Тайга заберет тебя

Александра Косталь (2024)

Варя с семьей переезжает с Черноморского побережья в северный поселок, потерянный среди тайги и снега. Последняя надежда для ее больного брата это смена климата, но чем дольше они там, тем яснее становится — мать рассчитывает вовсе не на традиционную медицину. Варю начинают мучить кошмары, а брата Славу преследовать страшное существо из тайги, к которому он медленно привязывается, что пугает сестру все сильнее. Каждые двенадцать лет здесь пропадают дети, но никто не хочет бить тревогу, кроме самой Вари. Ее считают сумасшедшей, в то время как волосы на голове Славы седеют, а глаза теряют цвет — совсем как у чудовищ, что приходят из леса. Варя не собирается просто отдавать брата нечисти и пойдет на все, чтобы не допустить этого. Но у тайги свои планы, которые не узнать и не предвидеть никому из живых.

Глава 6. Мой папа

Ночью Варя почти не спала. Постоянно просыпалась, вскакивая на кровати, вставала и шла к двери Славы, чтобы заглянуть через щель и удостовериться в том, что он в порядке. Она сбилась со счета, сколько раз выходила, а в какой-то момент поняла, что то же самое действие преследует ее и во сне.

Ей не нравилось ничего из того, что происходило. И она понятия не имела, что с этим делать.

— Нужно уезжать, — вслух подумала Варя, сидя на кровати и гипнотизируя часы.

Те показывали половину пятого.

Поняв, что уснуть сегодня не выйдет, она спустилась на кухню, но и там на жестком стуле скоро стало неудобно сидеть, поэтому ноги повели в гостиную.

Родители хранили старые фотографии в вельветовых альбомах, из которых те часто выпадали, и некоторые из них потерялись. Но Варя хорошо помнила, что еще черно-белые, выцветшие снимки мамы в шубке и шерстяном платке, повязанном крест на крест под плечами среди собак, она точно видела среди них. Возможно, и дедовские сохранились.

Ее голову все никак не хотели покидать мысли о мамином рассказе. Особенно после того, как уже четверть Славиной головы поседела. Если у дедушки были такие же проблемы, может быть, соседи здесь и не причем? Варя уже не была уверена, где сон, а где реальность, и допускала мысль, что могла перепутать одно с другим. Возможно, никакого удара ножом и не было, и это ей лишь приснилось?

Она немного почитала в интернете, но так и не нашла причин подобного. Волосы седеют в луковице, и видно их становится только со временем, когда те отрастают — Славины же теряли цвет буквально на глазах. Будто их в самом деле покрасили.

Отношения с братом у Вари неожиданно наладились. Он больше не вырывал руку, не отвергал объятий и снова очаровательно ей улыбался. Только глаза почему-то казались ей абсолютно чужими.

Стараясь ступать тихо, Варя прокралась мимо лестницы в гостиную, наощупь включая свет. Напротив телевизора стоял длинный дерматиновый диван, способный вместить всю семью, вдоль оставшейся стены тянулся шкаф-купе с почти полностью стеклянными створками. В нем хранились документы, фотографии и другие сверх важные вещи, которыми почти никогда не пользовались.

Одна из створок заедала, и отец все никак не мог ее починить. Та издала протяжный скрип, и Варя замерла, прислушиваясь. Удостоверившись, что никто не проснулся, она залезла на стул и стала перебирать документы, занимающие почти всю верхнюю полку. Здесь были и свидетельства о рождении и браке, и паспорта родителей, отцовский военный билет, второй комплект ключей от его машины и мамино золото в шкатулке.

Если тайник найдут, то у семьи Карасевых не останется ничего.

Наконец, под стопкой разрозненных папок Варя нашла вельветовый альбом. Ярко-оранжевого цвета, на обложке его была серебряная наклейка, но она стерлась, и узнать о содержании было невозможно. Варя прижала альбом к груди, аккуратно спускаясь со стула.

Половину дивана заняло содержимое полки, которое переместилось на него во время поисков, поэтому Варя плюхнулась с противоположного угла, устраиваясь поудобнее, и открыла альбом.

Маминых фотографий, цветных и черно-белых здесь было предостаточно — Варя пролистывала целые развороты от нетерпения. Наконец, начали появляться детские, и вот она уже нашла тот снимок с собаками, так хорошо запомнившийся. Варя посмотрела еще несколько, но, перевернув страницу, поняла, что дальше идут ее собственные детские фотографии.

— Быть не может! — потрясенно прошептала она, судорожно возвращаясь.

Пришлось идти сначала.

Листы были двойные, и Варя стала просматривать не только вставленные снимки, но и пространство между страницами на случай тайника. Альбом уже подошел к концу во второй раз, и Варя поднялась, собираясь бросить эту заведомо провальную идею, как прямо под ноги из-за обложки опустилась маленькая фотография.

То ли паспортная, то ли для какого-то другого документа. На ней был изображен мужчина, половину лица которого занимала длинная борода, а над ней располагался массивный нос и большие глаза. Лицо его обрамляли белые, едва заметные на потертом снимке короткие волосы.

Варя перевернула фотографию, в надежде найти хоть какую-то подпись, но увидела лишь дату снимка, год которой стерся от времени.

Двадцатое февраля.

***

На улице было так же темно и холодно, как и всегда. Варе казалось, она сама с каждым днем все сильнее впадает в спячку, и утро с вечером оказываются неотличимы друг от друга. Она постоянно терла глаза от усталости, почти не спала по ночам и совершенно забросила учебу. Все мысли были о Славе.

— Врач сказал, что это может быть еще один сбой мозга, — шепотом сообщила мать, присаживаясь напротив следующим утром. — Господи, неужели Слава повторяет судьбу отца? В жизни его в тайгу не пущу!

— Тогда тайга придет к нам, — тоскливо заключила Варя, кусая от волнения губы. — Может, мы переедем обратно? Весь сбой начался именно здесь.

Мама покачала головой.

— На оставшиеся деньги сложно жить, не то, что куда-то переехать.

— Но этот дом стоит намного меньше, чем наш на побережье, который вы продали!

— Почти все, что осталось, ушло на то, чтобы выплатить кредиты и долги, которые накопились за время лечения Славы. Сейчас переезд мы не потянем.

Варя замолчала, мысленно решаясь на один из самых серьезных разговоров в своей жизни.

— У меня есть деньги.

Мать усмехнулась, отмахиваясь от нее. Но дочь была серьезнее, чем когда-либо, и при взгляде на нее веселье испарилось. Варя же сжимала под столом карту в кармане, боясь, что та выпадет даже через закрытую молнию.

— Откуда у тебя могут быть деньги? Ты же так и не пошла работать, а продолжаешь сидеть на моей шее, — устало заключила мать, прищуриваясь.

Варя откинулась на спинку стула, пряча взгляд. Она не понимала, почему чувствовала вину, однако та переполняла ее до дрожи в руках и заикания, даже мысленно.

— Бабушка отдала мне их перед смертью. Она копила на случай, если не смогу поступить на бюджет. Там хватит на переезд и первое время.

— И ты… ты… — не могла подобрать слов мать, мгновенно краснея и поднимаясь из-за стола, чтобы нависнуть над ним в угрожающей позе. Варя ожидала, что та разозлиться, но сейчас мать была просто вне себя от бешенства, словно родная дочь ее предала, тем, что сохранила подаренные ей деньги. — Ты все это время молчала? Когда мы так нуждались в этих деньгах? Когда мы брали кредиты и…

— Это мои деньги. Бабушка подарила их мне. Мы никогда не голодали, чтобы обращаться к ним, а с остальным вы с отцом справлялись.

Варя говорила тихо, пряча взгляд, и отлично слышала, как тяжело мама начинает дышать. Катастрофа надвигалась.

— Ах ты, неблагодарная эгоистка! Славе нужны были деньги на реабилитацию, мы с отцом едва концы с концами сводим все это время, а ты…

— А ты хотела слить эти деньги на какую-то знахарку! — вспылила Варя, тоже вскакивая и больше не собираясь сдерживать свой гнев. — Папа мне все рассказал! Это он не дал тебе их потратить!

— Так и иди к своему отцу, если он такой святой! — прошипела мать. — А Ирина не знахарка, она молитвами людей лечит. И она согласилась помочь совершенно бесплатно. Потому что сама столкнулась с такой болезнью у внучки. А твой отец бездушная скотина! Ему всегда было плевать на вас!

Дальше Варя не слышала. Она медленно отходила от кричащей матери, потрясенно открыв рот. Когда дар речи вернулся, Варя сглотнула, перебивая:

— Ты отдала Славу Ирине?.. Ты…

— Я единственная в этом доме, кому не все равно, что с ним будет! — стояла на своем мать, и с силой ударила по столешнице кухонным полотенцем. — И ему становится лучше! Молитвы работают, и уже неделю у Славы нет приступов!

— Да будьте прокляты вы обе! — взвизгнула Варя, и из глаз брызнули слезы. Боковым зрением она заметила, что из-за угла выглядывает перепуганный Слава с рюкзаком на плечах. Только он и помог ей вернуть самообладание. — Мы обсудим это вечером. Иначе Слава опоздает.

Мама закатила глаза.

— Здесь нечего обсуждать. Это мой сын. Не твой.

— Мой брат.

Варя развернулась, не дожидаясь ответа, и хлопнула кухонной дверью. Минута ей потребовалась, чтобы восстановить дыхание. Только после этого она махнула рукой, подзывая Славу и натягивая унты, куртку и шапку сама, помогая одеться и ему. Мать не вышла их проводить, и это было к лучшему — им следовало сбежать как можно скорее.

— Слав?

— М? — ответил он громко, так что даже хрустящий под ногами снег не помешал услышать его голос.

— А ты хотел бы вернуться домой, на юг?

Слава задумался, крепче сжимая Варину ладонь в шерстяной варежке. У нее сердце рухнуло в пятки и перестало биться на время его молчания. Но испуганно заколотилось сразу после слов:

— Наверное, нет.

— Почему? — пытаясь не выдать расстройства, спросила она. — Тебе что, не нравилось там?

Он кивнул.

— Нравилось. Но здесь лучше.

— Чем?

Варя отпустила его и закрыла калитку, одной рукой удерживая лопату. Она всегда стояла в прихожей, и мать не могла заметить, как дочь ее унесла. И отнюдь не для того, чтобы попытаться отыскать под метровым слоем снега мерзлую землю.

Вместо того, чтобы двинуться в сторону школы, Варя направилась к соседскому дому с лопатой наперевес. Только в одном его окне горел свет, и по занавескам поехали тени, складываясь в силуэт женщины с младенцем на руках.

— Варь…

— Держись за спиной.

Шагая по вытоптанной дорожке к воротам, Варя, наконец, знала, что должна делать. Больше списывать увиденное на сны и прятаться от реальности она не станет — именно эта старуха делает все, что происходит со Славой. И наверняка когда-то сделала с ее дедушкой.

А оставлять все как есть Варя точно не станет.

Замка она не нашла, поэтому ногой оттолкнула калитку так, что та ударилась о забор. Пес сразу же подскочил, скалясь и рыча, на что у Вари не дрогнул ни один мускул — только лопата оказалась закинута за спину, рискуя в любой момент полететь в пса.

— Молчать, — зашипела Варя, будто он мог ее понять.

Слава держался рядом, и она то и дело слышала, как тот шмыгает носом и ойкает, почти хватаясь за ее ногу, но сразу же отступает от стыда. Варя держала его позади себя, чтобы тот чувствовал защиту.

Она не могла объяснить, почему была уверена, что справиться со взрослой злой теткой, имея только лопату. Намного лучше для этого подошло бы ружье или пистолет, но дядя Леня остался на побережье, и другого оружия здесь было не найти. Отец хранил свое в сейфе, но вскрыть его Варя не смогла, как не пыталась угадать код. Едва она услышала о том, что ведьма сотворила со Славой, весь страх испарился, и даже лопата стала не такой бесполезной в ее глазах. Не важно, что или кто будет пытаться ее остановить — Варя ляжет костьми, но все исправит.

Пес пригнулся, продолжая рычать, но не встал на пути к дому. Варя прошла мимо, не поворачиваясь к нему спиной ни на мгновение, и лишь миновав место, доступное на цепи, толкнула тяжелую дверь.

— Хозяева дома? — гаркнула она, выставляя лопату острием перед собой.

В прихожей оказалось темно. Только тонкий луч теплого света полз по паркету, приглашая ступить внутрь. Дверь за спиной захлопнулась от ветра, отрезая путь к отступлению. В этот момент до ушей долетел высокий голосок:

— Спи-ко, ди-тя ми-ло, у сер-деч-ка близ-ко, спи да по-спи, боль-ше вы-рас-ти…

Он был столь нежен и ласков, будто пел не человек, а мяукала кошка, и только прислушавшись можно было различить слова. Полы тихо поскрипывали под шагами — тот, кто баюкал ребенка, медленно переступал с ноги на ногу, совершенно не заботясь о гостях.

Варя сделала шаг по направлению к двери, откуда доносилось пение, и Слава за спиной сделал то же самое. Она успела пожалеть, что взяла его с собой, хотя сначала это казалось хорошей идеей — выбить из Ирины то, что поможет все исправить, и сразу же применить на Славе. Вот только теперь, заглядывая в щель, Варя припомнила вид мертвого младенца и испугалась. Что может ждать их там? И сможет ли Слава спать после этого ночами?

И не сделает ли разозленная старуха подобного с ее братом, если даже собственную внучку не пощадила?

Колыбельная должна успокаивать и помогать заснуть, но от пения Ирины Варя чувствовала лишь нарастающее беспокойство и ползущие под одеждой мурашки. Руки чуть тряслись, и лопата могла в любой момент выпасть из них.

Перехватившись крепче, Варя еще раз убедилась, что Слава держится позади, и толкнула лопатой дверь.

В детской было пусто.

Буквально пусто. Ни колыбели, ни шкафа, ни пеленального столика. Даже обои, светлые в розовый цветочек, были сорваны до голых бетонных стен. Пол потемнел, будто покрылся гарью от долгого пожара.

И в центре комнаты стояла Ирина с грязным, обугленным одеялом в руках, свернутым в треугольник. Она продолжала петь, прижимая его к груди, и Варя поняла, что ужасно боится увидеть Настеньку. Пусть лучше окажется, что сверток пуст.

— Бу-дет Лю-ба мол-цеть… — продолжала петь Ирина, покачиваясь по кругу.

Свет упал на ее голову, откуда до края свертка висела седая коса.

Варя перешагнула порог, не опуская своего оружия. Пение тянулось, и она открывала рот, хотя не могла вымолвить и слова. Мозг сбивался с собственного темпа, полностью повинуясь мелодии, и Варя уже не могла удержать лопату наготове.

Та опустилась, как и руки, и комната начала плыть перед глазами. Со всех сторон обступила нега, в которую хотелось погрузиться с головой, так что на сопротивление не осталось сил. Варя почти потеряла связь с реальностью, если бы не крик Славы:

— ВАРЯ!

Испуганный, истошный. Варя увидела лишь, как в проеме мелькнула тень, и уже бросилась за ней. Только на мгновение она разглядела, как старуха с седой косой утаскивает Славу на руках прочь. Входная дверь захлопнулась за ними сразу же, перед самым носом. Варя со всей силы навалилась на нее, но та встала как литая, словно часть стены. Еще один удар плечом, потом лопатой — бесполезно.

Варя бросилась к окну в кухне, но и то оказалось заперто. Темнота расходилась от удаляющегося силуэта Ирины, а в ушах стоял лишь крик Славы.

Какая же она дура!

— Только попробуй его пальцем тронуть… — прошептала Варя и кинулась к кухонным ящикам.

Они оказались столь же пусты, как и детская. Варя пробежалась по остальным комнатам, но кроме голых стен ничего не нашла. Она уже отчаялась, когда пальцы нащупали небольшой складной нож, который все же положила после встречи с бродячими псами. Рукоятка легла в ладонь, и легкое движение выпустило лезвие.

— Не дождетесь, — пообещала Варя в пустоту.

И крепче сжала его, оборачиваясь вокруг себя в надежде придумать, как с его помощью можно выйти из этой чертовой западни.

Взвесив нож в руке, она двинулась на кухню, где окно находилось ближе всего к калитке. Примерилась, но поняла: им окно не разбить.

На глаза попался кухонный гарнитур. Деревянный, с выдавленным узором, наверняка очень дорогой. Но хозяйка все равно его бросила.

Варя улыбнулась. На радость ей бросила.

Открыв дверцу, она воспользовалась ножом как отверткой и стала медленно выкручивать болт. Варя молилась, чтобы металл не сломался и не погнулся, но тот, похоже, был из настоящей стали, непоколебим ничем.

— А что ты делаешь?

От неожиданности рука сорвалась, и большой палец прорезало лезвие, на одну треть погрузившись в подушечку. Варя по привычке сунула раненый палец в рот, и тот быстро стал наполняться кровью.

Словно почуяв ее, пес во дворе залаял.

Варя обернулась, замечая в проеме ребенка. Девочку, в ночной сорочке и двумя косами, одна из которых почти распустилась. Подмышкой она держала медведя.

“Моей дочери уже семь”.

— Ты кто? — грубо бросила Варя, поднимая нож перед собой.

Будто он мог спасти от призрака.

— Настя, — пожала плечами она, и стало заметно, как кости на ключицах торчат даже через ткань.

Призрак не пытался напасть или хотя бы поинтересоваться в ответ об имени. Настенька просто топталась на пороге, накручивая на палец кончик белой косы, и рассматривала паркет под ногами.

Поворачиваться к ней спиной Варе совершенно не хотелось — даже отвести взгляд приравнивалось в ее голове к полной капитуляции. Однако вторая петля на дверце была раскручена недостаточно, чтобы вырвать руками, а драгоценное время утекало.

Все же решившись на маневр, Варя на мгновение оторвалась от Настеньки, в два движения откручивая дверцу, а когда развернулась обратно, на девочке не было ни одного живого места.

Вся кожа на лице, шее и руках была исполосована глубокими порезами, из которых текла и пропитывала одежду густая кровь. Та быстро прокатывалась по детскому телу, капая на пол, и каждая капля звучала в голове набатом.

Варя перевела взгляд на лезвие, понимая: только им можно сотворить такое. Им и невероятной жестокостью.

— Кто… сделал это с тобой? — сорвалось с губ прежде, чем вспомнился главный совет из фильмов ужасов: никогда не говори со странными жертвами в странных местах.

Она нарушила его уже дважды.

Настенька пожала плечами и подняла на нее глаза — один из них полностью залила кровь.

— Это все из-за папы.

— Папы? — удивилась Варя. — Кто же твой папа?

Настенька указала пальцем на окно. Варя ничего не видела, кроме темноты, словно кто-то завесил его черной тканью с обратной стороны, но сразу поняла, о чем она говорит.

— Дым — твой папа?

Она замотала головой, топая ножкой — послышался звон костей в мешке.

— Он забрал моего папу. Папа плохо себя вел.

Картина медленно стала складываться воедино. Настенька давно умерла, истерзанная непутевым отцом, а та, с кем Варя говорит, лишь ее призрак. Как и мертвый младенец. Ирина призвала его благодаря дымному человеку, и теперь должна приносить ему жертвы.

Сначала отца Настеньки. Потом Вариного деда. А теперь очередь дошла и до Славы.

Варя подняла дверцу, оценивая вес, а потом со всей силы ударила по стеклу. Оно задребезжало в раме, но не разбилось, какона рассчитывала.

— За калитку все равно нельзя выйти, — проскулила Настенька за спиной.

— Тебе — нет, — мигом отозвалась Варя, нанося еще один удар ровно в центр. — А мне можно. Я живая. И Слава живой. И твоя бабка не посмеет что-то с ним сделать!

Последние слова она зарычала с такой злостью, что удар получился сильнее предыдущих. Стекло поддалось, лопаясь и рассыпаясь большими осколками, один из которых угодил Варе в щеку, а второй пролетел мимо, наверняка угодив в призрака.

Она вынула кусок, даже не поморщившись, и почувствовала теплую каплю, стекающую по коже. Обернулась к Настеньке, но на ее обезображенном лице нельзя было понять, куда угодил осколок, и стало ли больно девочке от удара.

— Ты… в порядке? — снова зачем-то обратилась к ней Варя и снова одернула саму себя за это.

Настенька ничего не ответила, просто отводя взгляд.

В кухню стал проникать холод, мгновенно отрезвляя. Варя надела шапку, плотнее застегнула куртку, намотала шарф по самые глаза и облачилась в варежки, прежде чем пытаться пролезть через раму. Она была уверена, что поместится, но другое дело осколки, торчащие из рамы капканом. С одеждой можно было попрощаться — одна надежда, что через толстый пуховик стекло не порежет.

Проверив рукой крепость ставни, она пролезла головой и половиной тела на улицу. Одни осколки, словно сахарные, опадали от любого прикосновения, другие стояли железными копьями, так что Варя старалась сплющиться, как джунгарский хомяк. Когда обе ноги также ощутили под стопами узкий деревянный подоконник, с которого в любой момент можно было соскользнуть и полететь вниз, Варя позволила себе оглядеться.

Прямо под окном сидел разъяренный пес. С его пасти капала слюна, а стеклянные глаза следили за каждым Вариным движением, чтобы напасть в подходящий момент. Он больше не рычал и не гавкал, нет — теперь пес вел себя как охотник.

Как волк.

В голову как назло пришла мысль, что волки всегда бросаются к шее, чтобы как можно быстрее перегрызть артерию, в то время как собаки чаще грызут ноги и руки. Тем собаки безопаснее — они могут не сообразить. Волк же нацелен убить.

То ли мороз был так силен, что подошва мгновенно стала пластиковой и начала скользить по подоконнику, то ли ноги мгновенно ослабели от страха, что Варя едва не рухнула прямо в открытую пасть пса — только комок снега обрушился ему на нос, а она крепче вцепилась руками в ставню, чтобы устоять.

У нее было лишь два варианта: отпустить и рухнуть на дорожку, где если она не переломает себе позвоночник, то угодит к свирепому псу в зубы, или надеяться, что сможет устоять здесь лишнюю секунду и придумать план безопаснее.

Размышлять не пришлось — нога соскочила с подоконника, и Варя повисла на ставне всем весом, безвольно размахивая ногами в попытке найти опору. Долго петли не выдержали, и через мгновение она повалилась вместе деревянной доской вниз, не успев даже сгруппироваться. Машинально схватившись за раму, Варя сразу же разжала руки, взвизгнув от внезапной боли — осколки впились в кожу даже сквозь варежки. Заснеженная тропинка пришлась на живот и руку, колено подвернулось, ставня отлетела в сторону, и крик вырвался прежде, чем она завопила во весь голос.

Пес бросился ей на спину, с остервенением раздирая капюшон. Снег вместе с синтепоном посыпался в разные стороны, в то время как она пыталась подняться и сбросить собаку с себя, понимая: если перевернется, то точно не оставит себе шансов.

Варя нащупала в кармане нож, который уже спас ее один раз, и со всей силы воткнула в ближайшую к голове лапу пса. Тот взвыл, на мгновение отступая, и снег перед Вариными глазами стал стремительно окрашиваться в алый.

— Не трогай Моську!

Упускать момент она не собиралась — вскочила, едва собака замешкалась, и понеслась к забору, на безопасное расстояние.

Но только теперь поняла: у пса нет ошейника, а калитка закрыта на ключ с обратной стороны.

Снова загнанная в угол, Варя прижалась спиной к забору и оглянулась в сторону пса. Тот лежал на боку, поскуливая, положив голову на колени абсолютно здоровой Настеньки. Она прижалась к нему всем телом, рыдая и стирая слезы со щек вместе с кровью.

— Мося, только не умирай…

Лапа, в которую Варя только что воткнула лезвие, оказалась здорова. А бок все больше намокал, окрашиваясь темным.

Она так и застыла, не в силах оторвать взгляда от этой картины. Вид израненного пса на коленях маленькой девочки, плачущей и молящейся за его жизнь, заставила ее на мгновение забыть обо всем, что двигало ею все это время.

— Кто все это сделал? — снова спросила Варя, нисколько не надеясь на ответ.

Но Настенька неожиданно подняла голову, глядя на нее таким ненавистным взглядом, словно именно она сделала это с ней и Моськой.

— Папа.

— Твой папа?

— Мой папа, — кивнула Настенька и прижалась щекой к голове Моськи, закрывая глаза. — Твой дедушка.

***

Тома сидела за столом, медленно мешая ложкой чай в кружке, лишь бы не идти в школу. Мать только принесла рыбу с улицы, и вместе со льдом забросила в кастрюлю.

Сегодня на обед будет уха. Как и вчера, неделю назад, год. Словно ничего кроме рыбы в этом поселке не было.

Отец собирался на зимовье.

Он уходил с собаками в лес, жил там в подготовленной избушке и охотился несколько месяцев до возвращения. Тома ждала этого времени с упоением — целых два месяца дома будет тихо. Без скандалов. Без бессонных ночей.

Иногда она размышляла, что было бы, уйди отец навсегда. Должно быть, тогда они с матерью зажили бы.

Но ненадолго. Сами они не вытянут быт, а север жесток. Ошибок не простит.

Она наблюдала из окна, как фигура отца удаляется в сторону леса с Тайгой и Барсом. Те идут в шаг с отцом, полностью повинуясь его воле. Тома с облегчением вздохнула, поднимая глаза с дороги, и натолкнулась на соседское окно. Там девочка глядела на нее столь же удивленно, как и она сама. Ее звали Настей, и она часто сидела в школе на задних партах Томиного класса, будучи дочкой классного руководителя.

Тома никогда не обращала на нее внимания — визгливая избалованная девчонка, каких много — но теперь почувствовала укол ревности. Почему та наблюдает за ее отцом?

Она показала ей кулак через стекло и задернула шторы, не дожидаясь реакции — пусть только подойдет к кому-то из ее семьи!

Соседи жили бедно: пенсионерка, молодая учительница и малолетняя дочь. У них не было ни денег, ни опоры — в тринадцать Тома это уже понимала. Как и разговоры матери с подругами о том, откуда такая взрослая дочь у недавно начавшей работать после учебы Елены Федоровны. Она была милой и безобидной, часто даже не могла справиться с Томиным классом, и приходилось вызывать завуча — но учителей в школе не хватало, поэтому ей приходилось вести еще и седьмой класс. И черт бы с ней, со слабохарактерной истеричкой. Бесило Тому в ней то, как часто она и ее мать обращались к родителям, а тем более — к отцу.

То дров наколоть, то льда натаскать, то баню растопить, то еще чего-то — фантазия у Ирины и ее дочери не заканчивалась. По итогу половину времени между зимовьем он проводил в их дворе.

— Мы же соседи, должны помогать друг другу, — объяснял отец, поедая принесенный из гостей пирог, который получил за очередную «помощь». — Жить всем тяжко, а без мужика особенно!

— А в спальне у нее ничего не сломалось? — спрашивала в ответ мать, уперев руки в бока. — Ты иди, почини, она и отблагодарит тебя на месте.

— Люба, ну что ты говоришь такое? Тем более при дочери.

— Ой, иди с глаз долой! — отмахивалась мать.

Ходить к ним отец не прекратил, наоборот, проводил все больше времени вне дома. Тома была рада этому — чем меньше он находился с семьей, тем меньше пил и скандалил. Так она думала до тех пор, пока мелкая Настя не заявила, что Томин отец теперь ее.

Это было родительское собрание по случаю итоговой контрольной за год. Мать приболела и прийти не смогла, поэтому пошел отец.

Пока Елена Федоровна вела собрание, Тома с одноклассниками, свалив рюкзаки в коридоре, сидели прямо на них, сползая на пол, и обсуждали предстоящую истерику классной.

— Я вас умоляю, — отмахивалась Наташа, закатывая глаза. — Опять разрыдается, что говорить не сможет, и родители будут ее успокаивать. Что она может-то, кроме слез?

— Ага, а потом батя за ремень, что я учительницу до слез довел! — усмехнулся Серый и поднял палец вверх. — Вот мне оно надо? И не объяснишь ведь, что ей пятно на юбке покажешь, она и зарыдает.

Услышав знакомое слово, оживилась и Леся.

— Кстати, вы видели ее юбку? Она ее, наверное, с девяностолетней старухи сняла!

— Ага, прям в гробу! — рассмеялась Наташа, а следом за ней и остальные.

— И больше не стирала!

— Какая стирка, юбка же колом стоит!

— Ей идет!

Тома тоже хихикала, сидя рядом, однако общего веселья не разделяла. В году у нее выходило целых четыре тройки — отец такое точно не простит, да и мать тоже. С каждым годом она училась все хуже, а родители никак не могли смириться с тем, что если она закончила на отлично начальную школу, то не обязана всю жизнь получать пятерки. Класс продолжал смеяться, накидывая все новые шутки про классную, в то время как Тома заметила идущую к ним по коридору Настю. Та раскраснелась, сжала кулаки и двигалась так грозно, словно была готова стукнуть каждого из них.

— Эй, пирожок, кто тебя обидел? — тоже заметил ее Серый.

Все сразу развернулись в сторону Насти.

— Я не пирожок, — прошипела сквозь зубы она, топая ножкой. — И мама моя хорошая! Не смейтесь над ней!

Обида кипела внутри маленького тела магмой. Она и вправду была довольно пухлой, хотя все говорили, что их семье вечно не хватает денег. Правый глаз у нее косил в сторону, а лицо периодически перекашивало в судороге, отчего их семью заклеймили еще сильнее. Больной ребенок — расплата за бабушкино колдовство и мамину распутную жизнь — так шептались жители поселка.

Репутация матери, болезнь вместе с пухлыми щеками наверняка делали нахождение Насти в школе просто невыносимым.

— Правда? И где же твой папа, если твоя мама такая хорошая? — ядовито поинтересовалась Наташа. — У всех хороших женщин есть мужчины. Куда же сбежал твой отец?

— Да кому нужна беременная малолетка? — поразился Серый, щелкая Настю по лбу. — Мамку твою бросили. И тебя бросили.

Настя, задыхаясь от наступивших слез, закричала на весь коридор:

— Это не правда! Не правда! Не правда!

Но чем больше она кричала, тем громче смеялся седьмой “А”. Успокоились они только, когда дверь распахнулась, и из класса повалили родители. Все школьники сразу вскочили и думать забыли о Насте, строя раскаявшиеся мины и пряча взгляд.

Только Настя не забыла.

И едва в коридоре появился отец Томы, закричала изо всех сил:

— Вот мой папа! Вот! Смотрите!

— Замолчи! — зашипела Тома, давая ей затрещину.

Но это только сильнее раззадорило Настю. Она кричала до тех пор, пока все не услышали, и Елена Федоровна не утащила ее в кабинет за руку, стремительно краснея. Краснела и Тома под взглядами одноклассников и их родителей, не понимая, как реагировать на подобное. В ее картину мира это просто не укладывалось, поэтому вместо того, чтобы сразу прекратить любые мысли в эту сторону, она смогла лишь рявкнуть Серому:

— Заткнись!

И уйти следом за отцом.

Тома не решилась спросить у него по дороге домой, а когда она переоделась, в отце уже была рюмка. Не нашлось удачного момента и на следующий день — в их семье не было принято обсуждать подобное. Что говорить — подобного в их семье и не случалось никогда.

Зато в понедельник Серый не упустил момента напомнить всему классу об этой ситуации:

— Это что, получается, Томка, Владимир Сергеевич такой мужик, что на две семьи может жить? Твоя мать как, не ревнует его ко второй жене?

Рядом сразу появилось множество зевак, ожидающих следующего хода. Когда назревает конфликт, всегда находятся жаждущие зрелищ.

И Тома их даст.

Серый стоял над ее партой, упираясь ладонями в столешницу. Тома подняла на его самодовольную рожу глаза, улыбнулась в ответ, и быстрее, чем тот успел сообразить, воткнула циркуль в тыльную сторону ладони.

Он вскрикнул, отталкивая ее, и она рухнула на стул.

— Ты что, дура?! — заверещал Серый, прижимая к кровоточащей ране другую руку.

— Попробуй еще что-нибудь сказать про мою семью — узнаешь, — холодно произнесла Тома под потрясенную тишину, опустившуюся на класс.

Потом было разбирательство, директор, кудахтающая мать Серого. На все вопросы Тома отвечала:

— Он оскорбил мою семью.

— Ты понимаешь, что тебя могут в комнату милиции поставить на учет? — кричала мама, когда они уже шли по улице после посещения директора.

— Пусть.

— Пусть? Володя, скажи ей! Скажи, что она ломает себе жизнь из-за какого-то дурака, которого через год не вспомнит!

— Все правильно она делает, — грозно ответил отец, хлопая ее по плечу.

Только когда они оказались дома, а дверь была плотно закрыта, Тома объявила:

— Серый сказал, что ты, пап, живешь на две семьи. Нашу и Елены Федоровны. Что Настя твоя дочь. И она сама так говорит.

Отец отвел взгляд, опираясь рукой о стену. Мать громко втянула воздух, так что Тома подготовилась к скандалу, но сказала лишь:

— Доигрался в спасителя?

— Спасителя? — сразу же зацепилась Тома, заполняя повисшую тишину. — Что это значит? Мам? Пап? Что это значит?

— Иди в комнату.

— Но я хочу…

— Иди в комнату, я сказал, — прорычал отец, поднимая на нее такой грозный взгляд, что Тома могла только повиноваться.

Больше Серый и словом не обмолвится о ее отце, да и Настю с Еленой Федоровной донимать перестанет. Мама Томы договорится с его родителями, и дела с милицией замнут, тем самым, ни о каком учете речи больше не пойдет.

В ее семье за следующие полгода не вспомнят об этом. Тома возненавидит Елену Федоровну, будет пререкаться и сбегать с уроков без объяснений, а учительница ни разу не настучит родителям, словно будет чувствовать вину. Отец больше не сунется в соседский двор. В какой-то момент Тома даже перестанет видеть Настю, как напоминание об этой ситуации, и начнет жить как раньше.

Но потом отец уйдет на зимовье и не вернется. Тогда мать достанет отцовское ружье и пойдет в дом Елены Федоровны.

Над поселком прогремит четыре выстрела, но все они не достигнут цели. Тома попытается сжечь соседей, но и эта попытка не увенчается успехом.

А через двадцать шесть лет уже Тамара Владимировна вернется сюда, чтобы просить у Елены Федоровны и ее матери сделать с ее сыном то же, что когда-то они сделали с Настей.

Просить милости у бога тайги, какую бы цену он не выставил. Верить, проводить ритуалы, соблюдать все обычаи. Жить так, как Тамара всегда презирала.

У нее отлично отпечаталось в памяти, как выглядела Настя перед их отъездом. Живая, здоровая, счастливая. Отец пал жертвой ради нее, и Тамара готова принести такую же.

Только бы Слава жил.