Неточные совпадения
В быстрой смене
шумных дней явился на два-три часа Кутузов. Самгин столкнулся с ним на
улице, но не узнал его в человеке, похожем на деревенского лавочника. Лицо Кутузова было стиснуто меховой шапкой с наушниками, полушубок на груди покрыт мучной и масляной коркой грязи, на ногах — серые валяные сапоги, обшитые кожей. По этим сапогам Клим и вспомнил, войдя вечером к Спивак, что уже видел Кутузова у ворот земской управы.
На
улице было людно и шумно, но еще
шумнее стало, когда вышли на Тверскую. Бесконечно двигалась и гудела толпа оборванных, измятых, грязных людей. Негромкий, но сплошной ропот стоял в воздухе, его разрывали истерические голоса женщин. Люди устало шли против солнца, наклоня головы, как бы чувствуя себя виноватыми. Но часто, когда человек поднимал голову, Самгин видел на истомленном лице выражение тихой радости.
Шумнее и
шумнее раздавались по
улицам песни и крики. Толпы толкавшегося народа были увеличены еще пришедшими из соседних деревень. Парубки шалили и бесились вволю. Часто между колядками слышалась какая-нибудь веселая песня, которую тут же успел сложить кто-нибудь из молодых козаков. То вдруг один из толпы вместо колядки отпускал щедровку [Щедровки — песенки, распевавшиеся молодежью в канун Нового года.] и ревел во все горло...
То же самое было и на Живодерке, где помещался «Собачий зал Жана де Габриель». Населенная мастеровым людом, извозчиками, цыганами и официантами,
улица эта была весьма
шумной и днем и ночью. Когда уже все «заведения с напитками» закрывались и охочему человеку негде было достать живительной влаги, тогда он шел на эту самую
улицу и удовлетворял свое желание в «Таверне Питера Питта».
Никогда не были так шумны московские
улицы, как ежегодно в этот день. Толпы студентов до поздней ночи ходили по Москве с песнями, ездили, обнявшись, втроем и вчетвером на одном извозчике и горланили. Недаром во всех песенках рифмуется: «спьяна» и «Татьяна»! Это был беззаботно-шумный, гулящий день. И полиция, — такие она имела расчеты и указания свыше, — в этот день студентов не арестовывала. Шпикам тоже было приказано не попадаться на глаза студентам.
Много лет на глазах уже вошедшего в славу «Эрмитажа» гудел пьяный и
шумный «Крым» и зловеще молчал «Ад», из подземелья которого не доносился ни один звук на
улицу.
Среди
шумной толпы он проходит брезгливо, точно пробирается по грязной
улице; глаза его бегают сердито и чутко: ищут Дитяткевича, чтобы тот проложил ему дорогу.
Мне кажется, что в доме на Полевой
улице дед жил не более года — от весны до весны, но и за это время дом приобрел
шумную славу; почти каждое воскресенье к нашим воротам сбегались мальчишки, радостно оповещая
улицу...
Это меня не очень огорчало, я уходил и до конца уроков шатался по грязным
улицам слободы, присматриваясь к ее
шумной жизни.
Вот посреди
улицы, перебирая короткими ногами и широко разгоняя грязь, бежит — точно бочка катится — юродствующий чиновник Черноласкин, а за ним
шумной стаей молодых собачонок, с гиком и свистом, мчатся мальчишки, забегают вперёд и, хватая грязь, швыряют ею в дряблые, дрожащие щёки чиновника, стараясь попасть в его затравленные, бессильно злые глаза.
Крикливый, бойкий город оглушал, пестрота и обилие быстро мелькавших людей, смена разнообразных впечатлений — всё это мешало собраться с мыслями. День за днём он бродил по
улицам, неотступно сопровождаемый Тиуновым и его поучениями; а вечером, чувствуя себя разбитым и осовевшим, сидел где-нибудь в трактире, наблюдая приподнятых,
шумных, размашистых людей большого города, и с грустью думал...
Между тем уж совсем стемнело;
улица вдруг опустела, во всех окнах замелькали огни. Козелкову представилось, что в этих домах теперь обедают; что там
шумным потоком льется беседа, что там кто-нибудь что-нибудь нашептывает и кто-нибудь эти нашептыванья выслушивает…
Приступом, что ли, взяли вчера этот город, мор, что ли, посетил его — ничего не бывало: жители дома, жители отдыхают; да когда же они трудились?..» И Бельтов невольно переносился в
шумные, кипящие народом
улицы других городков, не столько патриархальных и более преданных суете мирской.
Шумною толпой выбегают ребятишки на побелевшую
улицу; в волоковые окна выглядывают сморщенные лица бабушек; крестясь или радостно похлопывая рукавицами, показываются из-за скрипучих ворот отцы и старые деды, такие же почти белые, как самый снег, который продолжает валить пушистыми хлопьями.
Его всё занимает: цветы, густыми ручьями текущие по доброй земле, ящерицы среди лиловатых камней, птицы в чеканной листве олив, в малахитовом кружеве виноградника, рыбы в темных садах на дне моря и форестьеры на узких, запутанных
улицах города: толстый немец, с расковырянным шпагою лицом, англичанин, всегда напоминающий актера, который привык играть роль мизантропа, американец, которому упрямо, но безуспешно хочется быть похожим на англичанина, и неподражаемый француз,
шумный, как погремушка.
Пришла осень, как всегда, тихая и тоскливая, но люди не замечали её прихода. Вчера дерзкие и
шумные, сегодня они выходили на
улицы ещё более дерзкими.
Со двора и с
улицы в открытые окна смотрят горожане, десятки голов шевелятся в синем воздухе, поминутно сменяясь одна другою; открытые рты шепчут, шипят, кричат; окна кажутся мешками, из которых эти
шумные головы сейчас покатятся в комнату, как арбузы.
Молодожёны, истомлённые бессонными ночами и усталостью, безвольно, напоказ людям плавали по
улицам среди пёстрой,
шумной, подпившей толпы, пили, ели, конфузились, выслушивая бесстыдные шуточки, усиленно старались не смотреть друг на друга и, расхаживая под руку, сидя всегда рядом, молчали, как чужие. Это очень нравилось Матрёне Барской, она хвастливо спрашивала Илью и Ульяну...
Теперь он ходил по
улицам, как отчужденный, как отшельник, внезапно вышедший из своей немой пустыни в
шумный и гремящий город.
Как муравьи, поднявшиеся на задние ножки, расходились по
улицам прихожане, и
шумной ватагой, стуча деревянными ступеньками, как клавишами, на колокольню взбегали веселые стрельцы, прогоняли криком пугливых голубей, и кто-нибудь хватался за веревку большого спокойного колокола.
Голос
улицы не проникал в клинику сквозь двойные рамы, но когда по утрам в палате открывали большую откидную фортку — внезапно, без переходов, врывался в нее пьяно-веселый и
шумный крик воробьев.
Опустив голову, бедняк безмолвно протащился в сени, преследуемый
шумною толпой, которая чуть не сшибла с ног его вожаков, ругавшихся на все бока; но когда его вывели на
улицу, когда неумолимый дождь начал снова колотить его в бока и спину, когда студеные лохмотья рубашки, раздуваемые свирепым ветром, начали хлестать в его изнуренную грудь, старик поднял голову, и помертвелые уста его невнятно прошептали о пощаде; но яростное завывание бури заглушало слова страдальца, и его повлекли прямо к околице.
Брожу ли я вдоль
улиц шумных,
Вхожу ль во многолюдный храм,
Сижу ль меж юношей безумных,
Я предаюсь моим мечтам.
По крайней мере, на какой-то
шумной площади Я ощутил явный запах родственников, а вскоре Я получил твердое убеждение, что по этим
улицам Я уже ходил когда-то сам.
Христя еще стояла на пороге и все смотрела ему вслед. Мне казалось, что она тихо и неутешно плакала, и я все хотел к ней подойти, и не решался; а в это время невдалеке за углом послышались голоса какой-то большой
шумной компании, и на
улице показалось несколько молодых людей, в числе которых я с первого же раза узнал Пенькновского. Он был очень весел — и, заметив в калитке женское платье Христи, кинулся к ней с словами...
Шумные толпы залили
улицы.
В сумерках шел я вверх по Остроженской
улице. Таяло кругом, качались под ногами доски через мутные лужи. Под светлым еще небом черною и тихою казалась мокрая
улица; только обращенные к западу стены зданий странно белели, как будто светились каким-то тихим светом. Фонари еще не горели. Стояла тишина, какая опускается в сумерках на самый
шумный город. Неслышно проехали извозчичьи сани. Как тени, шли прохожие.
Весь этот день переживался мною бесконечное число раз, пока я стремительно неслась по
шумным петербургским
улицам к себе в Кузнечный.
Лишь только увидали на
улицах вспеленутого малютку с ужасной бородой, встречные, поперечные, торговавшие, работавшие, все бросились к ней и составили
шумную, веселую процессию.
Эту надежду поддерживала и одухотворяла любимая и любящая женщина Мадлен де Межен, променявшая свой роскошный отель
шумного Парижа на скромную квартирку на уединенной
улице тихого Брюсселя.
Позже всего дошли слухи до города — словно больно и трудно им было продираться сквозь каменные стены по
шумным и людным
улицам. И какие-то голые, ободранные, как воры, пришли они — говорили, что кто-то себя сжег, что открылась новая изуверская секта. В Знаменское приехали люди в мундирах, ничего не нашли, а дома и бесстрастные лица ничего им не сказали, — и они уехали обратно, позвякивая колокольцами.
И эти люди напоминали Павлу о сотнях других людей, об учителях и товарищах, о
шумных и людных
улицах, по которым ходят женщины, и о том — самом для него тяжелом и страшном, — о чем хочется забыть и не думать.