. Жила я тут, покуда сын Павел был жив;
умер он — я и уезжаю. А что касается до сундуков, так Улитка давно за мной по твоему приказанью следит. А по мне, лучше прямо сказать матери, что она в подозрении состоит, нежели, как змея,
из-за чужой спины на нее шипеть.
Много говору наделало в городе это происшествие. Судили и сравнивали. Люлькина жалели, говорили: по крайней мере, благородно покончил! Об Кукишеве отзывались: аршинником родился, аршинником и
умрет! А об Анниньке и Любиньке говорили прямо, что это — «они», что это — «
из-за них» и что их тоже не мешало бы засадить в острог, чтобы подобным прощелыгам впредь неповадно было.
Сатин.
Из-за родной сестры… Однако — ты отвяжись! Я не люблю, когда меня расспрашивают… И… всё это было давно… Сестра —
умерла… уже девять лет… прошло… Славная, брат, была человечинка сестра у меня!..
По отъезде мужа снова из дому, княгиня осталась в совершенном отчаянии:
из-за нее человек с ума сходил, мог
умереть, наконец!
Все прежние планы в голове барона мгновенно изменились, и он прежде всего вознамерился снискать расположение Анны Юрьевны, а потом просить ее руки и сердца; она перед тем только получила известие
из-за границы, что муж ее
умер там.
Я помню, как папенька враждовал с дяденькой
из-за того, что последний умел"сыскать"в слепенькой бабеньке, и как мы, дети, ложась на ночь в свои кроватки, долго рассуждали: скоро ли
умрет слепенькая бабенька и успеет ли она оставить духовную в пользу дяденьки?
И теперь она хотела только одного: объяснить людям и доказать им точно, что она не героиня, что
умирать вовсе не страшно и чтобы о ней не жалели и не заботились. Объяснить им, что она вовсе не виновата в том, что ее, молоденькую, незначительную, подвергают такой смерти и поднимают
из-за нее столько шуму.
Ведь
умирал же человек
из-за того, что его милая поцеловала своего милого, и никто не находил диким, что эта смерть называлась разрешением драмы.
Савелий глухо молчал и все отвертывался от Мишки: его заедала мысль,
из-за чего он сделался предателем. Совестно было своего же сообщника, а уж про других людей и говорить нечего… И Мишку сейчас Савелий ненавидел, как змея-искусителя. Но когда Мишка стал прощаться с ним, точно собрался
умирать, Савелий поотмяк.
Большая часть тех, которые не
умерли во младенчестве
из-за небрежения старших, погибала в раннем возрасте, среди изнурительных работ и беспорядочной жизни на фабрике.
— Никакого обмана нет — это ошибкой подкралось. Остальное вы сами знаете. Слово «подкралось» так вдруг лишило меня рассудка, что я наделал все, что вы знаете. Я их прогнал, как грубиян. И вот теперь, когда я все это сделал — открыл в себе татарина и разбил навсегда свое семейство, я презираю и себя, и всю эту свою борьбу, и всю возню
из-за Никитки: теперь я хочу одного —
умереть! Отец Федор думает, что у меня это прошло, но он ошибается: я не стану жить.
Осенью мы долго, долго, до ранних черных вечеров и поздних темных утр заживались в Тарусе, на своей одинокой — в двух верстах от всякого жилья — даче, в единственном соседстве (нам — минуту сбежать, тем — минуту взойти) реки — Оки («Рыбы мало ли в реке!»), — но не только рыбы, потому что летом всегда кто-нибудь тонул, чаще мальчишки — опять затянуло под плот, — но часто и пьяные, а часто и трезвые, — и однажды затонул целый плотогон, а тут еще дедушка Александр Данилович
умер, и мать с отцом уехали на сороковой день и потом остались
из-за завещания, и хотя я знала, что это грех — потому что дедушка совсем не утонул, а
умер от рака — от рака?
— Не пойму я братца! — жаловалась на него матушка. — Каждый день нарочно для него режем индейку и голубей, сама своими руками делаю компот, а он скушает тарелочку бульону да кусочек мясца с палец и идет
из-за стола. Стану умолять его, чтоб ел, он воротится к столу и выпьет молочка. А что в нем, в молоке-то? Те же помои!
Умрешь от такой еды… Начнешь его уговаривать, а он только смеется да шутит… Нет, не нравятся ему, голубчику, наши кушанья!
Ругался мир ругательски, посылал ко всем чертям Емельяниху, гроб безо дна, без покрышки сулил ей за то, что и жить путем не умела и померла не путем: суд по мертвому телу навела на деревню… Что гусей было перерезано, что девок да молодок к лекарю да к стряпчему было посылано, что исправнику денег было переплачено!
Из-за кого ж такая мирская сухота?
Из-за паскуды Емельянихи, что не умела с мужем жить, не умела в его делах концы хоронить, не умела и
умереть как следует.
То, что
умирает, отчасти причастно уже вечности. Кажется, что умирающий говорит с нами
из-за гроба. То, что он говорит нам, кажется нам повелением. Мы представляем его себе почти пророком. Очевидно, что для того, который чувствует уходящую жизнь и открывающийся гроб, наступило время значительных речей. Сущность его природы должна проявиться. То божественное, которое находится в нем, не может уже скрываться.
Ради чего он подвергается опасности, употребляя невероятные усилия, чтобы не показать перед поручиком Робеном и перед другими, что ему, Ашанину, очень жутко и не хочется
умереть, да еще
из-за чужого дела, вдобавок ему несимпатичного?
— Ведь вот, господа, пришли вы сюда, шумите… А
из-за чего? Вы говорите, народ помирает. Ну, а рассудите сами, кто в этом виноват. Говорил я вам сколько раз: поосторожнее будьте с зеленью, не пейте сырой воды. Ведь кругом ходит зараза. Разорение вам какое, что ли, воду прокипятить? А поди ты вот, не хотите. А как схватит человека, — доктора виноваты. Вот у меня недавно один
умер: шесть арбузов натощак съел! Ну скажите, кто тут виноват? Или вот с водкой: говорил я вам, не пейте водки, от нее слабеет желудок…
Вечером Катя одиноко сидела на скамеечке у пляжа и горящими глазами смотрела в вольную даль моря. Крепкий лед, оковывавший ее душу, давал странные, пугавшие ее трещины. Она вспомнила, как ее охватило страстное желание остаться там, где люди, среди бодрящей прохлады утра, собирались бороться и
умирать. И она спрашивала себя: если бы она верила в их дело, отступилась ли бы она от него
из-за тех злодейств, какие сегодня видела?
Моя кузина С.Л.Баратынская, урожденная Боборыкина, с которой у нас оборвалась переписка
из-за романа"Жертва вечерняя", тем временем
умерла в чахотке. Ее муж скоропостижно
умер в вагоне, вернувшись из Москвы, и хотя в их браке не было особенной нежности, но это так на нее подействовало, что она вдруг бросила светскую жизнь, заперлась дома, стала читать серьезные книжки и нажила скоротечный туберкулез.
Эдмунд при этом говорит, что, видно, сестры сильно любили его, так как одна отравилась, а другая потом убилась
из-за него, и при этом признается, что он велел убить Лира и повесить Корделию в тюрьме, представив ее смерть самоубийством, но теперь желает остановить это дело, и, сказав это,
умирает.
— Хоть бы ты
умерла! Я тебя ненавижу, ты дармоедка, ты бесполезная старуха, злая, вредная, дрянь! Без тебя на мои сорок пять рублей я жила бы хорошо, я была бы невестой для всякого молодого человека, а с тобой я пропадаю. Ты пола подмести не умеешь, ты скатерти постлать не умеешь, только стаканы моешь.
Из-за тебя я кухарку держу, и чтоб ты сдохла, дрянь!
— Повторяю вам, что он с восторгом откроет вам свои объятия и благословит вас… и день, когда вы вернетесь… Он выгнал вас под влиянием вспышки своего необузданного характера… и столько лет страдает
из-за этого… Простите ему. Он ведь молился на вас, он думал, что любовь к вам
умерла, а она никогда не покидала его сердце. Разве может в сердце отца погаснуть любовь к его детищу? Никогда!
Господи боже мой,
из-за грошового мужского увлечения она стригла себе волосы, бросала семью,
умирала на чужбине…
— О, этой певице я бы с наслаждением выцарапала глаза.
Из-за нее мне пришлось чуть не
умереть от скуки. Я ни за что не хотела выходить, пока не приедете вы, и оттягивала с минуты на минуту мой номер, чуть не опоздала. А вы, граф, напрасно не приехали, и именно вчера.
Вышел рано. На душе хорошо, радостно. Чудное утро, солнце только вышло
из-за деревьев, роса блестит и на траве, и на деревьях. Все мило, и все милы. Так хорошо, что
умирать не хочется. Точно, не хочется
умирать. Пожил бы еще в этом мире, с такой красотой вокруг и радостью на душе. Ну, да это не мое дело, а хозяина…
И как мне жаль, что он
умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкой, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов, громко кричали, пели; но
из-за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен.