Тюльпаны с Байконура. О романтической эпохе улетных достижений

Александр Алексеевич Кубасов

Книга написана на основе личных впечатлений о полете «Бурана».Событие было грандиозным, не повторенным до сих пор. Многие его участники оставили воспоминания о нем в своих статьях и книгах. Они акцентированы на технической уникальности проекта.Идея моей книги — передать романтическое настроение того времени, возродить творческий, созидательный дух ушедшей эпохи, почтить память специалистов и руководителей, которым по плечу было воплощение фантастических инженерных проектов, таких как «Буран».

Студенческие времена

Вспомнилось, как после расставания с Наташей по окончании концерта переживал полученный от нее отлуп. Я не делал попыток удержать ее. Зачем? Все для меня стало предельно ясно. «Скрипач не нужен». Обидно, досадно, но ладно.

Мы расстались молча, без обнималок, целовалок, обещалок. Помнится, долго молча бродил я по аллеям Пролетарки в надеже утоптать накатившую грусть-тоску, но этого мне не удалось ни тем вечером, ни много дней спустя. Еще долго-долго горевал я о случившемся, не находя повода или случая развеяться.

Близкие замечали мою угрюмость, похоже, догадывались о ее происхождении, хотя я не смел поговорить с кем-либо о случившемся.

Бабенька ненавязчиво просила приглядеться к соседке Тане:

— Девка добрая, кроткая, на медичку учится. Глянь, глянь… — советовала она, но я молча отмахивался от таких советов и в обсуждения не ввязывался.

«Сколько ни делись своими проблемами, все равно все они останутся при тебе», — так думалось мне, и потому хмурился, но крепился и переживал свои невзгоды молча.

За время учебы более чем с прочими я сдружился с Шуриком Мамонкиным, парнем шустрым, словоохотливым, от природы юморным, веселым. С ним никогда не было скучно. Даже глядя в мою кислую физиономию, он не унывал, казалось, всячески старался меня растормошить: рассказывал байки, травил анекдоты и как-то предложил познакомиться с очень интересной девчонкой.

— Ну, если уж она прям такая-растакая, чего ж ты сам-то к ней не приклеишься?

— По мне, она слишком долговязая, повыше меня будет, а тебе так в самый раз.

Я не стал противиться его предложению, и в выходные мы смотались в Ковылкино к его родителям. Побывали там на танцах. Расхваленная им красавица таковой мне вовсе не показалась, и знакомиться с ней я наотрез отказался.

— Ну, ты и привередливый, — ворчал Шурик по дороге с танцев. — Так-то ты скорей с тоски помрешь, чем какую-то найдешь…

Что мне его помощь? Что мне его буза? Ну не получалось у меня отделаться от глупых мыслей и бесплодных мечтаний о Наташе.

Не менее внимательной и настойчивой, чем Шурик, была моя тетя Нина. Это по родственному статусу она была мне тетя, бабенька и ее мать были родными сестрами, а возрастом мы с ней почти ровесники. После восьмого класса школы она поступила в культпросветучилище, окончив его, продолжила учебу в институте культуры. Учась, организовала в городе несколько танцевальных кружков. Когда я наведывался к ней в гости, наш разговор непременно случался о танцах, о девочках.

— Ты обязательно должен научиться танцевать, — наставляла она меня. — Ты высокий, стройный, гибкий, подвижный. У тебя непременно будет все хорошо получаться. Люди с желанием ко мне приходят, деньги мне платят, а я так тебя обучу, даром, по-свойски. Знаешь, сколько девчонок у меня? Да каких! Загляденье, как в песне: белявые, чернявые, рыжие, кучерявые. Очень разные: белый верх — черный низ, черный верх — белый низ. Глаза разбегаются — выбирай, какую хочешь.

— Да ничего я не хочу.

— А вот и не поверю. Лучше признайся, на кого запал? Тащи, приму и ее, какая есть. Девки поплясать любят. Буду учить вас вместе, глядишь, и задружитесь.

— Нин, отстань. Не до плясок нам нынче, скоро сессия. Готовиться надо. Вот сдадим, тогда и попляшем.

— Деловой, ты глянь. То-то ты смурной шляешься, не пришей кобыле хвост, что-то я тебя с учебником в руках не замечаю.

Несмотря на настойчивые ее наезды, на танцы к ней я так и не пошел.

Скоро и впрямь подоспела зимняя сессия. Предметов для сдачи зачетов и экзаменов подобралось около десятка. Времени на подготовку требовалось много, и это постепенно сглаживало мои переживания, отвлекало от назойливых дум. Часто и подолгу мы с Шуриком просиживали в читальном зале университетской библиотеки. Он был более нетерпелив, зубрежка скорей ему надоедала, и тогда он ворчал:

— Все, хватит. Надоело. У кого шапка пятьдесят седьмого размера, тот пусть продолжает, а у меня только пятьдесят пятого.

Я старался его удержать:

— Ну давай еще посидим. Давай еще позанимаемся.

Но он упрямился, не соглашался, отвечал:

— Пущай лошади кумекают, у них голова большая.

Слушать это мне было забавно, как правило, я с ним соглашался, и мы расходились по квартирам. Общежития нам не досталось, да я туда и не стремился. Жизнь среди толпы, пусть даже сверстников, меня не прельщала. Снимая квартиру, я чувствовал себя более независимым, свободным. Хотя на оплату квартиры уходила половина моей стипендии, оставшихся средств вполне хватало, нужды не испытывал, у родителей ничего не клянчил.

Я квартировал в центре города. Шура — на самой его окраине. Возвращались с учебы обычно вместе. Мне идти всего ничего, а ему нужно было ехать на автобусе до самой конечной остановки — «Кладбище».

Однажды морозным зимним вечером, дабы не замерзнуть, мы трусцой добежали до автобусной остановки. Тут было многолюдно. Едва мы приблизились к толпе ожидающих транспорт, как прямо перед нами неожиданно начала заваливаться щупленькая старушка. Заметив это, мы не дали ей упасть, тут же подхватили под руки и стали тормошить:

— Бабуля, что с тобой? Очнись! Тебе плохо?

Бабуля крепко сжала бледные, ненакрашенные губки и, как партизанка, помалкивала.

— Она вовсе на ногах не держится. Давай ее на скамейку усадим, — предложил я Шурику.

Так мы и сделали. Но она и сидеть не могла, заваливалась то в одну, то в другую сторону.

— Ты придерживай ее, а я добегу до «Спутника», позвоню в скорую, там на углу магазина телефонная будка есть. Дай две копейки.

— «Ноль-три» бесплатно, — подсказал Шурик, и я побежал к телефонной будке.

Телефон оказался исправен, я набрал номер скорой. Откликнувшейся приветливой девушке объяснил ситуацию, описал место случившегося:

— Это на перекрестке Пролетарки и Коммунистической, на автобусной остановке, что напротив «Спутника».

— Все поняла. Ждите, — ответила девушка.

Я вернулся к Шурику. Холод был собачий, но с риском напрочь замерзнуть мы все ж не оставляли бабушку. Время от времени ее встряхивали, пытались растормошить, разговорить, но она по-прежнему молчала и в немощи своей то и дело заваливалась. Приходилось ее вновь и вновь усаживать.

На остановку подходили люди, большинство из них держались в стороне, лишь искоса на нас поглядывая, но некоторые проявляли больше любопытства и активности. Совались с расспросами или советами.

— Зачем вы ее сюда притащили? Холод такой. Ведь замерзнет. Ведите ее домой, — выслушивали мы реплики в свой адрес.

Тогда Шурик не выдерживал и огрызался:

— Ее? Домой? Тебя бы, может, и отвели, и домой, и в теплую постель уложили. А она нам на кой? — отвечал он моложавой советчице.

Слава богу, ждать скорую долго не пришлось, она притормозила, немного проехав остановку, дабы не стать помехой автобусу или троллейбусу, которые подходили часто.

Из машины вышла доктор в белом халате поверх зимнего пальто. Я высунулся из толпы ей навстречу, помахал рукой. Встретив, провел врача к несчастной страдалице. Докторша опытным взглядом окинула больную, взяла ее руку возле запястья, прощупывая пульс, и внятно произнесла:

— Жива, курилка.

Кто-то из толпы полюбопытствовал:

— Отчего ей плохо? Сердце, да?

— Ей сейчас очень хорошо, — констатировала доктор. — Даже слишком хорошо. Это не наш случай. Вызывайте милицию. Везите в вытрезвитель. Там ее и отогреют, и вылечат.

Елы-палы… Скорая, продиагностировав пациентку, уехала, а мы остались при своих заботах. Повторно бегу к телефону. Звоню теперь в милицию. Объясняю им, в чем дело.

Милицию приходится ждать дольше, чем скорую. Смотрю на Шурика, он весь посинел от холода и заметно дрожит. Чую, и сам окончательно замерзаю.

Слава богу, «газик» с милицейской будкой, хоть и заставил себя долго ждать, все ж таки приехал. Так же как скорая, милицейская машина припарковалась поодаль от остановки. К нам подошел милиционер в форме, молча окинул взглядом старушку и пошел обратно. Шурик не понял его действий, не выдержал, рыпнулся ему вослед и крикнул:

— Погодите! Вы что? И вы таких не берете?

— Берем, берем, — недовольно буркнул милиционер. — Я один ее в будку не закину. Сейчас кликну студентов, это по их части.

Он подошел к милицейской будке, крючковатым ключом отпер замок, открыл дверь и скомандовал:

— Давай, друзья, выскакивай. Грузим.

В распахнутую дверь ловко выпрыгнули два молодых паренька, наших ровесника, и быстрым шагом направились к нам. Когда они подцепили бабушку под руки и поволокли к машине (вставать на ноги ей по-прежнему не моглось), мы наконец облегченно вздохнули.

— Сумку, сумку ее возьмите, — кто-то кричал с остановки вдогонку парням.

А в это время дверь милицейской будки широко распахнулась, оттуда высунулась хитроватая, небритая, красноносая морда. Судя по всему, это был ранее загруженный клиент. Озираясь по сторонам, он поправил сбившуюся набок ушанку, осмелившись, спрыгнул и быстро пустился наутек. Пацаны, заметив это, тут же бросили бабку. Она распласталась, как камбала, на асфальте, покрытом льдом, а они во всю прыть бежали за хитрованом вдогонку.

Толпа на остановке возликовала. Задорно смеясь, кто-то кричал ребятам вслед:

— Зачем он вам? Сколько вы его возите? Уже протрезвел. Во как шустро тикает…

— Эта эпопея, похоже, никогда для нас не кончится. Я задубел, ни рук, ни ног не чую. Бежим отсюда, — предложил я Шурику, и тот без колебаний согласился.

Не дожидаясь развязки этой комедии, мы тут же поспешили ко мне.

В домашнем тепле, за липовым чаем с медком, который приготовила нам для сугрева заботливая хозяйка моей квартиры, тетя Маша, Шурика прорвало на философию:

— Елы-палы! — с возмущением рассуждал он. — Странная она, эта штука — жизнь. Восхищаемся красавицами, вздыхаем по ним, охаем, ночами не спим, с подарками для них носимся, а время идет, и они безобразно меняются: бабочка-красавица, неуклюжая куколка, ненасытная, прожорливая, гадкая гусеница…

— Постой, постой, в природе все же наоборот.

— Да как ни крути, не успел налюбоваться — глядь, а она уже чучело, как сегодняшняя бабка.

— И что же делать?

— Задрать штаны и бегать. Не надо по Наташке-то тебе так убиваться. Вот я к чему. Время идет, а ты все только в ее сторону и смотришь. Какой бы она сейчас ни была, со временем быть ей такой же безобразной бабкой.

— А мы какими будем? Так рассуждать, так лучше и не жить вовсе. Все одно помрем.

— Ну-ну. Упрямый ты. До тебя не достучишься.

Мы успешно сдали сессию. Отгуляли зимние каникулы. Наша учеба продолжилась.

Зима промелькнула как-то незаметно, не отметившись какими-либо примечательными событиями. Разве что случайной нашей встречей с Наташей возле городского парка. Это произошло ближе к весне. Мы шли навстречу, и делать вид, что не замечаем друг друга, не получалось. Поравнявшись с ней, я остановился, она тоже.

— Здравствуй, Наташа, — тихо, без премудростей поприветствовал я ее.

— Здравствуй, Саша, — улыбнувшись, ответила она.

— Как ты здесь оказалась? В парке интереснее летом. А сейчас…

— Я записалась в стрелковую секцию. В парке тир. Учусь стрелять.

— Ты стрелок? Зачем тебе это? Ты на охоту собралась?

— Да нет. Какой из меня охотник. И зайцев, и уток я жалею. Просто так, для разнообразия, не все ж только учеба.

— Понятно, — промычал я и больше не разумел, о чем еще ее поспрашивать.

Мы разошлись, и я подумал: «А ведь она права. Не все ж только учеба», — и вскоре записался в парашютную секцию.

Небо манило меня с детства. Из всех игрушек самым памятным был для меня подаренный кем-то железный самолет. Самыми захватывающими картинами детства были часто пролетавшие над селом военные самолеты. А уж когда на наши поля на сельхозработы прилетал «кукурузник», это был праздник души. Тогда с друзьями-ровесниками, оседлав велосипеды, мы мчались на полевой аэродром. Робея от восторга, с близкого расстояния наблюдали за его взлетом и посадкой. Так хотелось полетать, но мы не смели попросить о том пилотов и довольствовались наблюдением за полетами со стороны.

Конец ознакомительного фрагмента.