Персона нон грата. Полная версия

Александр Семёнович Брейтман

Из событий частной жизни сложился некий сюжет: от романтизма безмятежной юности времён брежневского застоя – к горбачёвской перестройке с её ожиданиями и надеждами, и далее – к путинской двадцатилетке стабильности, возрасту «ума холодных наблюдений» и познания собственных заблуждений.«…с отвращением читая жизнь мою… я строк печальных не смываю» написал Пушкин почти два века назад в своём «Воспоминании». Нам есть чему поучиться у великих. Я своё дело сделал. Теперь пусть судит читатель.

Мои нешуточные университеты

С конца 60-х мы были страстными поклонниками The Beatles. Володя, наделенный всевозможными талантами к музыке, пению и рисованию — гитара-соло; и Толя, по кличке «Гвоздь» — бессменный ударник — выступали в содружестве с другими самодеятельными бит-музыкантами на школьных вечерах. Я же был страстным поклонником и тех, ливерпульских, и этих, хабаровских, что меня вполне устраивало. Основной репертуар, конечно же, «The Beatles» с коронным исполнением «Кент бабилон», что оказалось в дальнейшем «Сan`t by me love» («Нельзя купить любовь»). Длинные прически и брюки клеш — дань нашей любви к знаменитому бит-квартету и хиппи, пробудивших в нас неистребимую тягу к этому сладкому и совсем ещё непознанному слову «свобода». Но это, как говорится, видимая часть айсберга. Его скрытая часть там, где талант моего друга был признан безоговорочно и всерьёз — вечерние, плохо освещенные улицы микрорайона и деревянная беседка во дворе его дома. Облюбованная для вокального самовыражения, она, слегка подсвеченная окнами пятиэтажки, привлекала под покровом темноты тех, с кем родители и учителя настрого запрещали дружить. Это был колоритный и опасный сброд изгнанных из школы двоечников-переростков, имеющих за плечами, как правило, срок по малолетке, а кто уже и вполне сформировавшийся рецидив. И привлекало их не обрусевшее обаяние чудесных жуков-ударников, а совсем иные мотивы. И они там звучали. И еще как звучали! Ну, что-то вроде:

С детских лет я надолго с родными расстался

И ушел навсегда к своим зекам-друзьям…

или

Там на Невском проспекте у бара

Мент угрюмо свой пост охранял,

А на той стороне тротуара

Там мальчишка с девчонкой стоял…

или

Нас оттуда сорвалось человек восемнадцать,

По железной дороге шли в пургу-ураган.

И седая старушка в жажду пить нам давала,

Головою качая, утирала слезу…

Откуда мой школьный друг из вполне благополучной советской семьи брал эти песни, вызывая у бывалых его слушателей шумное одобрение? Нередко, когда его голос под блатные гитарные переборы звучал особенно пронзительно, быстрые и вороватые глаза этих битых жизнью и отнюдь не добрых парней наполнялись слезами. (Воровская сентиментальность и даже истеричность — хорошо известный феномен.) Что ж брежневская эпоха нашей юности была все ещё насквозь прострочена недавним гулаговским духом и блатной ностальгией. Подозреваю, что большая часть моих соотечественников, увы, так и не прочитала «Колымских рассказов» Варлаама Шаламова, начисто сдирающих как дурную коросту это заразное обаяние насквозь фальшивой блатной романтики.

Нередко мы становились свидетелями событий и отнюдь не сентиментальных. Беседочные аккорды, далеко разносящиеся по опустевшим улицам, обеспечивали экзотический и подлинно самобытный подбор слушателей. Старые разборки-тёрки, неоплаченные счета и обиды вдруг подымали мутную волну, выхлёстывая в кровавый мордобой и поножовщину.

Нас, дворовых менестрелей (хотя, говоря по совести, менестрелем был лишь Володя; я шёл прицепом), никогда не трогали и в разборки не вовлекали. Это были не наши разборки. Ответ на такое «благородство» мог быть лишь один — поменьше болтать языком. Тем более, в случае чего его могли очень быстро и без наркоза укоротить.